Семья моей бабушки была традиционной русской купеческой семьей. У ее родителей, Александра Ильича Ерыкалова и его жены Александры, было 12 детей, из которых до взрослого возраста дожили 9. Образование было обычным для купеческого сословия — обучение в гимназии, немецкий и французский, гувернантки. Бабушка пила чай «по-английски», с молоком, как когда-то готовила ей бонна.
И бабушка, и моя мать в случае необходимости немного говорили по-казахски. Когда бабушке было 13 лет, ее отправили к кочевникам, чтобы спасти от попеременно занимавших Семипалатинск красных и белых, имевших обыкновение насиловать девиц из благородных семейств. Ей намазали сажей лицо, нарядили в казахскую одежду, и она с семьей кочевников провела 6 месяцев в степях, ведя традиционный для номадов образ жизни. Позднее, находясь далеко от цивилизации в геологической экспедиции с моим дядей, бабушка могла сторговаться с кочевниками, чтобы приобрести кумыс на его день рождения.
Из автобиографии бабушки следует, что жизнь ее была очень трудной. Имущество Ерыкаловых было конфисковано, она рано вышла замуж, родила дочь (мою тетю Ольгу), вскоре овдовела. Высшего образования, как социально чуждый советской власти по происхождению человек, получить не могла. После смерти первого мужа — биржа труда, безработица, непостоянные заработки, наконец, курсы машинисток и работа секретаршей в «Казлесе», где она и встретила моего деда, Георгия Михайловича Мартемьянова.
Дед был сыном казака Сибирского казачьего войска, урядника станицы Щученской. Остался без отца 9 лет отроду. На средства семьи получить образование помимо начальной школы было невозможно, и по настоятельной просьбе Георгия Михайловича, которому тогда было 10 лет, мать увезла его за 70 километров от родного селения Щучинского в Кокчетав. Там он прожил 4 года у дяди, который был приказчиком в пивной лавке. Окончив трехклассное городское училище Кок-четава и не имея средств учиться дальше, дед вернулся домой, где работал помощником сельского писаря, а затем — помощником учителя начальной школы.
Тогда же он был зачислен по конкурсу на казенную стипендию в Боровскую лесную школу. Окончив ее за два года, служил лесным кондуктором Долонского войскового лесничества и вел хозяйственную заготовку леса.
Весной 1915-го был призван в 1-ю Сибирскую казачью запасную сотню, затем командирован в иркутскую школу прапорщиков, из которой по окончании четырехмесячного курса был назначен на службу в город Зайсан. Там он занимал должности в основном полкового казначея и по совместительству — квартирмейстера. В феврале 1918 года полк расформировался, и дед выехал к прежнему месту службы в Долонское лесничество.
В следующем году, при всеобщей мобилизации казаков при Колчаке, был призван на военную службу в Омск, где был прикомандирован к войсковому штабу для письменных занятий. В первых числах ноября из Омска дезертировал и вновь вернулся в Долонское лесничество, где заведовал лесозаготовками. «Ни в каких боях и в войсковых частях я не участвовал и не был», — пишет он в своей автобиографии.
В 1920 году призвался в Красную армию. Но, прибыв в Семипалатинск, по ходатайству гублескома был от военной службы освобожден, поскольку руководил заготовкой топлива, что было признано работой на оборону республики. Тогда же был премирован за перевыполнение плана по лесозаготовке.
Вскоре, получив месячный отпуск, выехал на родину в село Щучьинское, где и остался, поскольку мать отказалась ехать с ним в Долонское лесничество. Работал в Синюхинском лесничестве, преподавал в Боровской лесной школе.
Сохранилось благодарственное письмо подчиненных деда в Синюхинском лесничестве. Видимо, этот документ был дорог деду, если он хранил его с 1923 года до встречи с моей бабушкой десять лет спустя. Привожу его полностью (орфография и пунктуация оригинала):
Уважаемый Георгий Михайлович!
За короткое время службы с Вами, мы служащие Синюхинского Лесничества, обʼездчики и лесники, видели от вас исключительно теплыя и дружеския отноошения, которые бывают только от лиц отечески заботящихся о своих приближенных. Мы не можем обойти молчанием те яркие факты, которые свидетельствуют к нам Вашу благосклонность. В минуты тяжелого материального положения, низкой зарплаты и несвоевременного ея получения из центра, вы-же, Уважаемый Георгий Михаилович, всегда шли на выручку трудящимся и принимали все зависящие от Вас меры о скорейшей выдаче зарплаты и тем самым облегчали наше критическое положение. На всякие к вам обращения, Вы были всегда отзывчивым и удовлетворяли все просьбы по возможности Ваших сил. Как человек стоящий на точке справедливости и заботящийся о благосостоянии лесного хозяйства, Вы законно старались устранять всякая препятствия, которыя встречались на поприще совместной службы и главное внимание обращали на улучшение быта своих сотрудников, и многое множество Ваших истинно-товарищеских отношений, которые поддаются описанию.
Будучи тронуты до глубины души сожалением по случаю Вашего отʼезда и разставания с вами, дорогой Георгий Михайлович, желаем вам на новом месте службы успеха в деле и товарищески радушного приема со стороны новой стражи.
[Обʼездчики, лесники, уполномоченный Синюхинского лесничества]
В дальнейшем дед заведовал лесозаготовками одновременно в нескольких лесничествах Кокчетавской и Целиноградской областей.
В декабре 1925 года, как бывший белый офицер, был представлен к исключению из профсоюза, в котором состоял пять лет, но все же был восстановлен.
В 1927-м призывался как комсостав, знающий казахский язык, для проведения казахской допризывной подготовки. Хотя, как и раньше, лесной отдел ходатайствовал об освобождении его от военной службы.
Позже назначался на различные должности лесозаготовительного треста «Казлес» в Петропавловске и Алма-Ате, затем был переведен в Семипалатинск старшим специалистом.
«За время работы в аппарате „Казлеса“ был премирован Грамотой ударника третьего года пятилетки, месячным окладом зарплаты и костюмом», — писал дед.
В его записях также есть упоминание о том, что в 30-м году (во время «чистки» госаппарата) ему был объявлен выговор за участие в склоке между некоторыми лесными работниками в петропавловском отделении «Казлеса».
После реорганизации системы был назначен трестом заведующим производственным отделом и техническим директором Семипалатинского лесокомбината. Был премирован за постройку Канонерской железнодорожной ветки.
До июня 1931-го состоял на учете как средний комсостав запаса, но затем, как бывший на военной службе в основном канцелярским работником и не служивший в Красной армии, был переведен в рядовой состав.
В начале 30-х Георгий Михайлович познакомился с моей бабушкой, тогда вдовой Панкратовой, и женился на ней. 24 мая 1935 года родилась моя мать, Тамара Георгиевна Мартемьянова. Счастье молодой семьи не было долгим. Сначала дед попал на несколько месяцев в тюрьму при Ежове, а в 1937-м был арестован уже при Берии за якобы подготовку покушения на И.В. Сталина. Бабушка рассказывала мне, что поначалу передачи для осужденных еще принимали. Она даже узнала маршрут следования заключенных по этапу и приехала показать мужу дочь. Был сильный мороз, бабушка закутала маму, тогда маленькую девочку, так, что были видны одни глаза, и держала ее над головой на вытянутых руках, стоя недалеко от дороги, по которой гнали колонну заключенных. Увидел ли мой дед свою дочь тогда, она так и не узнала. Приговорили его как врага народа к десяти годам без права переписки, что практически означало смертную казнь.
В архиве бабушки есть справка, датированная 1956 годом, подписанная врио старшего помощника прокурора Туркестанского военного округа, в которой сообщается, что ее жалоба на имя председателя Военной коллегии Верховного суда СССР по пересмотру дела ее мужа рассмотрена, дело в его отношении «прекращено за отсутствием состава виновности». Бабушка продолжила поиски мужа и получила сообщение о том, что он умер в заключении в 1942-м от воспаления легких.
Бабушка не успокоилась, пока не узнала, кто написал донос на деда и что послужило для этого поводом. Оказалось, что за какие-то лесозаготовки дед распределил премию среди рабочих, а один из его сослуживцев (из тех, кто осуществлял организацию и руководство производственным процессом) сочинил донос из зависти.
После ареста деда для его семьи настало тяжелое время: как члены семьи врага народа они были выселены с занимаемой жилплощади и ютились в практически неотапливаемом деревянном домике на берегу Иртыша. Бабушка работала секретарем-машинисткой, но зарплаты не хватало на прокорм двух дочерей. Во время войны ее старшая дочь потеряла хлебные карточки. Выжили они только благодаря поддержке приехавших в эвакуацию поляков. Помогать открыто поляки боялись, поэтому бабушка иногда находила оставленный у ворот мешок моркови…
Один из поляков, корабельный доктор, сделал бабушке предложение. Но она ему отказала — ждала деда, хотя практически шансов на его возвращение живым не было. Мама рассказывала мне, что после войны — до 1948 года — она еще находила в мусоре нераспечатанные письма и открытки, посланные тем доктором из экзотических далеких стран — из портов Аргентины, Канады… Бабушка отвечала дочери, что «свою Родину она никогда не предаст».
Открыть дочерям свои критические взгляды на Сталина и творящееся в стране бабушка не могла из соображений безопасности. Ее старшая дочь, Ольга, даже упала в обморок от горя, когда узнала о смерти Сталина в 1953-м. Но мне бабушка неоднократно говорила, что благодарна Хрущеву, «вымыла бы ему ножки» за то, что он «выкинул Сталина из Мавзолея».
Детство матери было полно лишений, голода, холода, ее подвергали всяческим ограничениям, как дочь врага народа, не принимали в пионеры. По окончании школы она уехала в Алма-Ату и поступила на физико-математический факультет университета, но проучилась там всего семестр. По ее словам, учиться было тяжело и неприятно — поднимал голову казахский национализм, казахи-преподаватели плохо говорили по-русски. Она вернулась в Семипалатинск, где и встретилась с моим отцом.