Если бы маршалу сказали бы, что люди, которые нарушат англо-французские планы, находятся сейчас в колонне, остановленной взрывом моста на одной из лесных дорог, соединяющих русский тыл с передовой, стоят возле горящих автоцистерн, он бы только рассмеялся и с его прекрасным настроением ничего бы не случилось…
Лейтенант Перепелкин оказался старшим из оставшегося в живых комсостава пехотного батальона, направлявшегося на передовую. С ним сейчас и говорил капитан Шепелев. Они сидели на ящиках с консервами на обочине дороги неподалеку от одного из уцелевших грузовиков.
— Это уже хорошо, что все трактора целы. Цистерны спихнете на обочину. Туда же разбитые грузовики. Груз из них распределите по оставшимся машинам.
Капитан взглянул на догорающие автоцистерны, которые скоро превратятся в обугленные скелеты. Мимо них бойцы пронесли раненого, зажимавшего живот руками в вязаных перчатках. Перчатки были насквозь мокрые от крови.
— Дальше, товарищ лейтенант. Вы поедете старшим колонны.
Капитан прервался, потому что к ним бежал младший комвзвода, отправленный Шепелевым с поручением.
— Товарищ капитан, тот грузовик, в котором лыжи, сгорел, — молодого командира трясло, кадык ходил вверх-вниз, он тяжело проглотил слюну и продолжил. — Но я нашел другие. Они, наверное, не поместились, — он опять замолчал, тяжело вздохнув. — Тридцать пар. Сломанных много… Пули, осколки. Пар двадцать можно…
— Извините… — вдруг крикнул младший комвзвода, отбежал шага на два и его вырвало.
Капитан и лейтенант переглянулись. Понятно, что война вблизи оказалась не такой, какой казалась юноше на учебных занятиях. Оторванные ноги, вывалившиеся кишки, агония, крики, от которых закладывает уши — и это только по дороге на передовую.
— Танк доедет один, я решил, — сказал Шепелев лейтенанту. — Без лыж никто не пойдет. Все вернутся назад.
— Всего-то осталось…
— А вы пройдите, лейтенант! Зажмут вот также на дороге и куда денешься! Идти можно только лесом и только на лыжах. Хорошо, сколько-то лыж нашлось. Мне хватит.
— Идите, помогайте грузиться, — это капитан сказал оправившемуся от приступа рвоты и утирающему рукавицей рот младшему комвзвода.
— Вы продолжите путь? — с обреченностью спросил лейтенант, уже зная ответ. Блеснула в глазах Перепелкина надежда, когда услышал, что лыж почти не осталось, но вот она пропала. Теперь именно ему придется докладывать о гибели колонны. Именно ему придется привести в тыл искалеченные машины, а также погибших, раненых и уцелевших людей, а также недоставленные боеприпасы и провиант.
— У меня свой приказ, — капитан встал с ящика. — Я обязан его выполнять. Я понимаю вас, лейтенант. Сейчас напишу рапорт о случившемся, думаю, это вам поможет. Идите, товарищ лейтенант, командуйте.
Капитан поманил Жоха, которому велел дожидаться поодаль. Вор поднялся с корточек, подошел.
— Решил? — спросил капитан.
Они пошли по дороге, направились к тому грузовику, на котором ехал капитан и его отряд.
— Отомстить хочешь? — вопросом ответил Леня-Жох.
— Я хочу их уничтожить. Потому что это возможно. Лыжи оставляют следы. Еще — потому что завтра будет следующая колонна на этой или другой дороге. Тем более я уверен, у них тут где-то лежбище и серьезное. Надо попробовать до него добраться.
— Много нас пойдет?
— Ты торгуешься?
— Не угадал. Я к тому, что мужика дельного присмотрел. А за себя если говорить… то куда мне деваться теперь, капитан!
— Тогда вот что, — капитан остановился. Они только прошли грузовик с развороченными миной капотом и кабиной, с которого два красноармейца снимали уцелевшее колесо, чтобы поставить его на одну из тех машин, что готовились к выезду.
— Тогда, Леонид, тебе придется забыть обо мне все, кроме того, что я капитан Шепелев, командир отряда. И в отряде не будет другого закона, кроме беспрекословного подчинения мне. Не будет никаких поблажек и никакой пощады.
— То есть ты в законе, а я на шестых ролях, — вор показал в улыбке золотые и железные зубы.
— Натурально так.
— Злобно, но годится.
— Тогда иди, зови своего дельного мужика.
Капитан Хромов и сержант Лев Коган дожидались командира возле грузового автомобиля, привезшего на погибель Тимофея Рогова и Омари Гвазава. Шепелев сообщил им о своих намерениях и предложил подумать. Они не совещались, каждый размышлял в одиночку.
— Слушаю вас, — подошел к ним командир.
— Я с вами, — сказал сержант Коган, поправив круглые очки, на которые он заменил перед выездом свое всегдашнее пенсне.
— Лева, вы понимаете, что если вы не выдержите, то никто вас на себе не потащит? Вы останетесь в лесу, на морозе, один.
— Да, понимаю.
— А я не понимаю, — вступил в разговор капитан Хромов. — У нас есть приказ. Мы должны прибыть в указанное место, а не гоняться по лесу за диверсантами.
— Приказ мы выполним, лишь сделаем небольшой крюк. Мы на войне для того, чтобы уничтожать врага, который уничтожает нас, не согласны, Хромов? Кроме нас этого врага сейчас уничтожить некому. Впрочем, вы вправе решать сами, с кем вам идти или ехать. Можете перебраться на ту сторону реки и попроситься в танк.
— Чтоб прослыть трусом? Хромов трусом не был. Ладно…
— Только без одолжений, — поморщился Шепелев.
— Хм, — усмехнулся и нагнул голову Хромов. — Ты удачливый, капитан. Понадеюсь на это.
— Привел, товарищ капитан, — раздалось за спиной Шепелева. Он оглянулся. Рядом с Жохом стоял пожилой мужчина с «пилой» в петлицах[13].
— Старшина Зотов, — четко отрапортовал пришедший, приложив руку к буденовке. — Даю добровольное согласие.
— Отлично, — кивнул Шепелев. Внимательно всмотрелся в старшину. — Вы только сегодня оказались на финской?
— Нет. На финской войне с первых дней. Определен доставлять с призывного пункта и обучать добровольцев.
— Разведчиком доводилось?
— Доводилось, но не на финской.
— Сможете взять на себя подготовку снаряжения?
— Да. Но тут по всем пунктам поработать придется. Скажем, вы-то толково одеты, хотя еще поглядеть треба, что у вас в сапогах намотано, а вот он, скажем, — старшина мотнул головой в сторону Жоха, — бестолково. Да и я негодно, от шинели лучше бы избавиться. В таком деле одежка крайне важна. Потом еще важно лишнего не брать. Но если чего забудешь, взять потом будет неоткуда. С оружием, опять же, продумать надо. А если в лесу заночевать придется, то и это следует учесть.
Капитан посмотрел на солнце.
— У нас от силы час, товарищ старшина. Готовьте снаряжение, вы — старший. Снаряжение на десять человек. Капитан Хромов и сержант Коган — со старшиной, поможете ему. Вы, красноармеец… как вас забыл…
— Запрудовский, — подсказал Жох паспортное погоняло.
— Вы займетесь лыжами. Видели младшего комвзвода? Вот у него узнаете, где их взять. Я найду еще пятерых добровольцев…
Глава шестая«Пошел в разведки, посмотри на ветки»[14]
Мы привыкли брататься с победами,
И опять мы проносим в бою
По дорогам, исхоженным дедами
Краснозвездную славу свою.
Ярви еще помнил те времена, когда он ездил в Петербург на русские святки катать на санях горожан, весело проводящих эти праздничные зимние дни. Почему-то русские считали, что непременно нужно прокатиться в святки на чухонском извозчике: в деревянном возке с резной спинкой, с расстеленными в нем тулупами, который тащила маленькая, крепкая чухонская лошадка с лентами в гриве. Поверье у них такое было или игра — Ярви не пытался выяснить ни тогда, ни после. В Петербурге собиралось в те дни много извозчиков-чухонцев. Они хорошо зарабатывали на праздниках. Очень хорошо. Ярви не смог бы сказать, что больше привлекало его в святочных катаниях — деньги или дети. Ему не меньше, чем подсчитывать ежедневную выручку, нравилось катать детей. Он любил детские восторги, их просьбы «погладить лошадку», их счастливые лица с красными «яблоками» на щеках. Для того чтобы дети выбирали именно его лошадку, он повесил на хомут колокольчики, а возок расписал цветными зверями, невообразимыми зверями, которые приходили ему в голову, когда он водил кистью по бортам им же самим сколоченных саней. Это были счастливые времена.
Потом мир сошел с ума. Ярви понял это, когда зимой восемнадцатого года увидел, что люди делают с людьми. Когда он увидел трупы русских солдат и трупы финнов, положенные на обочину дороги, чтобы наводить ужас. Когда увидел отрезанные головы, насажанные на колья, с вырезанными на лбу звездами. Когда стали вырезать целые русские семьи, проживавшие с ним по соседству.[15]
Ярви знал, что в мире не первый год идет война, но когда увидел, что она пришла в Суоми, тогда ему стало ясно — мир неизлечимо заболел. Слишком он оказался перегружен людьми, вдобавок они не расселялись по земле равномерно, а скапливались в одних и тех же местах. Мир стал напоминать челн, в котором набралось больше пассажиров, чем он может перевезти, вдобавок они сгрудились кучей у одного борта, лаются за место и толкают друг друга. Челн раскачивается, черпает воду бортами и вот-вот должен перевернуться.
Тогда Ярви взял жену и дочь и перебрался из города в лес. Они зажили отшельниками на хуторе, от которого до ближайшего поселения людей было больше полусотни километров. Он строил, пахал, сажал, ухаживал за скотиной, огородом и садом. Он брал честную дань с леса: охотился, собирал ягоды и грибы. Он ловил рыбу в небольшом озере, формой похожем на блюдце, а чистотой на младенческую слезу. Дни текли, как облака по тихому небу. Ярви опять был счастлив.
Потом дочь выросла и ушла к людям. В городе Кякисальми она нашла себе мужа и поселилась в его доме, с его семьей. Жена Ярви была у них на свадьбе, а Ярви остался на хуторе, кто-то же должен был следить за хозяйством. Свадьба дочери — единственный раз, когда Ярви хотел покинуть хутор, но не получилось. Жена — да, она иногда ездила на их лошади в ближайшее поселение кое-что продать и кое-что купить.