— Я немного не понял… Если твой отец и твой дядя родные братья, то почему тебя записали в будущие командиры? Ведь по логике…
— У дяди Юзуфа только один сын. И две дочери, — быстро понял мой вопрос Нассир. — Да и какая разница? Ну двоюродные, так ближе кузенов родни и быть не может!
Я внимательно посмотрел на парня, который сейчас грел руки над пламенем дозорного костерка, и в очередной раз убедился, что он не лжет. Здесь, в Восточной Пресии, отношение к семье было совершенно иное.
История Нассира многое объясняет. Он точно был из Аштонов, потому что иначе произошедшее объяснить невозможно.
После легкого ужина остатками нашей с Отавией солонины, мы стали готовиться ко сну. Для приличия я перехватил руки и ноги Нассира ремнями, но сильно пережимать не стал. Я был уверен в том, что осколки меня защитят. Тихо увести лошадей у него тоже не выйдет, так что… Я чувствовал исходящее от Нассира любопытство. Оно было сильнее всех прочих его чувств, а как только парень понял, что его не собираются резать на части — понял там, в поле, когда я собрал по кускам кость в его руке — любопытство захватило его целиком и полностью.
— Слушай, — сказал я, когда мы оба уже улеглись и приготовились засыпать, — а почему они поняли, что у меня в плену именно ты. Ведь тебя не Урук зовут. Мне кажется, это даже не имя.
— Не имя, — согласился Нассир. — Это как… Титул. На древнем гохринвийском. Так называют юношей, что идут обучаться ратному делу для своих семей.
— И как переводится? — спросил я.
— Ученик, — ответил Нассир.
Это были последние слова, что мы сказали друг другу в тот вечер.
Глава 8. Гуль
Я проснулся посреди ночи, рывком, от накатывающего волнами чувства тревоги. Сердце в груди колотилось, язык прилип к нёбу, было трудно дышать. Над моей головой разверзлось темное, чужое небо. Дозорный костер почти погас; из выкопанной ямы еле-еле выбивался красный свет потухающих углей.
Между мной и Нассиром сидела темная скрюченная фигура. На мгновение меня поразило сходство ее с Пустотой — не внешним видом, но силой, энергией, ощущением при взгляде на нее. Протолкнув воздух в грудь, я все же сделал вдох, моргнул, и наваждение пропало. Возле умирающего костра сидел старик Йеши.
— Ты слишком самонадеян, юноша, — проскрипел экимиец, подбрасывая в костер пару сухих веточек.
Угли жадно лизнули угощение, а сухое дерево мгновенно вспыхнуло, озарив плоское лицо ночного гостя. Впрочем, длилось это лишь пару мгновений — ветки погасли и все вокруг вновь погрузилось во тьму.
— Откуда… — начал я, но старик меня перебил.
— Нельзя, слышишь, нельзя так делать! Альфарагх поглотит не только тебя, но и всех, кого коснется. Нельзя разрушать заведенный порядок вещей, нельзя осквернять силу Рун. Источник, призмы, руны — таков путь, таков порядок, так гласит Писание. Не пытайся обмануть законы мироздания.
— О чем вы говорите? Что…
Я попытался подняться на локте, но тело не слушалось. С ужасом я понял, что слабость, которую я оставил на Лаолисе, немощь, что поразила меня после встречи с Пустотой, вернулась.
— Видишь! — Йеши ткнул в меня пальцем, будто указывал на преступника. — Она всегда берет свое! Нельзя выиграть у силы, которую не понимаешь! И эти…
Экимиец подался вперед и ткнул пальцем мне в грудь, там, где был осколок камня рун.
— Эти осколки… Избавься от них. Верни их миру, иначе…
— Я не могу!
— Ты привел беду к нам! Ты привел того, кто уничтожит призмы! Обрушит Источник! Свершит последнюю главу Писания! — взвился Йеши. — Откажись от этой силы! Пока не стало слишком поздно!
Что он несет? Какой источник? Какое Писание? Он про ту книжку, что пытались отобрать у него дружинники Аштонов? Йеши всегда был молчаливым и замкнутым, за все время перехода с караваном мы сказали друг другу хорошо, если дюжину слов. А тут — он выследил меня, подкрался в ночи, требует… Но откуда он знает об осколках, откуда он знает об… Эдриасе?
— Если хочешь обрести свободу от — иди в храм, что первым встречает солнце. Я буду ждать тебя там, — продолжил Йеши. — Но если ты продолжишь свой путь, если не отступишься от задуманного… Ты не понимаешь, что творишь, не понимаешь, какой дар разрушаешь…
— Но ведь один из камней и так уже разрушен… — сипло сказал я, вспоминая, что сделал Эдриас. — Колдун… Он… Я не по своей воле получил эти осколки в груди.
Старик прищурился, затих.
— Ты думаешь, это первый уничтоженный столп? Единственная разбитая призма? Глупец! Неуч! Вы, западники, совсем потеряли знания, не знаете собственной истории! Две великие Войны! Две великие бури, что прокатились по континентам! Это-то вы могли запомнить!
Он говорит о Войнах Магов? Но ведь…
— Я должен дать бой колдуну, — сказал я старику. — Господин Йеши, если я не сделаю задуманного, если не добуду камень келандцев…
— Тихо! — воскликнул старик, падая передо мной на колени и затыкая ладонью рот.
Сам Йеши стал вслушиваться в ночь, крутя из стороны в сторону головой.
— Кто-то слушает… кто-то слышит… — прошептал Йеши мне прямо на ухо. — Не говори о второй призме. Не называй ее. Не думай о ней. Колдун. Говоришь, хочешь дать бой?
— Я должен! — прошипел я в ответ.
— Силенок сопротивляться зову Альфарагх у тебя не хватит… Но когда придет время, уведи колдуна! Уведи его прочь, если хочешь рискнуть! Придется поддаться зову, мальчик, но не плачь потом о том, что цена оказалась слишком велика… А пока… — Йеши запустил руку под одежды и выудил небольшой кулек, покрутив им у меня перед глазами. — Заваривай по утрам, натощак. Две щепотки! Не больше! Это поможет от слабости, поможет пройти путь. Осколки травят тело и душу, призмы созданы не для людей…
Йеши рывком отпустил мою голову и вскочил на ноги. Несколько раз обошел костер, зачем-то пнул Нассира, который все еще крепко спал — будто заколдованный — после чего хлопнул в ладоши и…
— Эй! — услышал я сквозь сон. — Я не хочу казаться невежливым, но мне надо отлить…
Слова эти исходили откуда-то издалека, сквозь пелену.
— Эй! — услышал я вновь и открыл глаза.
Это был Нассир, который демонстративно ерзал, пытаясь освободиться от пут.
— Не хотелось бы продолжать путь в мокрых и вонючих портках, — сообщил вельможа.
Костер совсем погас, угли были еле теплые. Вокруг было светло, хоть солнце пока не поднялось из-за холмов — прошло полчаса после рассвета.
Я освободил своего пленника, поднялся на ноги и, борясь с тошнотой, стал разводить огонь. Надо выпить горячего чая из трав, от сухой солонины совсем плохо. А потом — снова в путь…
Фигура старика Йеши становилась все более и более призрачной. Просто плохой сон. События последних недель смешались с моими тревогами и сомнениями: страх перед Эдриасом, камень рун, Витати, Келанд, путешествие, попутчики… Вот и мерещится всякое.
Налив в котелок воды из бурдюка я наклонился к сумкам, достать травяной сбор, а увидел тот самый кулек, что показывал мне во сне Йеши.
Был бы я не таким сонным — от неожиданности упал бы на задницу, а так я лишь тупо уставился на подарок экимийца, пытаясь сообразить, что сон мой был вовсе не сном. Странный старик был здесь, говорил со мной, а потом — просто исчез.
Внутри кулька был странный белый порошок. Чуть попробовал на язык, как учил Осиор — горький. Сразу же сплюнул. Может, это яд? Но зачем Йеши давать отраву? Старик вовсе мог ночью придушить меня без каких-либо проблем. Он был мелкий, но жилистый и чрезвычайно сильный. Нет, этот порошок мне дали не просто так.
Заварив чай, я сыпанул одну щепотку в свою чашку, пока Нассир не видел. Первый же глоток — и глаза открылись, будто бы рот у меня был набит бычьими семенами. А может, это они и были? Только перемолотые и высушенные? Вот только если вспоминать лекаря, господина Бальдура, так он наоборот говорил, что из растений надо делать вытяжки, ведь порошки теряют свои свойства со временем… Если нужна целебная сила — используй свежие травы или сухой сбор не старше двух-трех лет. Дальше он превращается в простую пыль. Этот же порошок выглядел так, будто бы пролежал в кульке не один десяток лет. Вон, как он въелся в кожу, которой обит мешочек изнутри…
Перекусили — и снова в путь. Нассир после нашей вечерней беседы стал только активнее. Парень много рассказывал о своей семье, дяде, сестрах, о службе, короче, чувствовал себя почти комфортно. Я же только помалкивал и слушал: если я собираюсь задержаться в Гохринвии, то стоит знать, чем дышит местная аристократия. Что-то было привычно и понятно, что-то — совершенно по-другому. Например, тут была своя система титулов и другие подходы к управлению землями. У Аштонов была довольно широкая автономия, и отчитывались они перед своим верховным правителем только в двух случаях: во время войны и уплаты налогов. Все остальное время дядя Нассира был полноправным правителем своего клочка земли, мог судить, казнить, миловать. Селяне, что проживали в этом холмисто-степном регионе, не имели права уйти от своего господина и, фактически, принадлежали Аштону. Это было очень похоже на порядки южного Гоунса, а вот в Дагерийской Империи простой человек, наоборот, был более свободен в своем выборе. Например, через имперских приставов семья могла переселиться на другие земли другого аристократа, принять предложение о работе или перебраться вовсе в город, если подтвердят, что имеют деньги на первые имперские взносы и мастеровые грамоты. Именно поэтому смерть императора Форлорна Девятого была горем не только для аристократии, но и для простого человека — ведь именно император и его канцелярия стояли между простым человеком и титулованным землевладельцем.
Тут же, на востоке, процветала деспотия, а в отдаленных землях, как у Аштонов, вовсе в ходу было полнейшее самоуправство. Например, Нассир почти с гордостью рассказывал о том, как его дядя приказал запороть насмерть нерадивого служку, что пролил вино за праздничным ужином.
Нет, дагерийские вельможи тоже были не прочь вытереть ноги о простого человека, но если их жестокость переходила всякие разумные границы, это, как минимум, било по их карману и престижу: императорские дознаватели с большой охотой брали в работу подобные дела, а донести на господина мог любой из слуг.