ычная, так что животное взбрыкнуло, едва не выбросив мою любовь из седла.
Рука сама потянулась к короткому мечу, что был спрятан под бурдюком с водой, на седле, а в следующий момент я уже наотмашь ударил деревянными ножнами по загривку дружинника. Мужик хрюкнул и, как мешок, осел на землю. Я же лихорадочно соображал, что делать дальше. Терпеть все это сил уже не было, Рифат был прав — будут грабить, а если мы останемся без лошадей, то тут и сгинем…
— Ходу! Ходу! — крикнул я Отавии, подгоняя свою лошадку и выворачивая в сторону небольшой лесополосы, что виднелась в паре лиг на юг от донжона. Затеряться в полях, а дальше — петлять к границе.
Дважды просить принцессу не пришлось. Отавия мигом развернула свою лошадь и устремилась вслед за мной, изо всех сил подгоняя животное.
Мы уже почти достигли деревьев — за спиной слышались крики и стук копыт, это дружинники отправились за нами в погоню — как моя лошадь запнулась. Перед глазами опять встало поместье Хаштов, ночная дорога, спина Ториса и Марвина Варналов. Наверное, я сейчас выполнял тот же кульбит, что и старший брат моего друга. Вот только я был трезв, а кровь так кипела в моих венах, что тело отреагировало почти мгновенно.
Уже в полете оттолкнувшись от спины лошади, я кубарем покатился по земле, стараясь при этом не только не переломать себе все кости, но и удержать в руках ножны с мечом. Отавия, увидев, что я упал, попыталась затормозить и помочь, но я уже вскочил на ноги и, оглянувшись, понял, что времени на это нет. Дружинники были слишком близко.
— На тракте! Встретимся на Тракте! Или Ренх! Рынок! — крикнул я. — Я найду тебя! Быстрее!
У Отавии были деньги, припасы, а еще пуффер. Она сможет постоять за себя.
Девушка затравленно оглянулась на дружинников, нехотя потянула поводья, будто бы сомневаясь, так что мне пришлось повторить:
— Убирайся! Живо! Давай! Давай!
Принцесса нехотя тряхнула головой, выхватила из-за пояса самострел и, разрядив его в сторону толпы всадников, скрылась в подлеске еще до того, как сизое облако порохового дыма стало касаться жухлой осенней травы.
Я же повел плечами, освободил меч, оставив деревянные, обитые железом ножны в левой руке вместо даги, и приготовился встречать дружинников. Осколки камня рун в моей груди заклокотали, делая меня сильнее и крепче любого из когда-либо живущих. Мышцы налились кровью и странной магией, распирая швы и ткань рубахи, штаны нещадно затрещали. Готовясь к бою, я менялся. Я знал, на что способен, и сейчас был крайне благодарен судьбе, что это именно моя лошадь запнулась и упала, что Отавия смогла ускакать прочь. Она еще не видела меня таким.
Эти деревенщины хотели легкой наживы? Я видел, как они смотрели на Отавию, видел. Никто не смеет так смотреть на нее.
Они получат тот хабар, который заслуживают.
Глава 6. Слава Империи
Барон Варнал спешил. Ночь уже опускалась на улицы Шамограда, которые с недавних пор перестали быть столь безопасными для одинокого прохожего. И дело не в многочисленных приезжих авантюристах, что хлынули в дагерийскую столицу, прознав о новых вольницах, даруемых узурпатором Торлорном, хотя немалую лепту в преступность древнего города внесли и они. Нет, щипачей, грабителей и душегубов барон Варнал не боялся. На его поясе висела верная рапира, за поясом — новомодный пистоль, грозное оружие, что валит наповал даже ренегатов и еретиков — магиков, что почувствовали ветер перемен. Под богатым же костюмом барон не снимая носил тонкую кольчугу.
Еретики. Знали бы архимаги прошлого, во что превратился Круг, что творится в самом сердце Западной Пресии — повырывали бы себе бороды! Круг был разгромлен. Большинство архимагов — или убиты, или скрываются. Бойцы корпуса истигаторов или переметнулись под крыло Саина Торлорна, возглавляемые отступником Неро, который теперь носил имя графа Ронтора, или вовсе встретили свою смерть в бою. Те же немногочисленные, кто выжил — выбросили свои плащи и булавы, слившись с потоком колдунов, что устремился в эти земли после попрания Устава Магов.
Именно еретиков опасался барон Варнал. Пистоль уложит одного — рука у вельможи была крепкая, а миниатюрная ручная мортира работы гурензийских мастеров никогда не подводила. Но вот если колдунов будет двое…
Но сегодня судьба его миловала. Никаких стычек, никаких препятствий. Барон уверенно перешел по мосту на северный берег, прошел уже чуть более спокойными кварталами, где располагались дома зажиточных купцов и мастеровых, и вышел к улицам с дворянскими поместьями.
Неведомо как, но он смог удержаться на плаву во время бури, под названием «Саин Торлорн захватывает престол». Конечно, он лишился и своего титула конюшего, и статуса поставщика дворца и императорской канцелярии, но с ним осталось его имя и имущество. Пусть кое-что пришлось распродать, ибо содержать конезаводы в старых масштабах у него не было никакого резона, но он все еще был довольно крупным дагерийским землевладельцем, да и долгов за Варналами не значилось, в отличие от множества прочих фамилий, что были в долгах по самые макушки.
Богатство Варнала не давало многим аристократам империи покоя, а его преданность умершему императору стала поводом распускать всякого рода слухи. В основном, о том, что Варнал — заговорщик, нынешний или будущий, не суть важно — и что он предаст нового правителя, как только появится такая возможность. Конечно же, громче всех о том, что Варнал точит нож, который он вонзит в спину Саина Торлорна, кричал его давний заклятый «друг» — граф Умберт. Этот мелочный садист, который и так попил немало крови барону, сейчас развернулся в полную силу; Саин Торлорн сдержал в узде гнев Умберта, когда молодой магик прирезал своими щитами его отпрыска, что терся в свите принцессы. Теперь же, как понял барон, Умберт потребовал сатисфакции если не прямой — Рей пропал, а тронуть сыновей Париса у него руки были коротковаты — то уж точно, сатисфакции косвенной. Так что теперь Умберт занял место довольно близкое к новому императору, а в кулуарах дворца его называли даже советником нового правителя дагерийской империи.
«Никакой он не правитель», — одернул себя Парис Варнал, — «Он просто узурпатор. Не император, и даже не регент. Выскочка, что попытался уничтожить династию Форлорнов».
Эта простая, но такая важная мысль, помогала барону Варналу вставать по утрам и заниматься делами. А дел у него было немало: пришлось с головой погрузиться в дворцовую жизнь, увязнуть в ней, как муха в смоле. Многие ожидали от него бегства, затворничества, ведь он был слишком близок к старому императору. Этого по первости хотелось и самому барону, но он быстро взял себя в руки. Если тонешь — надо грести на свет, а не идти на дно. А свет сейчас был во дворце. Если уехать к себе в имение, погрузиться в работу, не участвовать в политической жизни государства, то очень быстро обнаружишь у своих ворот императорскую гвардию, щедро сдобренную дружинами соседей. И пусть конфликты между дворянами давно решались через имперский суд, стряпчих, письма, векселя и прочий документооборот, в смутные времена, такие, как сейчас, некоторые горячие головы не прочь вернуться к методам старым, дедовским. А именно, прийти с огнем и мечом, огласить своего противника предателем и, под молчаливое одобрение — а если не одобрение, то просто безучастие — истребить конкурента, лишить не только всеобщего уважения, но и имущества, или даже жизни.
Доставить Умберту такое удовольствие Парис не мог. Так что сейчас барон Варнал, в несвойственной его прямолинейной натуре манере, крутился в дворцовых интригах, как детский волчок крутится перед завороженным взглядом малыша. Крутился усердно, почти исступленно. Тут — поговорить, там — шепнуть, здесь — пригласить на ужин. Не всегда у Париса это получалось — со многими барон до сих пор говорил сквозь зубы — но там, где вопросы не могли решить слова Варнала, помогала его тугая мошна. Воистину, тяжкие времена настали, если Парис Варнал начал оплачивать чужие долги за игры в кости, ссужать на лошадей и угощать лучшим гоунским столичных пропойц! Но каковы времена, таковы и методы. Так что Варнал сорил деньгами, что дались ему целой жизнью усердных трудов, но и не забывал проверять, крепко ли сидит пуля в стволе его пистоля…
Уже зайдя под крышу собственного поместья, Парис позволил себе расслабиться. Спину, еще секунду назад прямую, как стрела, согнуло от усталости, плечи опустились, лицо — приняло вид отрешенный и безучастный. Барон лениво принял из рук слуги влажное полотенце — обтереть щеки, лоб и руки от уличной пыли, после чего скомандовал набрать ему воды. Хотелось полежать, погреться — осень шла полным ходом и с востока дули промозглые ветра — смыть с себя грязь и усталость прошедшего дня.
— Отец!
Торис выскочил из столовой и сразу же бросился к родителю. Уже молодой мужчина, перед стареющим Парисом он все еще робел, превращаясь под взором родителя в пацана.
— Что такое? Ох, сегодня такое было, Торис, такое! За ужином расскажу, но не сейчас, дай дух перевести… — устало отмахнулся барон, доставая из-за пояса пистоль и кладя оружие на столик у входа. Раньше тут лежали только перчатки для верховой езды или шляпы, а вот теперь — грозное новомодное оружие, что проламывает магические щиты…
— Отец… — повторил Торис, будто пытаясь что-то сказать, но его перебили.
— Барон Варнал, — послышалось из-за спины отпрыска.
От звука этого голоса барон сначала опешил. По лицу вельможи прокатились все возможные эмоции: от крайнего удивления и до гнева, раздражения и даже испуга. Торис же сделал шаг в сторону, позволяя отцу узреть незваного гостя.
— Господин Трибунальный Истигатор, — холодно кивнул барон, — почему вы явились в мой дом?
— Очевидно, по делу столь важному, что оно потребовало моего личного присутствия, — кивнул Осиор. — Но пройдемте же, ваш сын уже распорядился накрыть на стол. Или будем вести разговор у порога?
Маг был одет совершенно просто. Небольшой мастеровый или помощник купца. Обычные сапоги, крепкие штаны, рубаха, куртка. Перчатки всадника, легкий плащ — по погоде еще было не так, чтобы и холодно, но временами накрапывало. Парису в глаза бросилось только лицо бывшего Трибунального Истигатора. Постаревшее, с глубокими, словно канавы, морщинами. Осиор с момента их первой встречи у ворот поместья мага сильно похудел, обзавелся заметной сединой, а уголки тонких губ мага опустились, из-за чего его лицо теперь выглядело скорбно-раздраженным, а не задорно-лукавым, как раньше. Последние два года дались магу нелегко, как, впрочем, и всем, кого коснулся дворцовый переворот.