– Поняли, – опрометчиво согласилось Яблоко, хотя никто ничего не понял. Яблоко всегда соглашалось со всеми, но делало всё по-своему.
– Объясняю! – тем не менее продолжил Чернослив. – Каждому надо определить правильный путь, по которому будет перемещаться только он. Никто другой не должен двигаться по этому пути. В случае нарушения виновный будет наказан. Все поняли?
Теперь поняли все, только не знали, кому какой путь выбрать.
– Сейчас разберёмся, – ещё более веско произнёс Чернослив. – Вам страшно повезло, что вместе с вами, тупицами, здесь оказался я!..
Но не успел он начать распределять правильные пути следования, как сам полетел вверх тормашками, боднув сморщенным лбом округлые бёдра Груши. Вода в кастрюле дошла до градуса кипения и бурлила громче сухофруктов.
– Ну вот, умник нашёлся, – засмеялась Груша то ли над самоуверенным Черносливом, то ли от его, пусть и непроизвольного, прикосновения.
Угрюмый Урюк решил поддержать Чернослива: явно важный фрукт, понимает толк в жизни.
– Надо всем слушать Чернослива, иначе пропадём, передерёмся и переругаемся. Говори, слушаем тебя, – дружественно-заискивающе обратился он к Черносливу.
– Хорошо бы его послушать, – подтвердило Яблоко, да только никак не могло удержаться от смеха, видя, какие кульбиты выделывает в воде их самозваный начальник. – Ха-ха… хм-хм… – тихо подхихикивало оно, несмотря на удары и пинки пролетающих мимо сухофруктов.
Сердобольная Изюминка жалела и неловкого недалёкого Чернослива, и беспрестанно охающую Курагу, которая из яркой оранжево-солнечной превратилась в блёклую бесформенную лепёшку. И несуразная Груша вызывала в ней сострадание, потому что не по злому умыслу пыталась она командовать и поучать, а по своей недалёкости. Урюк, пытавшийся устроиться покомфортнее, под сильным крылом; круглое Яблоко, катящееся само не зная куда, но стойко держащее удары; Алыча, летающая по кастрюле, как шрапнель; нарезанная кусочками Айва, колющая других острыми углами, – все достойны любви и милосердия.
– Всем строиться! – загремел откуда-то сверху Чернослив. – Пора наводить порядок! А то от беспорядка уже никакой жизни нет, потому что жизнь без порядка – это порядочная гадость, а не жизнь.
Однако новая волна густо пожелтевшего кипятка подкинула со дна группу засидевшихся там уже не сухо– а мокрофруктов, и они утянули Чернослив на дно.
Присягнувший ему на верность Урюк решил взять командование на себя. Он был более обходителен и старался руководить методом уговоров.
– Граждане, – взывал он, – граждане! Не толпимся в одном месте. Расходимся по своим местам. Не занимаем пути следования соседа. Выполняем инструкции уважаемого Чернослива!
Но жизнь в кастрюле никак не хотела укладываться в инструкции. Сам Урюк недолго держал речь, попав под шумовку хозяйки.
После помешивания в кастрюле стало немного спокойнее. Однако толкаться и получать тычки по-прежнему никому не хотелось, и каждый фрукт норовил занять позицию повыгоднее. «Хорошо бы оказаться наверху, – думал каждый. – Пусть внизу копошатся и ругаются, пихаются и дерутся, а я бы поплавал наверху, воздухом подышал». Но кипяток был неумолим. Он переворачивал все планы и намерения сухофруктов, превращая их в беспомощных существ.
«Да, жизнь по придуманному порядку не построишь, – размышляла Изюминка. – Наверное, не надо и суетиться. А в первую очередь попробовать изменить себя. Потерпеть… Принять жизнь такой бурной и неуправляемой. Смириться с её несовершенством и недостатками окружающих. Постараться сделать для них хоть что-то, что в твоих силах. А что не в твоих, то предоставить на волю… хозяйки, например». И ещё Изюминка заметила, что тот, кто сильнее возмущается поведением других, сам доставляет больше хлопот: налетает на всех, толкается, а столкнувшись, ругается и оправдывается. И наоборот, чем спокойнее старается вести себя фрукт, тем меньше достаётся ему от соседей, будто он действительно перемещается по какому-то своему, только ему назначенному пути. Значит, Чернослив по-своему прав».
«Наверное, и любовь достигается на этом пути, – продолжала размышлять Изюминка, перемещавшаяся в кипящем вареве, почти никого не задевая. – Чем милосерднее относишься к другим, тем больше даётся тебе любви к ним…»
После кипения, бурления, столкновений и выяснения отношений все наконец угомонились. Вода в кастрюле приобрела нежно-каштановый цвет и сделалась вполне компотом. Сухофрукты, отдав все полезные составляющие насыщенному отвару, залегали на дно. Первым слёг грозный Чернослив, уткнувшись в стенку кастрюли. Распласталась разварившаяся Груша, прекратив давать указания и наставления. Урюк потерял своё ядро и угомонился на «хребте» Чернослива. Яблоко уже никуда не катилось, а смиренно лежало на дне, как все, не имея возможности лежать по-своему. Когда-то острые кусочки Айвы уже никого не кололи и не жалили. А растрескавшаяся Алыча обессиленно покоилась, готовая угостить любого своим кисленьким нутром.
И только прозрачная Изюминка, ставшая совершенно янтарной, вдруг оторвалась от массы распаренных уставших сухофруктов и всплыла на поверхность.
Трюфеля и остальные
…и трюфли, роскошь юных лет,
французской кухни лучший цвет.
Грибной сезон подходил к концу. Лес был ещё не тронут ржавчиной увядания, хотя в местах, где преобладали осины, уже засквозило. Берёзы рассеивали по сторонам золотой свет, льющийся с неба. Стояли прекрасные деньки!
– С добрым утром, дед-боровик! – разом вскричали осенние опята, облепившие старый пень.
– Моё почтение, ребята! – приподнял бурую шляпу уважаемый всеми гриб, на мгновение обнажив лысину.
– А с нами почему не здороваешься? – обиделись чешуйчатки золотистые, сидевшие неподалёку у основания двух сросшихся берёз.
– Вы бы лучше первыми поздоровались, чем обижаться, – ответил им боровик.
– Нет, ты нас просто не уважаешь! Считаешь несъедобными, хотя мы ничем не хуже опят.
– Каждый гриб должен приносить пользу: либо людям, либо зверям, либо лесу. А у вас, кроме яркой внешности… Да ещё и людей в обман вводите. Вас часто за опята принимают.
– Нас тоже можно есть! – хором закричали чешуйчатки.
– Тогда и мы съедобные! – заявил крепкий ярко-красный с белыми пятнами мухомор.
– Ха-ха-ха! – засмеялись грибы, растущие на поляне, в центре которой стоял боровик.
– А что! – принял обиженный вид розовый мухомор. – Настоящие знатоки и ценители с удовольствием берут нас, жарят на сливочном масле и уплетают с таким аппетитом, что за ушами трещит.
– Да-да, – подтвердил боровик, – розовый мухомор для гурманов находка.
– Ну уж если про гурманов, – с достоинством произнёс шампиньон, – то ничего более изысканного, чем мы, нет. Кто не слышал про жульен из шампиньонов?!
Сказать по правде, мало кто из грибов про жульен слышал, но сознаваться в этом никто не хотел. Поэтому все промолчали.
– Лесные шампиньоны нынче не в моде, – с видом знатока заявил сморщенный подберёзовик, совершенно потерявший товарный вид. – Их нынче люди выращивают и в универсамах продают.
– Да, пустые и безвкусные, – неожиданно подтвердили рыжики. – А вот мы – нежнейшая и вкуснейшая закуска.
– Особенно если в вас червей побольше, – съязвил трутовик овечий.
– Червей?! – возмутились рыжики. – Черви в нас только летом, и это как раз показатель нашего качества. Небось бледную поганку червяк есть не будет!
– Да, не будет, не будет, – подтвердили другие грибы, и громче всех говорушки, выразительно посмотрев в сторону бледной поганки.
– А мне и без ваших червяков хорошо, – невозмутимо сказала она. – Кормите их сами.
– Так осенью в нас никаких червей! – настаивали рыжики. – Собирай и наслаждайся! Через день после засолки уже можно есть.
– Нет ничего вкуснее нас, сыроежек! – веско произнесла жёлтая сыроежка. – Нас даже сырыми есть можно. А уж если подсолить, да листа смородинового положить с укропом, да под пресс!..
Можно было подумать, что грибы сами вкушали то или иное блюдо, о котором говорили. Но, конечно же, все сведения они черпали из разговоров грибников, которые регулярно прочёсывали этот лес.
«Вот пустобрёхи! – в сердцах подумал чёрный трюфель, который слышал весь спор-разговор, но высказаться вслух не мог, потому что рос под землёй. – Разве может хоть один гриб сравниться с нами, трюфелями!»
«Каждый смотрит с высоты своей колокольни, – вторил ему в мыслях трюфель белый. – Мы хоть и скрыты слоем земли, но любой гурман подтвердит, что по тонкости и благородству вкуса превосходим всех».
– Грибники! – вдруг закричали участники спора. – Грибники идут! Сейчас и узнаем, кто чего стоит. Кого возьмут, кого оставят, а кого и сапогом пнут.
Грибы заволновались, приосанились – ведь каждому хотелось попасть в корзину, а потом и на стол.
– Меня! – всем видом призывал грибников крепенький подосиновик. – Меня возьмите! Возьмите меня! Не пожалеете. Меня можно и пожарить, и замариновать, и посушить…
– Нас, нас не пропустите! – пытались стряхнуть с себя палую листву чёрные грузди. – Без солёного какой стол?!
– И нас прихватите! – аж зашевелились зеленушки. – Мы тоже в засолку хороши!
Даже бледная поганка расправила свою мини-юбочку, чтобы и её заметили. Может, кому-то кого-то отравить надо…
«Ну, меня-то уж вы никак не найдёте, – презрительно подумал чёрный трюфель. – Куда вам! Вы и пробовать-то нас никогда не пробовали…»
«Чтобы нас найти, нужны специально обученные свиньи или, на худой конец, собаки. Значит, можно не беспокоиться», – оценил ситуацию белый трюфель.
Вообще редко встретишь вдумчивого, сосредоточенного на поиске грибника. Идут по лесу, глазами шарят по земле, а языком мелют… да о чём только не болтают… У некоторых грибов шляпки от их историй аж в трубочку закручиваются.
В корзины укладывались ещё не переросшие подосиновики и осенние подзатвердевшие опята, белые, как оштукатуренная печка, шампиньоны и центровой коренастый гриб-боровик, оливково-чёрные грузди и привлекательные, с плотными пластинками зеленушки, молодые винно-красные сыроежки и надёжные, без ядовитых двойников, моховики.