Лена ТулиноваКапитан Ненависть
Глава 1. Морти и Ви
Капитан Ненависть. Никогда в лицо, всегда за спиной, вполголоса, а то и шёпотом. Или даже мысленно, одним только взглядом, прожигая суконную куртку, кожаный колет и тяжёлый плащ, подол которого был вечно в грязи. Капитан Ненависть. Выстрел над ухом. Кровь в ямке, оставленной сапогом. Дождь, стучащий по кожаной шляпе. Звериные глаза. Уродливо распяленный криком рот: «Стояааааать! Насмерть стояаааааать!»
И ненависть на лицах простых наёмников. Непонимание: для чего над ними поставили эту безумную бабу?
— Стоять! Насмерть стоять!
Выстрел. Дождь и грязь в лицо. Стоять — насмерть стоять…
И будто кость стала в горле.
Глаза слепил яркий свет, и, закрыв их локтем, она поняла, что обнажена. Встала на ноги, оглядела себя — и не увидела ни грязи, ни крови. Чуть смугловатая, матовая кожа поразила ровным цветом. Не было ран, синяков, рубцов и шрамов. Да она даже в детстве так не выглядела! Капитан Ненависть ощупала своё лицо, ища шрам, идущий от нижней губы и до ключичной впадинки, горбинку на переносице, хотя бы обветренные щёки, и находила лишь нежную, гладкую кожу. Как будто не было двадцати пяти лет тяжёлой жизни, которая ломала, кромсала и уродовала её. Как будто…
Она услышала своё имя, настоящее имя, и обернулась, но никого не увидела.
— Я умерла и попала в рай, — собственный голос прозвучал хрипло, надсадно, но капитан Ненависть обрадовалась ему. Да так, что даже засмеялась. — Хах! В рай! Это я-то!
— А нет ни ада, ни рая, Линда Хасс, — сказал позади мягкий мужской голос. — Нет ни ангелов, ни демонов.
Она услышала своё имя, настоящее имя, которое никто не знал, обернулась, но никого не увидела.
— Есть только мы, — добавил другой голос — женский. — Повернись, Линда. Мы хотим говорить с тобой.
На этот раз она не оглянулась, только подобралась, будто хищник перед атакой. Пусть думают, что раз они заходят со спины, да ещё она голая — то её можно легко одолеть. Этакие мыслишки многим стоили жизни!
— Ты красивая, Линда Хасс, — мягкий мужской голос прозвучал гораздо ближе. — Ты сильная, Линда Хасс. Ты храбрая, Линда Хасс. Чего бы ты пожелала, если бы знала, что желание твоё точно сбудется?
Она всё-таки не выдержала, обернулась на голос. И не увидела никого. И только тихий смех таял позади, среди слепящих лучей света. Откуда он падал? И почему не хотелось зажмуриться?
— Кто вы?
— Меня зовут Ви, — ответил женский голос.
— А меня Морти, — с улыбкой произнёс мужской. — Скажи, чего ты хочешь, Линда Хасс?
— Я же сдохла, — прорычала Ненависть. — Я сдохла! Меня убили! Я хочу покоя!
— Покоя? А что есть покой?
Она не ответила. А эти двое с голосами — они ответа и не ждали.
Слева повеяло холодным дыханием. Справа щёку опалило горячим.
— А жить ты хочешь? — спросили в правое ухо.
И стало тепло-тепло.
— И умереть не так, а в кругу любящей семьи, — спросили слева.
И ухо замёрзло.
— Кто вы? — снова спросила Ненависть.
— Посмотри на себя. Ты молода, красива и ты жива, — сказала Ви.
— Условно-жива, Линда Хасс, — поправил зачем-то Морти.
— Вы ангел и демон?! Что мне сделать, чтобы обрести просто покой! Ничего больше! Только покой!
— Там, в мире живых, война, — грустно сказала Ви.
— Она не сможет, — заметил Морти. — Смерть её поломала.
— Я не смогу? Явись, укрысок, я тебе покажу, что я могу, — оскалилась Ненависть.
— Там война. Когда она закончится, ты сможешь вернуться. Есть один человек…
— Какой? — жадно спросила Ненависть.
Человек — это несложно. Человека легко устранить. А заодно, подумала она, можно убрать и ещё кое-кого. Тех, кто убил её, всех до единого, пятерых гадов. Как она их найдёт? Ненависть думала, что сможет отыскать, едва только выберется из этой ослепительной комнаты. Отыщет их по запаху, по голосам, по утробному хеканью, которым сопровождались их действия. А потом наградой за всё будет покой. Долгий-долгий сон, и чтобы никто… никто даже не дышал бы в её сторону.
— Я так устала, — пробормотала она.
И поняла, что на самом деле усталости сейчас не ощущает. Тело было как новенькое. Даже сломанный мизинец на левой руке выправился. Но если тело обновилось, то внутри ворочалась тяжесть. Там, в душе, она всё ещё была израненным ветераном, жестоко убитым врагами в бою. Точнее, недобитым. А потом, условно-живой, как выразился Морти, её зарыли свои же, нервно смеясь от ощущения вседозволенности.
— Есть один человек. Он действует не по правилам. Он украл у меня… одну вещь, — вкрадчиво сказал Морти. — Найди его, забери эту вещь и…
— Как я его найду? Кто это? Что он украл? — деловито спросила Ненависть.
— Не говори ей, пусть сама, — сказала Ви, — так интереснее. И дольше.
— Сука, — оценила женский голос Ненависть. — Появись, ты. Сука…
Воздух замерцал. Два силуэта с крыльями, белый — белее света! И чёрный — темнее тьмы. Всё-таки ангелы.
— Мы не ангелы, Линда, — прошептал Морти. — И я действительно хорошо знаю тебя и люблю. Я постараюсь, чтобы ты оказалась как можно ближе к месту, где надо остановить войну. Возвращайся скорее, мы ждём. Ты узнаешь этого человека по…
Глава 2. Этот грешный мир
Возвращение было страшным. Холодная земля сдавливала капитана Ненависть со всех сторон, не давала ни шевелиться, ни дышать. В панике она рванулась изо всех сил, пока не поняла: ей не надо дышать, ей почти не холодно, ей совсем не больно. Все чувства, вернувшиеся к Ненависти, были слабыми и будто угасшими. Прикосновение мокрой ледяной почвы, слабая дрожь чьих-то шагов над головой, даже забившиеся в нос и рот комья земли — Ненависть ощущала и осознавала всё в полной мере, но это не мешало… жить.
Если только это можно было назвать жизнью.
Но нет, она ведь не привыкла сдаваться. И в пять лет, когда приходилось убегать и прятаться от вечно пьяного отчима, и в семь, когда она научилась хитрить и изворачиваться, и в десять, когда Ненависть жила на улице и раз за разом вставала, несмотря на побои, и позже… всегда. Она не привыкла сдаваться, и сейчас для начала пошевелила пальцами рук и ног, а затем принялась пробиваться наружу. Хорошо, что таким, как она, не положено ни савана, ни гроба. Но и так Ненависть поняла, каково ростку проклюнуться из земли! Она была таким ростком сейчас — несломляемым, несгибаемым, прорастающим сквозь холод и страх. А когда руки опускались, Ненависть напоминала себе, как враги втаптывали её в грязь, как измывались вдоволь — она вспоминала каждое лицо, нависшее над нею, каждого участника бессмысленной битвы, каждого солдата из тех, кто нашёл её и вырыл могилу. Вспоминала, как они утаптывали землю над нею, ещё живой, и как всем телом чувствовала мерные толчки, будто огромный, холодный, мокрый насильник распластался сверху и всем телом вминал капитана Ненависть в небытие.
Земля упорно осыпалась назад, но Ненависть упрямо рыхлила её пальцами. И спустя какое-то время поняла, что почва вокруг словно расходится в стороны. Затем что-то дёрнуло её за руки, потянуло, вытащило, будто репу из грядки. Чья-то ладонь смахнула землю с лица, очистила глаза, плеснула воды из баклажки.
— Забавно, — сказал мужской голос. — Не думал, что получится, но, кажется, старые книги не врут. Ладно! Приказываю тебе встать и повиноваться мне!
Капитан Ненависть никогда раньше не видела этого человека. Но ей понравилось, что она вообще что-то видит. Встать она пока не могла, но подняла руку и показала мужчине неприличный жест.
— Ты мне платил? — спросила она с трудом.
Слова словно не существовали ранее и теперь неохотно рождались на свет.
— За что платил? — удивился человек. — Я тебя выкопал.
Она подняла вторую руку. Посмотрела на грязные пальцы с сорванными ногтями. Отсалютовала копальщику второй раз — уже не так уверенно.
— Если ты меня выкопал… то я тебе за каким-то крысьим хреном нужна. Если я тебе нужна — плати. Если не нужна — закапывай обратно, сама выберусь.
— Хорошо, — сказал копальщик.
И не двинулся с места. Как стоял, опираясь на лопату, так и остался стоять. Только чуть голову вбок склонил.
Был он молодой и, пожалуй, красивый. Не солдат и не наёмник точно, и не из крестьян. Но и на вшивого аристократишку не походил — уж больно крепкий, плечистый. Одет просто — словно в храме служит. Накидка — если б не чёрная, то точь-в-точь бабская, руки в перчатках. Лицо чистое, волосы длинные, убранные с боков назад, — тоже чистые. Ненависть была готова поклясться, что, если к копальщику принюхаться, то он будет пахнуть как младенец.
Только не в том она была положении, чтобы копальщиков нюхать!
— Ты уже отвалишь от меня или тебя на имойском попросить? — огрызнулась Ненависть.
Мужчина нахмурился.
— Я слышу злость, — сказал он. — Простые кадавры не сердятся. По большей части они просто ходячие трупы.
— Я лежачий труп, — сообщила она. — Проваливай.
— Кой демон ты лежачий труп, если ты живая? — спросил копальщик и, оставив лопату воткнутой в землю, нагнулся к Ненависти.
Рывком поставил на ноги, сжал ей щёки, заставляя открыть рот, заглянул туда, поковырялся пальцем — и всё это так быстро, что Ненависть не успела даже отпрянуть или тяпнуть за палец. А мужчина тем временем раздвинул ей веки глаза, провёл рукой по голове, зарылся в волосы всею пятернёй. Притиснул к себе, чтобы ощупать сзади, отодвинул, чтобы провести рукой спереди. Задержался ладонью чуть ниже левой груди, цокнул языком.
— Ну, ты… — сказала Ненависть тяжело. — Не суй хваталки куда не просят. Бабу найди себе и суй в неё, что хочешь.
Ей было муторно и странно. Ни запаха, ни вкуса она не почуяла, да и прикосновения не зажигали в груди ни желания, ни отвращения. Словно копальщик тискал… труп. Причём не её собственный, а чей-то там, до которого самой Ненависти и дела нет. Ей же чувствовались только холод, да ещё неприятное онемение во всём теле.