Е. С.) скажут, что посланы Богом, пусть они покажут перед тобой (королем Испании. – Е. С.) те или иные чудеса, которыми Бог снабжал своих посланников, а именно Моисея, Илию или апостолов. И если они не смогут сотворить ничего подобного – привяжи их к столбу и сожги, если можешь, и опозорь так сильно, как возможно» (из главы ХVIII «О проповедниках и пророчествах»)[18]. «Первой ошибкой, допущенной испанцами в этом отношении (распространении «ереси» Реформации в Европе. – Е. С.), стало то, что они позволили Лютеру уйти с сеймов в Вормсе и Аугсбурге живым» (из главы ХХVII «О Фландрии и Нижней Германии»)[19]. «В Нидерландах после победы испанцев вновь, при помощи епископов, нужно ввести инквизицию, только под другим названием». Правда, позже Кампанелла все же указывает: «Я бы убрал наименование инквизиции, но она сама находилась бы в руках епископов[20], но под другим названием, и ей не следует быть такой суровой, как в Испании или в Риме, но [внушаемый] страх должен состоять лишь в словах и угрозах, нежели в более суровом использовании»[21] (из той же ХХVII главы).
В первых двух цитатах перед нами предстает явный «пес Господень» – и это несмотря на все то, что он уже претерпел от инквизиции и еще претерпит. Поистине, видимо, прав был франко-немецкий просветитель XVIII века барон Гольбах, когда писал в своей «Галерее святых» (ч. 2, гл. 3): «Дайте мученику власть, он станет палачом. У кого хватает слепого рвения, чтобы жертвовать собой, когда он слаб, тот не задумается принести в жертву других, когда сила будет на его стороне». К иным дьявольским, кровопролитным и лукавым советам знаменитого заключенного испанскому королю мы вернемся позднее.
Впрочем, в отношении «инославных» Кампанелла, испытав страшные муки и долгие годы заточения, смягчился, доказательством чего служит его сонет, в котором он переложил на современный ему лад притчу Христа о милосердном самарянине (см.: Лк. 10:25–37): «Из Рима в Остию шел бедняк, по пути на него напали разбойники, ограбили и изранили. Несколько монахов – великих святых! – посмотрели, как он лежит, да так и оставили, сосредоточившись на чтении своих требников. Проходил там Епископ и, беззаботно склонясь, перекрестил [его] и прочел коротенькую молитву. А великий Кардинал – лживый доброжелатель – последовал за ворами, чтоб схватить клешней свою часть добычи. Наконец, там проходил Немецкий Лютеранин, из тех, которые строят на [основании] веры, не чая платы за труды. Он подобрал, одел и вылечил умиравшего человека. Так кто ж из них достойнейший и гуманнейший? Сердце лучше головы, а добрые руки – [лучше] служения холодных губ; вера без дел тщетна. Кто постигает, какое вероучение хорошо и истинно для себя и других? Но никто не сомневается в том добре, которое он делает для своих братьев»[22].
Интересно, что, обращаясь из застенков к испанскому королю, Кампанелла не прочь «тряхнуть стариной» и вспомнить прямое предназначение доминиканцев: «Этих людей (нидерландцев. – Е. С.) захватывают чудеса, они очень высоко почитают любые выдающиеся качества и возвышенные доблести, так что святые и мудрые люди могут своим искусством привлечь их к чему угодно. Поэтому необходимы такие усердные работники, которые своим учением и незапятнанной святостью жизни могут привлечь домой и наставить на путь Истины этих заблудших овец. Если Богу будет угодно возложить на меня это служение, я соглашусь» (из главы ХХVII «О Фландрии и Нижней Германии»)[23]. Еще примерно через 15 лет, в 1618 году, пытаясь по указанию папы письменно обратить в католичество русского царя и его подданных, Кампанелла вновь выражает готовность пойти на проповедь даже в «варварскую Московию», как ее любили называть на Западе.
Но это все – несколько позже, пока же Кампанелла только начинает свой тернистый жизненный путь, став в 1582 году послушником небольшого доминиканского монастыря в Плаканике, неподалеку от Стиньяно. Что это значило в тогдашних условиях? М. Бейджент и Р. Ли пишут об этом так: «Доминиканцы устраивали свою деятельность с таким упором на дисциплину и послушание, который сегодня может ассоциироваться с некоторыми сектами и культами. Вступив в орден, человек “умирал” для родственников и мира. В одном случае, согласно агиографическим описаниям, знатная римская семья попыталась вызволить своего сына из когтей ордена. Юношу отправили в другой монастырь доминиканцев, подальше от Рима. Его семья последовала за ним. Когда он переправился через реку, на другом берегу появились его родственники. В этот момент река чудесным образом разлила свои воды, вздыбилась и стала непереходимой. Юноша остался доминиканцем».
Послушничество – обязательный период «искуса» перед принятием пострига. Не случайно монаха издавна сравнивали с «живым мертвецом». Три основных монашеских обета – послушание, пост и целомудрие. Во все века в понятие монашества входило, что называется, ломание души человека, его стремлений. Отнюдь не всегда оно было добровольным – в монастырь попадали разными путями. И плоть, и дух жестоко усмирялись, не говоря уже о каких-то попытках самовольства или протеста: монастырское бытие можно вполне сравнить с тюремным или армейским – как говорится, «кто в армии служил, тот в цирке не смеется», с той лишь громадной разницей, что в монастыре не видать ни «дембеля», ни «воли»; «живой мертвец» – это пожизненно, как ни парадоксально это звучит. Впрочем, нельзя сказать, что дисциплинарные взыскания налагались всегда беспричинно. Служители Вакха и Венеры, похотливые и алчные лодыри обоего пола – непременные персонажи итальянского народного фольклора, и читатель в избытке найдет подобные сюжеты в новеллах эпохи Возрождения. Нам нужны свидетельства посерьезнее, конечно. Вот хотя бы от Джордано Бруно: «Кто упоминает о монахе, тот обозначает этим словом суеверие, олицетворение скупости, жадности, воплощение лицемерия и как бы сочетание всех пороков. Если хочешь выразить все это одним словом, скажи: “монах”» («Искусство убеждения»). Поджо Браччолини – а кому же доверять, как не ему, опытному и многолетнему служителю римской курии, – писал в своем произведении «Против лицемеров», приводя многочисленные примеры: «Эти люди (монахи. – Е. С.) с затаенным вожделением смотрят на чужие деньги, они не останавливаются перед скрытыми преступлениями и тайным сожительством с женщинами. Они уничтожают доверие к самому доверию»[24]. Нередки были случаи, когда почтенные отцы брались за ножи – как по пьяной ссоре, так и по высшему приказу. Так, в 1589 году монах-доминиканец Жак Клеман заколол французского короля Генриха III, проявившего, с точки зрения ордена, недостаточно ретивости в деле истребления гугенотов. Так что послушание нижестоящих – великая и полезная вещь для высокопоставленных негодяев в рясах.
Способы его внушения братии, а также смирения и исправления известны – пудовые железные вериги, власяницы, самобичевание… Малоизвестно, но все это «процветало» не только в католической Европе, корни этого явления уходят в само зарождение монашества, в византийские земли Египта, Сирии и Палестины. Вот, к примеру, что описывал знаменитый святой конца VI – начала VII века Иоанн Лествичник, игумен монастыря святой Екатерины на Синае («Лествица», слово 5):
«Слышал я, немощный, о чудном некотором и необычайном состоянии и смирении осужденников, заключенных в особенной обители (в египетской Фиваиде. – Е. С.), называемой Темницею… Пришедши в сию обитель кающихся… видел я, что одни из сих неповинных осужденников всю ночь, до самого утра, стояли на открытом воздухе, не передвигая ног, и жалким образом колебались, одолеваемые сном по нужде естества; но они не давали себе ни мало покоя, а укоряли сами себя и бесчестиями и поношениями возбуждали себя. Другие умиленно взирали на небо и с рыданием и воплем призывали оттуда помощь. Иные стояли на молитве, связавши себе руки назади, как преступники; печальные лица их были преклонены к земле… Другие сидели на земле во вретище и пепле, лицо скрывали между коленями и челом ударяли о землю. Иные непрестанно били себя в грудь, воззывая прежнее состояние души своей и невинность своей жизни. Иные из них омочали землю слезами; а другие, не имея слез, били сами себя… У иных видны были языки воспаленные и выпущенные из уст, как у псов. Иные томили себя зноем; иные мучили себя холодом. Некоторые, вкусивши немного воды, переставали пить, только чтобы не умереть от жажды. Другие, вкусив немного хлеба, далеко отвергали его от себя рукою, говоря, что они недостойны человеческой пищи, потому что делали свойственное скотам… У них видимы были колена, оцепеневшие от множества поклонов; глаза, померкшие и глубоко впадшие; вежды, лишенные ресниц; ланиты, уязвленные и опаленные горячестию многих слез; лица, увядшие и бледные, ничем не отличавшиеся от мертвых; перси, болящие от ударов, и кровавые мокроты, извергаемые от ударений в грудь… Часто они умоляли этого великого судию, т. е. пастыря своего, сего ангела между человеками, и убеждали его наложить железа и оковы на руки и на шеи их; а ноги их, как ноги преступников, заключить в колоды и не освобождать от них, пока не приимет их гроб. Но иногда они сами себя лишали и гроба… Тогда, видевший себя при конце жизни, посредством своего предстоятеля, умолял и заклинал великого авву, чтобы он не сподоблял его человеческого погребения, но, как скота, повелел бы предать тело его речным струям, или выбросить в поле на съедение зверям: что нередко и исполнял сей светильник рассуждения, повелевая, чтобы их выносили без чести и лишали всякого псалмопения… И каково еще было устройство того места и жилища их! Все темно, все зловонно, все нечисто и смрадно. Оно справедливо называлось Темницею и затвором осужденных; самое видение сего места располагает к плачу и наставляет на всякий подвиг покаяния».