Глава 1Начало пути
Кампанелла очень гордился прозвищем своего деда, которое тот передал сыновьям и внукам, можно сказать, уже в качестве фамилии. Campana по-итальянски означает «колокол». Суффикс – ella – уменьшительный, но он не предполагает фамильярно-ласкательного «колокольчик». Вовсе нет, и смысл этого прозвания открыл сам Кампанелла в двух из своих тюремных сонетов. Кампанелла – отнюдь не колокольчик и не бубенец (у нас переводили и так!), но малый – набатный! – колокол. Тот, который будит людей, сообщая о тревожных вестях и призывая на борьбу. «Мой набатный колокол провозглашает ее (Истину. – Е. С.) королевой у ворот храма широкой Вселенной»[3]. «Но мой колокол нарушил его (духа народа. – Е. С.) тишину! Ты поддаешься, хоть и глухой, слепой, испорченный зверь, пылкому мудрому жару невинного разума!»[4] Изображение колокола присутствует на многих книгах, изданных при жизни Кампанеллы за рубежом, на гравюрах с его изображением, им заверяются его письма. Колокол становится своего рода гербом философа, и весьма символично, что даже на советском издании его беллетризированной биографии пера С. Львова (да еще в серии «Пламенные революционеры») на обложке помещен колокол посреди тернового венца Спасителя, знаменуя миссию и муки великого калабрийца… Как в знаменитом стихотворении Беранже «Идея»: «Штыки преградой мне не будут, // Проникну я во вражий стан. // Сердца людей мой голос будит, // Гремя сильней, чем барабан»[5]. Нередко на гравюрах с Кампанеллой рядом с колоколом помещали слова из библейской книги пророка Исайи: «Не умолкну ради Сиона» (62:1), что можно считать девизом великого калабрийца.
Родился будущий философ-революционер около шести с половиной часов утра 5 сентября 1568 г. в Стило (в Античности – Канзулинуме) неподалеку от Стиньяно, в Калабрии. В те времена слава этих земель давно померкла, поскольку малая родина Кампанеллы вместе с такими историческими областями, как Кампания, Апулия, Базиликата, Молизе и Абруцци, входила в состав Неаполитанского королевства[6], которое с самого своего основания в конце XIII века находилось под властью чужеземных захватчиков: сначала французов, а с середины XV века – изгнавших их оттуда испанцев. Испанцы использовали эти земли как «дойную корову», нещадно выкачивая из Неаполитанского королевства золото, сырье, продукты; очередной вице-король, как правило, задерживался там всего на несколько лет, высасывая все соки и уступая место другому пауку в человеческом обличье; исключением был разве что дон Педро Альварец де Толедо, правивший 21 год, но зато казнивший за время своего правления 18 тысяч человек, столько же отправивший на галеры и «выкачавший» из королевства 20 миллионов золотых… А прежде ведь вся южная часть итальянского «сапога» (Калабрия – его «мысок») была частью Византии – вкрапленные туда мелкие государства лангобардских варварских князей можно в расчет не принимать, поскольку они хотя периодически и воевали с Византией, все равно находились в орбите ее политического и культурного влияния. По ее полям проходили войска сурового Константа II, фактически учредившего в сицилийских Сиракузах свою столицу, где он и нашел свою смерть от руки заговорщиков, ее землю орошали своей кровью сошедшиеся в кровавых схватках воины Карла Великого и императрицы Ирины, ради захвата власти ослепившей собственного сына…
Но войны начинаются и заканчиваются, а жизнь идет своим чередом. Византийское влияние в Калабрии сохранялось очень долго, даже когда юг Италии отсоединился от Византии, погрязшей в иконоборческих распрях. Спасаясь от преследований еретичествующих василевсов Константинополя, в эти места со всей империи бежали иконописцы и художники, священнослужители и богословы[7], философы и музыканты – это была одна из первых волн византийской эмиграции в Италию, подготовивших феномен Возрождения. Достаточно взглянуть на южноитальянские произведения средневекового искусства, памятники архитектуры, чтобы удостовериться в их византийских корнях. Тамошние церковные песнопения, как зафиксированные позднее нотной грамотой, так и передававшиеся изустно из поколения в поколение, – византийские. Уже на излете Средневековья, в XIV веке, известнейший местный уроженец монах Варлаам, философ и богослов, поклонник античной культуры, выступил в Константинополе с рациональной критикой мистического движения византийских монахов-исихастов, погружавшихся в своего рода медитацию, дабы узреть Фаворский свет божественной сущности, вместо практической христианской деятельности, да еще и объявлявших науку «вредной». Разумеется, противники обвинили Варлаама в склонении пред «эллинской премудростью» и, соответственно, в «прелести», то есть уловлении дьяволом. Пожалуй, во многом Варлаама можно было бы назвать предтечей Кампанеллы, хотя последний вряд ли одобрил бы схоластическое преклонение предшественника перед Аристотелем. Между прочим, в Стило, на родине Кампанеллы, до сих пор живут говорящие по-гречески потомки византийцев. Вряд ли мы ошибемся, отказав великому мыслителю в греческих корнях.
Такова была Калабрия, взрастившая своего великого сына – Кампанеллу – и вполне сохранившая до его времени мощный культурный запал Византии (это мы еще не говорим подробно о том, что в куда более древние времена эти земли со знаменитейшими городами Кротоном и Сибарисом назывались Великой Грецией и по своему культурному развитию весьма опережали Грецию Балканскую). Века постоянной борьбы с захватчиками сделали из калабрийцев – потомков луканцев, греков, а также римских, германских, норманнских, арабских[8] и прочих завоевателей – людей мужественных, стойких, отважных и жестоких. Александр Дюма писал своих знаменитых «Калабрийских бандитов» не на пустом месте (во второй половине XVI века были известны, к примеру, Марко Берарди по прозвищу Король Лесов, он же Марконе – впоследствии именно под его фамилией престарелый Кампанелла бежит во Францию, Марко Скьярра, имевший в своем распоряжении четыре тысячи головорезов и огромную сеть доносителей, а также Нино Мартино, чей сын примет участие в восстании Кампанеллы). И даже лишенные физической свободы, они сохраняли свободу воли, духа и мысли, что прекрасно доказал наш герой.
Родителями его были простые люди – сапожник Джеронимо Кампанелла и его супруга Катарина Мартелло[9] (или Базиле). Крещен он был через неделю после своего рождения, 12 сентября 1568 года, в приходском храме Сан-Бьяджо. Что Стило, что соседнее Стиньяно (их разделяют примерно восемь километров) – крохотные городки, нередко именуемые деревнями (Стило даже сами итальянцы называют одной из «самых прекрасных деревень в Италии»). Порой, введенные в заблуждение понятием «деревня», некоторые авторы представляют детство Кампанеллы проводимым в жалкой деревянной лачуге, открытой всем ветрам. О, надо знать итальянскую деревню! Как правило, это ряд добротных, хотя и неказистых каменных домов, да не об одном этаже, окружающих архитектурную и вместе с тем духовную доминанту – местный храм, не всегда роскошный, но, как правило, солидный, каменный, нередко – византийских времен. Порой рядом возводился небольшой замок окружного феодала, имевшего подобные резиденции во многих подвластных ему населенных пунктах (и вовсе не обязательно в городах!), или хотя бы сторожевая башня. Путешествуя по глубинкам Италии, тут и там встречаешь подобные деревни с крепостями, служившими видимым знаком власти сеньора над своими подданными, но в то же время обещавшими им защиту при нападении очередного врага, будь то мусульмане или ополчение ретивого соседа. Замок в Стило, кстати, тоже есть.
Родной дом Кампанеллы в Стило сохранился, по крайней мере, об этом свидетельствует указатель, с небольшой оговоркой утверждающий, что согласно письменным свидетельствам, возможно (!), это и есть тот самый дом, под чьим кровом рос будущий философ. Строение, надо сказать, весьма интересное – крепко сбитое из больших камней, напоминающее скорее крепостную башню, а кладка стен его типично византийская, безошибочно позволяющая опознавать наследие византийских архитекторов по всему миру: ряды камней перемежаются кирпичной плинфой, которая, придавая кладке определенную гибкость и способность к амортизации, позволяет постройкам устоять при землетрясениях.
Однако добротный древний дом еще не показатель благосостояния. Дело отца не процветало, поскольку заказчиков по округе было немного, да и заказы были явно не дорогостоящие. Позже стесненные обстоятельства заставили семью перебраться в соседний Стиньяно; когда именно и по какой причине – сказать сложно; если верны предположения А. Шеллера-Михайлова и А. Штекли, что причиной была эпидемия чумы, занесенной из Алжира в Мессину и распространившейся далее, то этот переезд можно датировать 1575–1576 годом. Сам философ вспоминал в одном из писем своему почитателю, что родился в нищете. Джованни Доменико – именно таково было мирское имя Кампанеллы – был первенцем; позже родились его брат Пьетро (или Джампьетро) и сестры, но уже в пятилетнем возрасте дети наполовину осиротели – скончалась их мать.
Сведений о детстве и отрочестве Кампанеллы крайне мало, и, кроме того, достоверность некоторых довольно сомнительна, хотя они и канонизированы во многих биографиях, причем довольно ранних, на которые ориентировались и более поздние. Но объединяет их один факт – несомненная тяга к познанию и самообразованию, свойственная великому калабрийцу, иначе он просто не мог бы стать тем, кем в итоге стал. Так же несомненно то, что отец напрямую не мог помочь образованию сына, ибо был неграмотным, но делал все возможное, чтобы посодействовать ему в этом. Это выгодно отличает его от многих легендарных фигур типичных отцов гениев, препятствовавших возвышенным устремлениям своих сыновей, желая, чтобы те наследовали семейное ремесленное дело. Напротив, Джеронимо Кампанелла отлично понимал, что только грамотность и образованность смогут помочь его сыну, в котором он, несомненно, разглядел незаурядные задатки, избежать его собственной участи. Тем более что относительно наглядный пример был перед его глазами: в Неаполе жил некий родственник, именно благодаря грамотности и уму «вышедший в люди» по окончании университета. Точное его родство с сапожником из Стило неизвест