Врач поднял руку в приветствии:
— Просидел здесь весь день. Как странно — я всегда считал, что если однажды останусь без работы, время будет едва влачиться, однако теперь оно пролетает совершенно незаметно.
— Барак говорит, что Тамасин жарко, — сказал я и с удовольствием заметил, что на лице медика появился интерес.
— Я приму их завтра. Не сомневаюсь, что у них все в порядке, но мое посещение ободрит обоих. Его в первую очередь. Тамасин воспринимает ситуацию спокойно. — Он помедлил. — Я сказал, что приму их здесь. Надеюсь, что это не слишком бесцеремонно с моей стороны?
— Конечно же, нет. И, как тебе прекрасно известно, я рад видеть тебя здесь столько, сколько тебе будет угодно.
— Спасибо тебе. Боюсь, что, если я вернусь туда, произойдет то же самое. Отношение к иноземцам портится день ото дня. Посмотри-ка сюда! — Доктор Мальтон указал на мой сад за ромбиками окна.
Подойдя к окну, я выглянул наружу. На дорожке, уперев руки в тощие бока, стоял мой эконом Вильям Колдайрон, со свирепой улыбкой на бледном, заросшем серой щетиной лице. Оба моих слуги, высокий четырнадцатилетний Саймон и Тимоти, коротышка двенадцати лет, строевым шагом маршировали перед ним взад и вперед с метлами на плечах. Колдайрон следил за обоими строгим единственным глазом — другой прикрывала широкая черная повязка.
— Направо! — скомандовал он, и мальчишки неуклюже повернулись. Я услышал голос Джозефины, доносившийся от дверей кухни. Ее отец резко повернулся к окну кабинета. Открыв его, я резким голосом окрикнул его:
— Вильям!
Колдайрон повернулся к мальчишкам.
— А ну, в дом, и займитесь обедом мастера! — крикнул он. — Заставляете меня попусту тратить время на вашу маршировку!
Мальчишки ответили ему яростными взглядами.
Я повернулся к Гаю:
— Святые угодники, ну и тип!
Мой друг устало качнул головой. Мгновение спустя в дверях показался сам Колдайрон. Поклонившись, он стал навытяжку. Как всегда, мне было трудно смотреть ему в лицо. Длинный и глубокий шрам тянулся по лбу эконома от отступивших волос, продолжаясь до угла его рта. Когда я нанимал этого человека, он сказал, что шрам остался от удара шотландским мечом, полученного больше тридцати лет назад в битве при Флоддене[13]. Как всегда при общении с увечными, я ощутил прилив сочувствия, повлиявший на мое решение нанять его, как, впрочем, и тот факт, что после двух учрежденных королем внушительных налогов мне приходилось экономить, а он не просил многого. Но, по правде сказать, Вильям не слишком понравился мне даже тогда.
— Что вы делали там с этими мальчишками? — спросил я. — Джозефина говорит, что готовить обед даже не начинали.
— Простите меня, сэр, — непринужденно ответил эконом. — Но Саймон и Тимоти просили меня объяснить, каково быть солдатом. Благослови их Господь, этих парнишек, они хотят делать все возможное, чтобы защитить свою страну от вторжения! Они просто пристали ко мне, чтобы я научил их солдатской муштровке. — Он развел руками. — Никак не хотели оставить меня в покое. Им так и хочется узнать, как я сражался со скоттами во время их последнего вторжения и как я зарубил короля Якова IV.
— И они намереваются защищать нас метлами?
— Возможно, настает такое время, когда даже таким зеленым мальчишкам придется брать в руки клевцы и алебарды. Говорят, что шотландцы снова взялись за свои прежние фокусы и готовы выступить против нас, тем более что французы угрожают нам с юга. Я верю в это, я знаю этих красноногих! И если вражьи шпионы подожгут Лондон… — Домоправитель бросил косой взгляд, быстрый, едва заметный, в сторону Гая, который, тем не менее, заметил его и отвернулся.
— Я не хочу, чтобы ты занимался обучением Тимоти и Саймона, — резким тоном произнес я, — сколь бы великими ни были твои познания в военном искусстве. Твое дело сейчас — управлять моим домом.
Колдайрон и бровью не повел:
— Конечно же, сэр. Я больше не позволю этим мальчишкам так эксплуатировать меня.
Снова отвесив глубокий поклон, он вышел из комнаты. Я посмотрел на закрывшуюся дверь.
— Он заставил мальчишек выйти и заняться муштровкой, — прокомментировал Гай. — Я видел это. Во всяком случае, Тимоти этого не хотел.
— Этот человек — лжец и мошенник.
С усталой улыбкой мой гость приподнял бровь:
— Надеюсь, ты не думаешь, что это именно он убил шотландского короля?
Я в ответ лишь фыркнул:
— Каждый побывавший при Флоддене английский солдат утверждает, что именно он сделал это. Пожалуй, стоит отказать ему от места.
— Возможно, что так, — проговорил Мальтон с не характерной для этого мягчайшего из людей решимостью.
Я вздохнул:
— Мне жаль его дочь. Колдайрон тиранит ее точно так же, как и мальчишек. — И, погладив рукой подбородок, я добавил: — Кстати, собираюсь завтра посетить Бедлам, чтобы повидать Эллен.
Медик посмотрел мне прямо в глаза с печалью, которой я не видел больше ни на одном лице:
— Твои визиты всякий раз приводят к тому, что она говорит, что больна — и в конечном счете, это может повредить вам обоим. Как бы она ни страдала, права вызывать тебя туда по собственной воле у нее нет.
На следующее утро я рано вышел из дома, чтобы попасть в Бедлам. Прошлой ночью я, наконец, пришел к решению в отношении Эллен. Собственные намерения мне не нравились, однако альтернативы им я не видел. Надев свое облачение и сапоги для верховой езды, я взял кнут и направился в конюшню. Я решил проехать через город, и путь мой лежал по широким и мощеным улицам. Конь Генезис коротал время в своем стойле, уткнувшись носом в ведерко с кормом. Тимоти, в обязанности которого входило следить за конюшней, оглаживал меринка. Когда я вошел, конь посмотрел на меня и приветливо заржал. Потрепав его по морде, я провел рукой по коротким и жестким волоскам на его носу. Я купил это животное пять лет назад: тогда он был совсем молодым, а теперь сделался зрелым и мирным скакуном.
Затем я взглянул на Тимоти:
— Ты подмешиваешь те травы, которые я дал, к его фуражу?
— Да, сэр. Они ему нравятся, — заверил меня мальчик.
Посмотрев на его щербатую улыбающуюся физиономию, я ощутил, как сжалось мое сердце. Он был сиротой, и за пределами моего дома у него никого не было… я знал, что, подобно мне самому, этот юный слуга глубоко переживает смерть Джоан. Кивнув, я негромко прибавил:
— Тимоти, если мастер Колдайрон решит снова поиграть в солдатики с тобой и Саймоном, скажи ему, что я запретил это занятие… ты понял меня?
Подросток встревожился и переступил с ноги на ногу:
— Он говорит, что нам важно учиться этому, сэр.
— Ну, на мой взгляд, ты слишком юн для этого. А теперь принеси седло и все остальное, будь хорошим мальчиком, — сказал я ему, а себе добавил, что все-таки избавлюсь от эконома.
Я спустился с Холборнского холма и въехал в город через Ньюгейтские ворота в городской стене возле мрачных почерневших каменных стен тюрьмы. Возле входа в старый Госпиталь Христа стояли навытяжку двое алебардщиков. Я слышал, что, подобно прочей прежней монастырской собственности, он используется для хранения оружия и знамен короля, и вновь вспомнил о планах моего друга Роджера, намеревавшегося от лица иннов двора учредить новый госпиталь для бедняков. После смерти моего друга я попытался продолжить его дело, однако тяжесть военных налогов была такова, что всякий скаредничал и экономил.
Когда я проезжал по Шамблз, из-под двери двора выпорхнуло облачко мелких гусиных перьев, заставившее Генезиса тревожно вздрогнуть. На улицу вытек ручеек крови. Война несла с собой огромную потребность в стрелах для королевских арсеналов, и было ясно, что гусей забивают ради маховых перьев, нужных мастерам лучного дела. Я вспомнил о смотре, свидетелем которого стал вчера. В Лондоне было уже набрано пятнадцать сотен людей, которых отослали на юг… Крупный отряд для города, в котором насчитывается всего шестьдесят тысяч душ. То же самое происходило по всей стране, и осталось только надеяться, что тот суровый офицер забудет о Бараке.
Я выехал на широкую главную улицу Чипсайда, по обе стороны которой располагались лавки, общественные здания и дома преуспевающих торговцев. Проповедник, длинная седая борода которого соответствовала последней моде среди протестантов, стоял на ступенях Чипсайдского креста, громким голосом возглашая:
— Господь должен благословить наше оружие, ибо французы и скотты есть не что иное, как бритоголовые орудия папы и дьявола в их войне против истинной библейской веры!
Возможно, это был не имеющий лицензии радикал-проповедник — из тех, кого два года назад арестовали бы и бросили в тюрьму, но теперь прощали ради пылкой военной пропаганды. Взад и вперед прохаживались городские констебли с жезлами на плечах. Теперь в городе остались только пожилые констебли: всех молодых отправили на войну. Они старательно вглядывались в толпу, словно бы их старческие глаза способны были углядеть в ее гуще французского или испанского шпиона, собравшегося… ну, скажем, отравить еду на прилавках? А ее-то как раз было довольно мало, поскольку, как сказал Барак, многое было конфисковано для армии, да еще и последний год оказался неурожайным. Впрочем, один из прилавков был до отказа чем-то заполнен — как сперва показалось моему изумленному взгляду, горкой овечьего помета. Однако подъехав поближе, я убедился в том, что это были сливы. С тех пор как король разрешил грабить французские и шотландские суда, на прилавки стала попадать уйма всякого странного товара. Я вспомнил состоявшееся весной празднество, когда пират Роберт Ренегар привел в Темзу испанский корабль, полный сокровищ и золота Индии. Невзирая на ярость испанцев, при дворе его принимали, как героя.
Торговля приобрела гневный оттенок во всем рынке: повсюду вместо обычных спокойных интонаций звучало множество споров. Возле прилавка зеленщика толстая краснощекая женщина тыкала одним из новых тестонов в лицо хозяину, рассерженными движениями сотрясая белые крылья чепца.