— Хайль!
И дал рукой знак Леве произносить пароль.
Сержант Коган, стараясь прикрыть волнение громкостью голоса, за командирской спиной оглушил коридор абракадаброй:
— Кулмян аурингон маан пеласгават ихмисет, йотка оват перяйсин лумесга я йотка он техтю граниитаста.[46]
«Если даже предположить, что сейчас на посту те же люди, что выпускали немцев, вряд ли они запомнили весь гитлеровский отряд в лицо, — капитан в двадцатый раз прокрутил в уме одно и то же рассуждение. — Это уже из области сверхчеловеческих возможностей. Зачем этим заниматься, когда есть надежно укрытое от случайностей место, ключ и надежный пароль».
Когда отзвучали слова пароля, командир расплылся в улыбке и поднес к решетчатому окошку ключ, которым отпирался погреб — это должно подлить в кашу масло доверия и подстегнуть мыслительный процесс сторожа. Что ему еще надо, чего ждет? Пароль, ключ, немецкая р ечь. Сам Маннергейм уже давно бы поверил и залязгал засовами…
Жох поправлял на плече ремень и поглаживал деревянный приклад «Суоми». Переводчик огня, он же и предохранитель, был сдвинут на стрельбу очередями.
Лева теребил в руках бумажку-подсказку, от которой можно уже избавляться. Или все же рано? Или еще раз придется зачитывать? А вдруг чьи-то ладони уже обхватили кусок резинового шланга, надетый на ручку рубильника, и тянут ее вниз, еще секунда и пол под ними вздыбится, в спины ударит взрывная волна, а сверху посыплются обломки, заваливая навечно. Лева прикоснулся к железу оружия, словно хотел подзарядиться от него холодным безразличием. Свой карабин сержант Коган оставил в немецкой палатке, позаимствовав у эсэсовцев взамен пистолет-пулемет со складывающимся металлическим прикладом.[47] В помещениях, да когда против тебя будет не один, а несколько человек, автоматическое оружие, конечно, полезнее карабина.
Лицо исчезло из зарешеченного окошка, в опустевшем проеме остался электрический свет и серо-зеленые пятна в глубине окошка. Внутри, на миг заслонив отверстие, кто-то куда-то прошел.
Хрястнуло. Будто влепили кувалдой по железу, которым обита дверь. Сначала она появилась тонкой полосой, а потом поползла вширь, — щель между дверью и косяком. В сырой погребной полумрак коридора протиснулся свет и запахи обжитого, солдатского помещения.
«Открывают лавочку!» Жох почувствовал такое облегчение, будто эта распахивается дверца в захваченный Выборг, где он закончит карьеру бойца-добровольца и осядет со всей серьезностью и займется привычными и любимыми делами.
Командир вступил внутрь. Теперь от его действий зависят действия других, от быстроты, с какой он будет соображать и от безошибочности решений. Шаг внутрь, глаза слепит свет, быстрее бы свыкнуться. Он замечает отступившую влево фигуру того, кто открывал дверь.
— Хайль! — Командир выбросил правую руку вверх.
Финн слева от него отдает честь и что-то коротко произносит в ответ, по тону и отбарабаненности — военное приветствие. Капитан слышит за спиной Левино «Гутен таг». Шепелев проводит взглядом на сто восемьдесят градусов. Помещение шесть на десять, налево еще одна дверь, ведущая, скорее всего, в другое помещение. Стол с телефоном, составленные в углу ящики (не иначе, комнату используют и как склад), станковый пулемет на полу, весь в смазке (небось, новенький, про запас), четыре человека с оружием. Судя по всему, унтер и трое солдат. Нормальный состав караульной смены. Оружие — у солдат «Суоми». Держат в руках. У унтера — торчит из расстегнутой кобуры пистолет «Лахти-35».
Шепелев устало улыбается, сбрасывает с плеча их финский «Суоми». (Именно сбросить, сразу, чтоб упало с лязгом и грохотом). Потом тяжело выдыхает и приседает. Пусть взгляды всех финнов в помещении сойдутся на нем, разыгрывающем усталого, вымотанного в конец перестрелками и погонями командира отряда. Пусть брошенное на пол оружие еще больше успокоит их.
Тянуть нельзя. Что-то насторожит, что-то заподозрят, потеряется эффект внезапности. Только сейчас. Они слегка расслабились после пароля, стволы смотрят вниз и нельзя им дать собраться вновь.
Доставать нож — позволять среагировать. Шепелев ловит краем глаза положение своих бойцов. Вошли все, расходятся в стороны. «А финн одного со мной роста и стоит очень удобно. Поехали!»
Капитан поднялся из приседа, чуть отклонил корпус, словно оглядываясь на своих ребят, и с этого размаха, сопровождая его криком «Давай!», нанес классический, незатейливый прямой в челюсть. Финн отлетел к стене, ударился спиной и затылком, глаза распахнулись в недоумении и обиде, но не закатились, как при нокдауне, чего ожидал капитан. Шепелев размахнулся еще раз. Ему надо добивать унтера, стоя спиной к остальным событиям. Шепелев выбросил кулак, метя в голову. И увидел, как унтер уходит от удара, но капитан уже не мог ничего изменить. Кулак и вложенный в него вес всего тела, — все ушло в бетон. Кисть разорвалась болью и онемением. Но вот терять сознание нельзя. Нельзя давать унтеру достать пистолет и выстрелить.
Шепелев левой рукой хватает унтера за куртку, выставляет ногу и рвет его вбок, стремясь завалить на пол. А финн неожиданно и нелогично не пытается выхватить пистолет, он удерживается на ногах и наносит ответный удар кулаком — метя в печень. Слои одежды смягчают его удар, но командир, понимая, что финна так просто не свалить, ныряет вниз спиной и тянет унтера на себя. Спина чувствует гостеприимство бетонного пола, а сверху наваливается пыхтящая масса, накрывая лицо. Командир пробует высвободиться, не получается. Унтер придавливает его коленом, поднимает руки, сложенные в замок и бьет сверху по голове. Шепелеву удается чуть отклониться, «замок» чиркает по скуле. Командир видит летящую к расстегнутой кобуре широкую ладонь, еще успевает заметить на ней вытатуированного оленя, приподнимается и перехватывает кисть финна за запястье ушибленной рукой, а здоровой хватается за ремень и дергает противника на себя. «Долго это будет продолжаться! — в мозг выплескивается злость, как смесь из фугасного огнемета. — Где бойцы?! Что у них происходит?!» Командир слышит какие-то вскрики, грохот и звон. «Пока не стреляют. Обошлось бы без стрельбы…» А у него с унтером завязывается борьба в партере за пистолетную рукоять. Они катаются по полу, отрывая руки друг друга от кобуры. И вдруг что-то блестящее быстро проносится наверху, и хватка финна слабеет.
— Не быть тебе боксером, командир, — слышит Шепелев голос Жоха. Унтера оттаскивают от Шепелева, командир поднимает голову и первое, что видит — любимую выкидуху вора, которую тот вытирает о штаны. Кровь размазывается по белой маскировочной ткани.
— И борец из тебя хреновый, — добавляет Жох. — Ты лучше просто командуй. А Попа к медали представлять придется, командир, хоть он и Левку изувечил. Слушай, а есть такая медаль «За проявленную дурость, приведшую к победе»?..
Если бы не Попов, то выстрелы бы были. Правда, Жох, внимательно наблюдавший за командиром, понял его замысел, еще до того, как тот заорал «Давай!» и вмазал финну по хлебальнику. И боксерский прием капитана совпал с прыжком Жоха к солдату, около которого вор находился. Леня не стал мудрить, а положился на привычную его ладони выкидуху, которую прятал в рукаве. Пружина выбросила лезвие из корпуса ножа как раз перед тем, как острие вошло в глаз врага. Жох свободной рукой вырвал из рук солдата оружие — не дай бог, в агонии надавит на спусковой крючок — и уж потом вытащил окровавленную выкидуху. И едва успел отскочить в сторону, поскальзываясь и падая…
А Леня не успевал вырвать оружие у того солдата, который находился к нему ближе других. А хотел именно вырвать, не дать произвести выстрел, а потом уж как получится. Нож попробовать достать. Он метнулся к солдату, уже осознавая, что не успевает. Когда его остановил, отбрасывая в сторону и перегибая пополам от невыносимый боли, могучий удар в левый бок чем-то огромным и тяжелым.
Попов и сам не мог бы сказать, как такое ему пришло в голову. И устрашающе рычать он не собирался. И вообще ничего не приходило в голову. Само как-то так получилось, что он перехватил полутораметровый и десятикилограммовый «ручник» за конец ствола и, размахивая им как дубиной, побежал вперед. Почему-то из горла выхлестнуло рычание.
Попов не видел, как удлинились лица финских солдат, как, с запозданием преодолев телесный столбняк, пальцы вошли в спусковые скобы, как стали разворачиваться стволы. Попов не обратил внимания на то, что приклад пулемета «Лахти», описывая очередной круг, въехал сзади в левый бок сержанта Когана. Для Попова существовали в те мгновения лишь два темных вражеских силуэта. И он пришел в себя тогда, когда фигур в том месте, что косой рассекало только что его орудие, не стало. Попов увидел вражеских солдат на полу, Леву — тоже на полу. Попов оглянулся — как раз в тот момент, когда Жох перерезал горло финскому унтер-офицеру…
— Чего-чего! Ребро ты ему сломал, дуболом, — Жох сидел на корточках возле корчащегося на полу от боли сержанта Когана. Попов стоял рядом виновато потупясь.
— Некогда, ребята, — командир скинул маскировочную куртку и стягивал белые штаны, — быстро напяливаем на себя их форму.
Один из двух финнов, которым досталось от Попова, остался в живых при сломанной ключице. Второй лежал с проломленной головой.
— Добить? — спросил Жох, показав на раненного.
— Свяжи, — приказал командир. Вор быстро связал тому руки и вставил кляп из его же, финна, носового платка, а потом присел возле сержанта Когана.
Вслед за командиром стали сбрасывать с себя одежду остальные. Кроме Левы, который от приступа боли в боку потерял сознание…
Когда зазвонил телефон полевой связи, капитан натягивал высокие унтер-офицерские сапоги на свои портянки и на суженные внизу серые финские бриджи. А так все было тихо — грохот, крики и стоны никто через слои бетона не расслышал и вызнавать «что происходит?» не прибежал. Теперь же, с этим звонком, ситуация менялась.