Примечание. Ликорида, она же Киферида (I век до н. э.), – рабыня-музыкантша, любовница поэта и префекта Египта Гая Корнелия Галла, убийцы Цезаря Брута, Марка Антония и многих иных видных римлян. Ликид (Люсидас) – имя пастуха в античных пасторалях (Джон Мильтон назвал так свою элегию в память утонувшего друга Э. Кинга). Дриопа – пастушка, певица и плясунья, возлюбленная Аполлона, превратившегося в черепаху, чтобы овладеть ею.
Телезио, стрела из твоего лука попала прямо в банду софистов, гнездящуюся вкруг Тирана, угнетающего мыслящие души; он не может бежать, когда свободно воспарила Истина, освобожденная тем же ударом. Гордые лиры хвалят твой бессмертный пыл, их разбили [от усердия] барды, ободренные победой; вот твой Кавальканте еще сокрушает крепость врага, словно молния в бурю; добрый Гайета украшает нашу святую сирену полупрозрачными одеждами, источающими свет, восстанавливая ее в ее природном блеске. Пока мой набатный колокол провозглашает ее королевой у ворот храма широкой Вселенной, пифией первой и последней, посвященной [самой] судьбой.
Примечание. Телезио – натурфилософ, старший современник Кампанеллы, весьма им почитаемый и защищаемый, умер накануне их знакомства; Кавальканте и Гайета – его ученики. Тиран, в данном случае – Аристотель, незыблемый авторитет мертвой схоластики Средневековья. Упоминая о набатном колоколе, Кампанелла вновь обыгрывает свое прозвище.
Мудрость и Любовь дают тебе, о Бина, крылья, прежде чем цвет твоих лет опадет, чтобы лететь с Адами, твоим наставником, с Божьей помощью, через многие земли во многих путешествиях. Чистая добродетель – твоя награда; добродетель несет тебе Славу и смерть твоим униженным врагам, которые за долгие годы тьмы завоевали твою Германию – мать рабов, а не королей. И вот, геройское дитя, вглядываясь в небесную книгу, моя душа различает в тебе божественные милости – оставь игрушки и забавы толпе глупцов! С пылающим сердцем и гордым разумом борись с этими школами, порождающими обман. Я вижу тебя победителем, и в Боге вижу.
Примечание. Юноша Рудольф фон Бюнау (в итальянском варианте Ридольфо ди Бина) посещал Кампанеллу в заключении в Неаполе вместе с Т. Адами.
Держа фонарь киника в своей руке, ты обошел Европу, Египет и Азию, покуда у подножия Авсонии ты наконец не обнаружил ту пещеру Циклопа, где я, приговоренный к тьме, в свете вечном кую тебе оружие против Аввадона, который одолел истину и право; поспеши, Адами, к Божией славе в нашем непоколебимом братстве. Иди, поражай каждого софиста, тирана, лицемера! Облаченный в броню первой Мудрости, освободи свою страну от обманов, которые душат ее. Не уклоняйся – там грех! Как хороша, как велика хвала тому, кто обращает свою юность, силу, душу, энергию в зарю вечных лучей!
Примечание. В начале сонета Кампанелла уподобляет Адами знаменитому древнегреческому кинику Диогену Синопскому (тому самому, что жил в Коринфе в бочке), одной из эпатажных выходок которого было ходить средь бела дня с зажженным фонарем и кричать: «Ищу человека!» Авсония – поэтическое античное название Италии. Циклопы славились как искусные кузнецы, подручные Гефеста. К сожалению, антилютеранская полемика Кампанеллы разрушила их с Адами десятилетнюю дружбу.
Боюсь, что смерть моя не даст никакого приобретения человечеству. Поэтому я и не умираю. Так широка эта обширная клетка горестей, что побег или перемена не приведут в более счастливое место. Чередуя наши боли, мы рискуем ухудшить дело. Все миры, как и наш, – погружаются в агонию; куда ни пойдем – мы чувствуем это. И этот мой крик я могу забыть, как и многие прежние лишения. Кто знает, какой рок мне предназначен? Всевышний сохраняет молчание, и не знаю я, раздор или мир пребывал со мной в прежнюю [пору] жизни. Филипп заключил меня в еще более горькую тюрьму, тому уже три дня прошло – но не без Божьей воли. Пребудем же в том, что Бог предписал. Он не делает зла.
Примечание: как и ранее (см. сонет 1), Кампанелла сравнивает себя с титаном Прометеем, распятым на муки на горах Кавказа по приказу Зевса. Филипп – король Испании, не совсем ясно, который по счету. Выбор невелик: это мог быть Филипп III (1598–1621) или же Филипп IV (1621–1640), на правление которых выпадает «испанское» заключение Кампанеллы (1599–1626). Сборник сонетов опубликован Адами в 1622 году, что тоже не может однозначно решить вопрос, однако исходя из этой даты можно гораздо вероятнее предположить, что речь идет о Филиппе III. В пользу этого выбора говорит и условная датировка стихов Кампанеллы первыми четырнадцатью годами его заключения, но, повторим, условная, что тоже не может быть решающим доказательством.
Изделия этого мира – земля, воздух и небеса, каждая частица их и малейшая часть, разработанная для особых нужд, – возвещают об искусстве всемогущего Мастера, доброго и мудрого. Тем не менее беззаконные скоты, наши преступления и лжи, радости порочных людей и горести хороших, все создания стаскивающие с их мест, вселяют сомнения в том, что Правитель – недобр и немудр. Может ли так быть, что Мощь, Любовь и Мудрость позволяют править другим, в то время как Он отдыхает? Состарился ли Он иль перестал на все обращать внимание? Нет, один и тот же Бог и создал, и правит. Он распутает запутанный моток пряжи, раскроет спрятанный закон, из-за чего столь многие согрешили словом и делом.
Примечание. Этот сонет позволяет вспомнить позднеантичную теорию, объясняющую зло и несовершенство этого мира при наличии благого Бога. Якобы верховный Бог поручил сотворение мира божеству низшего разряда, если не Дьяволу; сделал он свое дело скверно, и поэтому еретики и различали некоего всеблагого Бога, этакого небесного старца, пребывающего в эмпиреях, и Иегову Ветхого Завета – мстительного и кровавого. Чтобы исправить это, и воплотился Сын Божий. Здесь же «неразумные» противопоставляют благого Творца и неблагого Мироправителя, против чего и выступает Кампанелла.
Война, невежество, обман, тирания, смерть, человекоубийство, аборты, горе – все это угодно этому миру. Мы словно наблюдаем за травлей на представлении гладиаторов. Чтобы наполнить очаг, мы валим дерево, чтобы поддержать наши силы – убиваем птицу или зверя; нашим нуждам служат виноградные лозы и ульи; словно прядущие сети пауки, мы берем и убиваем. Как трагедия заставляет людей восхищаться, так чередование смерти и борьбы все еще доставляет безграничное удовольствие триумфальной жизни великого мира; кажущиеся уродство и боль предотвращают возвращение царства Хаоса. Итак, весь мир – [представление] комедии, а те, кто посредством философии соединяются с Богом, увидят в уродстве и зле не что иное, как красивые маски, – о, какая радостная мысль!
Всемогущий Бог! Что, если законы Рока незыблемы, и это долгое несчастье доказывает, что мольбы мои возносились не напрасно, Ты услышал их – и сделал все наоборот, изгнав меня из поля Своего зрения; и все же, униженно и настойчиво, я обращаюсь к Тебе. Других надежд у меня не осталось. Был бы другой Бог, собиратель клятв, я бы уверенно направился к Нему за помощью. Я не могу быть назван неблагочестивым, коль скоро я в своей великой агонии отвернулся бы от Того, Кто отвергает меня с презреньем. Того, Кто увещевал меня прийти, чтобы исцелить мои горести. Нет, Господи. Я киплю напрасно. Помоги, кричу я, прежде чем храм, в котором сжигается Твой разум, станет мечетью безумства.
Я хорошо знаю, что нет таких слов, что подвигли бы Тебя стать приветливым к тому, для кого Твоя благодать не была предуготована от вечности. Раскаяние не находит места в Твоем совете; и красноречие смертного человека не может склонить Тебя к милости, когда Твоим постановлением мой скелет будет терзаться муками плоти и духа. Нет, если бы весь мир узнал о моем мученичестве – небеса, земля и все, что обитает в них, – с чего бы им молить за меня перед Тобой, их Господом и Царем? И если переменою является смерть или подобное ей состояние – Ты, бессмертный Бог, Которого я прошу о помощи – как я могу заставить измениться Тебя, чтобы изменить мою судьбу?
И все же снова я молю Тебя о милости, подгоняемый мучительными ранами и глубокими скорбями, – нет у меня ни искусства, ни голоса, чтобы вознести жалобу перед Твоим судейским троном праведности. Ни вера, ни милосердие, ни надежда не оставляют меня в час нужды; и если, как учат некоторые, душа освобождается от грехов и спешит заслужить Твою милость посредством перенесенных на этой Земле мук, я полагаю, ни льда, ни снега со всех Альп не хватит для того, чтобы сравниться с моей чистотой пред Твоим ликом. В тюрьмах – пятьдесят лет, в муках – семь, двенадцать лет в нужде, ранах и горе. Все это я перенес – но доселе стою, окруженный страхами.
Мы лежим, закутанные полностью во мрак; некоторые спали сном невежества, а музыканты за золото играли, чтобы усластить этот низкий сон; в то время как другие пробудились и протянули алчные руки к почестям, богатству и крови; бесполые, проползали в притоны к блудницам, наглые до бесстыдства. Я зажег свет – и вот зажужжали пчелы! Обнаженные от скрывавшего их мрака, и спавшие, и бодрствовавшие обрушили на меня свою злобу; их раны, их скотские радости, потревоженные светом, их нарушенный звериный сон преисполнил их ревностью – так с волками глупые овцы соглашаются драться вместе с доблестными псами, а затем становятся добычей для ненасытных зубов своих ложных друзей.
Помоги, могучий Пастырь! Спаси твоего агнца, Твоего пса от волков, что рвут добычу, и от воров, что грабят. Объяви всю истину лишенной разума толпе! Ибо если мой свет, мой голос отвергнуты – коль скоро в этих Твоих дарах обрящут греховность, – то и солнце, царящее в небе, будет под запретом! Ты знаешь, что я не могу летать без крыльев; дай же мне крылья Твоей благодати для стремительного полета! Мои глаза всегда обращены, чтобы приветствовать Твой свет (то есть солнце. –