Атмосфера в ее комнате показалась мне затхлой. Я посмотрел на покрывавший пол слой тростника:
— Его нужно переменить. Хоб присмотрит за этим.
Посмотрев вниз, мисс Феттиплейс торопливо почесала запястье:
— Да, наверное. Я подумала, что это блохи. Я тоже подхватываю их.
— Почему бы тогда нам не постоять в дверях? — неспешно предложил я. — Посмотри-ка в передний двор! Солнышко светит…
Но моя приятельница покачала головой и обхватила себя руками, словно защищаясь от беды:
— Нет, я не могу этого сделать.
— Ты могла, когда мы познакомились с тобой, Эллен. Помнишь тот день, когда король женился на королеве? Мы стояли в дверях и слушали церковные колокола.
Женщина печально улыбнулась:
— Если я сделаю это, ты заставишь меня выйти наружу, Мэтью. Или ты думаешь, что я не понимаю этого? Разве ты не видишь, как мне страшно? — В голосе ее прозвучала горькая нотка, и она вновь потупилась. — Ты все не приходишь ко мне… а когда, наконец, приходишь, начинаешь давить на меня и пытаться обмануть. Мы так не договаривались.
— Я прихожу к тебе, Эллен. Даже тогда, когда, как теперь, у меня много дел и собственных тревог.
Лицо моей собеседницы смягчилось:
— В самом деле, Мэтью? Что же мучает тебя?
— Да сильно, собственно, ничего не мучает… Эллен, ты и в самом деле хочешь остаться здесь до конца дней своих? — спросил я, а затем, чуть помедлив, добавил: — А что случится, если тот, кто оплачивает твое пребывание здесь, прекратит это делать?
Больная напряглась:
— Я не могу даже говорить об этом. Ты знаешь это. Эта перспектива невыносимо терзает меня.
— И как, по-твоему, Шоумс позволит тебе остаться здесь из милосердия?
Феттиплейс вздрогнула, а потом уверенным тоном произнесла, глядя мне в лицо:
— Как тебе известно, я помогаю ему с пациентами. Я умею делать это. Он оставит меня при себе. Это все, чего я хочу от жизни, этого и… — Она отвернулась, и я заметил, что в уголках ее глаз блеснули слезы.
— Ну, хорошо, — сказал я. — Все хорошо.
Потом, поднявшись, я заставил себя улыбнуться.
Эллен тоже ответила мне бодрой улыбкой.
— А как дела у жены Барака? — спросила она. — Ей еще не пора рожать?
Я оставил ее через полчаса, пообещав навестить, прежде чем окончатся две недели. Не через две недели, а до того, как они закончатся: она вновь выторговала себе эту льготу.
Хоб Гибонс ожидал меня в неопрятном кабинетике Шоумса, сидя на табурете за столом и сложив руки на засаленном камзоле.
— Как прошел ваш визит, сэр? — поинтересовался он.
Я закрыл за собой дверь:
— Эллен вела себя как обычно.
Затем я взглянул на смотрителя:
— Сколько же она находится здесь? Девятнадцать лет? Согласно правилам, пациент может оставаться в Бедламе всего год: считается, что за это время они вылечиваются.
— Если они платят, их никто не выгоняет. Если только они не доставляют уйму хлопот. A Эллен Феттиплейс не из таких, — отозвался Гибонс.
Я помедлил. Однако решение было принято: мне нужно было выяснить, из какой она семьи. Открыв кошель, я достал из него золотой полу-энджел[14], старинную монету. Сумма была крупной.
— Кто оплачивает пребывание Эллен в вашем заведении, Хоб? — спросил я. — Кто именно?
Привратник уверенно покачал головой:
— Вы знаете, что я не могу сказать вам этого.
— За то время, которое я посещаю ее здесь, мне удалось узнать только то, что на нее напали и изнасиловали в Сассексе, когда ей не было и двадцати. Я узнал также, что она жила в местечке, называвшемся Рольфсвудом.
Гибонс, прищурившись, посмотрел на меня и негромким голосом спросил:
— Как вам удалось это узнать?
— Однажды я рассказывал ей о ферме моего отца возле Личфилда и упомянул великое зимнее наводнение двадцать четвертого года. Она сказала тогда: «Я была еще девочкой. Помню, в Рольфсвуде…» После чего заперла рот на замок. Однако я принялся расспрашивать и выяснил, что Рольфсвуд — это небольшой городок в кузнечном районе Сассекса возле границы с Хэмпширом. Впрочем, Эллен так ничего больше и не сказала, ни о своей семье, ни о том, что с ней случилось. — Я пристально посмотрел на Гибонса. — Может быть, на нее напал кто-то из ее собственных родственников? И поэтому ее никто не посещает?
Хоб посмотрел на остававшуюся в моей руке монету, а потом на меня.
— Ничем не могу помочь вам, сэр, — проговорил он веско и неторопливо. — Мастер Шоумс особенным образом подчеркивал, чтобы мы не расспрашивали о происхождении Эллен.
— У него должны быть записи, — кивнул я в сторону стола. — Возможно, вон там.
— Стол заперт, и я никоим образом не собираюсь взламывать его.
Однако эту загадку все-таки следовало распутать.
— Сколько стоят эти сведения, Хоб? — спросил я напрямик. — Назови свою цену.
— Можете ли вы заплатить мне столько, сколько потребуется, чтобы дожить до конца дней своих? — побагровев, проговорил Гибонс с внезапным гневом. — Если я узнаю это и скажу вам, меня обязательно вычислят. Шоумс помалкивает о ней, а это значит, что у него есть на сей счет инструкции свыше. От попечителя Метвиса. Меня выгонят. Я потеряю крышу над головой и работу, которая кормит меня и наделяет кое-какой властью в мире, не знающем жалости к беднякам.
Хоб хлопнул по связке ключей на поясе, заставив их звякнуть.
— И все потому, что у вас не хватает решительности сказать Эллен, что ей хватает глупости думать, что вы будете спать с ней в этой комнате. Разве вы не знаете, что здесь всем известна ее безумная любовь к вам? — нетерпеливым тоном добавил он. — Ведь эта любовь стала поводом для шуток во всем Бедламе!
Я почувствовал, что краснею:
— Она хочет совсем не этого. Разве это возможно после того, что с ней случилось?
Привратник пожал плечами:
— Судя по тому, что мне говорили, некоторые женщины в ее ситуации становятся даже более охочи. Что еще может ей потребоваться от вас?
— Не знаю. Быть может, она мечтает о рыцарской любви.
Мой собеседник усмехнулся:
— Так эти вещи называют образованные. Скажите ей, что вы не заинтересованы в этом. Облегчите жизнь и себе, и всем прочим.
— Я не могу этого сделать, это будет жестоко. Мне нужно найти какой-то выход из ситуации, Хоб. Мне нужно узнать, кто ее родственники.
— Не сомневаюсь, что у адвокатов есть способы выяснить подобные вещи, — прищурился Гибонс. — Вам известно, что она действительно больна. Дело не в ее отказе выйти отсюда. Возьмем все эти придуманные болезни, а еще можно послушать, как она плачет и бормочет в своей комнате по ночам. Если хотите совет, скажу вам: уходите и не возвращайтесь. Пришлите этого вашего посыльного с известием о том, что вы женились, умерли, отправились на войну с французами…
Я понял, что со своей стороны Гибонс пытается дать мне наилучший совет. Впрочем, наилучший для меня, но не для Эллен, которая ничего для него не значила.
— Но что станет с ней, если я поступлю подобным образом?
Смотритель пожал плечами и внимательно посмотрел на меня:
— Ей станет хуже. Но можно ей ничего не говорить… Или, быть может, вы просто боитесь сказать ей это?
— Гибонс, не забывайтесь, — оборвал я собеседника резким тоном.
Тот пожал плечами:
— Ну, во всяком случае, могу сказать вам, что, если у наших подопечных в головах заводится навязчивая идейка, изгнать ее оттуда попросту невозможно. Поверьте мне, сэр, я провел здесь уже десять лет! И знаю, каковы они на самом деле.
Я отвернулся:
— Что ж, буду у вас примерно через неделю.
Хоб вновь пожал плечами:
— Вот и хорошо, надеюсь, это ее успокоит. Во всяком случае, пока.
Оставив кабинет, я вышел наружу через главную дверь, плотно прикрыв ее за собой. Приятно было оказаться вне затхлой и сырой атмосферы этого заведения. Я подумал, что правду об Эллен все равно необходимо выяснить, нужно только найти правильный способ.
Глава 3
Я вернулся домой, быстро переоделся в лучшую одежду и направился к лестнице Храма, чтобы найти лодку, которая доставит меня на десять миль вверх по реке в Хэмптон-корт. Прилив помогал нам, однако знойное утро не сулило лодочнику ничего хорошего. За Вестминстером мы миновали множество спускавшихся вниз по течению барж, груженных всяческими припасами — тюками с одеждой, зерном из королевских запасов… Одна из них оказалась груженной сотнями длинных луков. Покрытый потом лодочник не был склонен к разговорам, и я приглядывался к полям. Обыкновенно в эту пору колосья уже становились золотыми, однако непогода последних недель еще оставляла их зелеными.
Посещение Эллен оставило тяжелый след в моей памяти — в особенности слова Хоба о том, что у адвокатов есть собственные способы докапываться до истины. Мысль о том, что теперь придется действовать за ее спиной, была мне ненавистна, однако нынешняя ситуация продолжаться дальше не могла.
Наконец перед нами возникли высокие кирпичные башни Хэмптон-корта, поблескивавшие на солнце вызолоченные фигуры львов и разных мифических тварей, венчавшие печные трубы. Я высадился на пристани, которую караулили вооруженные алебардами солдаты. Со стесненным сердцем я посмотрел вдоль широкой лужайки на дворец Вулси[15], а затем показал свое письмо одному из караульных. Низко поклонившись, он подозвал к себе другого стражника и приказал проводить меня во дворец.
Мне припомнился мой единственный предыдущий визит в Хэмптон-корт, к архиепископу Кранмеру[16] после того, как тот был по ложному обвинению заточен в Тауэре. Именно это воспоминание и стало основанием для моего страха. Я слышал, что Кранмер находится в Дувре: рассказывали, что он принимал там парады, сидя в панцире верхом на коне. Удивительный поступок, впрочем, ничуть не более странный, чем многое, что творится в наши дни. Сам король, как я узнал от стражника, пребывал в Уайтхолле, так что, по крайней мере, встреча с ним мне не грозила. Однажды вышло так, что я не угодил ему, a король Генри такого не забывал. Оказавшись перед широким дубовым дверным проемом, я помолился Богу, в которого, можно сказать, уже и не верил, о том, что королева не забудет о своем обещании и предмет ее желания, каким бы он ни был, не окажется связанным с политикой.