— Будьте уверены, господин, они во мне не сомневаются, — сказал араб. — Хотя… в тот день, когда вы вышли на поединок с Дамасским Львом, они видели, как я заряжаю пистолеты, чтобы убить его, на тот случай, если вы его раните.
— Как он? Поправляется?
— Должно быть, у Мулея-эль-Каделя толстая шкура, господин. Он уже выздоравливает и через пару дней снова вскочит на коня. О! У меня есть еще одна важная новость, которая вас очень удивит.
— Что за новость?
— Поляк тоже быстро поправляется.
— Лащинский? — в один голос воскликнули капитан и лейтенант.
— Он самый.
— Значит, тот удар сабли его не сгубил?
— Нет, господин. Похоже, у Медведя Польских Лесов крепкие кости.
— И его не прикончили?
— Нет, он отрекся от Креста и принял веру в пророка, — ответил Эль-Кадур. — У этого авантюриста безразмерная душа, он одновременно поклоняется и Кресту, и Полумесяцу.
— Презренный тип! — возмущенно воскликнул Перпиньяно. — Сражаться против нас, своих братьев по оружию!
— Как только он выздоровеет, его сделают капитаном турецкого войска. Ему пообещал это звание один из пашей.
— Этот человек, наверное, смертельно меня ненавидит, хотя я не сделал ему ничего плохого, разве что…
— Что такое, капитан? — спросил венецианец, поскольку тот вдруг неожиданно умолк.
Вместо ответа Капитан Темпеста спросил у араба:
— Пока ничего?
— Ничего, господин, — с отчаянием произнес Эль-Кадур. — Я не знаю, почему они держат в тайне место, где находится синьор ЛʼЮссьер.
— Но не может такого быть, чтобы этого никто не знал, — вздохнул Капитан Темпеста. — А что, если его убили? О боже! Даже подумать страшно!
— Нет, господин, он жив, это точно. Думаю, его держат в каком-нибудь из береговых замков, в надежде заставить его принять ислам. Он ценный воин, и турки охотно принимают таких, как он, в свои ряды. Им нужны дельные командиры для бесчисленных, но абсолютно недисциплинированных орд.
Капитан Темпеста опустился на груду обломков, словно его одолела внезапная слабость.
Оба, и араб и Перпиньяно, смотрели на него с глубоким сочувствием.
— Неужели я никогда не узнаю, что с ним случилось? — прошептала сквозь глухое рыдание юная герцогиня.
— Не отчаивайтесь, господин, — сказал араб. — Я не откажусь от своих ночных вылазок, пока не узнаю, где его держат. Но узнать, что он жив, — уже немало.
— Но у тебя нет тому доказательств, мой добрый Эль-Кадур.
— Это правда, но, если бы его убили, в лагере наверняка бы об этом знали.
— Но тогда почему они так тщательно скрывают, где он?
— Не знаю, господин.
В этот момент ночную тишину разорвал ужасающий грохот.
В турецком лагере взвизгнули трубы и зарокотали барабаны, раздались крики и выстрелы.
Словно по волшебству, зажглись тысячи и тысячи факелов, и по широкому полю побежали огоньки, собираясь там, где возвышался шатер великого визиря, главнокомандующего турецкой орды.
Капитан Темпеста, Перпиньяно и Эль-Кадур тотчас приникли к парапету, а часовые христиан затрубили тревогу. Венецианские воины выбежали из казематов, где они отдыхали, похватали оружие и устремились к стенам города.
— Турки готовятся ко всеобщему наступлению, — сказал Капитан Темпеста.
— Нет, господин, — спокойным голосом отозвался араб. — Это восстание в турецком лагере, оно готовилось вплоть до сегодняшнего утра и вот теперь началось.
— Восстание против кого?
— Против великого визиря Мустафы.
— Но какова цель восставших? — спросил Перпиньяно.
— Заставить его возобновить осаду города. Войска уже восемь дней бездействуют, и они ропщут.
— Ну да, мы это заметили, — сказал Перпиньяно. — Может, великий визирь заболел?
— Да нет, он в добром здравии. А вот сердце его в цепях.
— Что ты хочешь этим сказать, Эль-Кадур? — спросил Капитан Темпеста.
— Его очаровала девушка-христианка из Канеи. Визирь в нее влюбился, и не исключено, что это по совету красавицы он дал нам передышку.
— Разве женские глаза могут иметь такое влияние на жестокого воина? — заметил лейтенант.
— Говорят, она удивительная красавица. Однако я не хотел бы оказаться на его месте, ибо все войско требует ее казни, потому что считает ее единственным препятствием военным действиям.
— И ты думаешь, визирь подчинится требованиям своих солдат? — спросил Капитан Темпеста.
— Вот увидите, он не осмелится упорствовать, — ответил араб. — У султана повсюду свои шпионы, недаром он сразу узнал о недовольстве среди воинов. Он не преминет послать главнокомандующему шелковый шнурок, а вы знаете, что это означает: либо встать по стойке смирно, либо повеситься.
— Бедная девушка! — с сочувствием воскликнул Капитан Темпеста. — И что же дальше?
— Когда красавица прекратит свое существование, можете сразу ожидать бешеного штурма. Орды мусульман устали от долгой осады, они, как бурное море, обрушатся на Фамагусту и все сметут на своем пути.
— Мы будем готовы встретить их так, как они того заслуживают, — сказал Перпиньяно. — Наши шпаги и кирасы крепки, и сердца наши не дрогнут.
Араб с тревогой посмотрел на герцогиню, покачал головой и произнес со вздохом:
— Их слишком много.
— Ну, по крайней мере, они не двинутся на штурм города неожиданно.
— Я всегда сумею вас вовремя предупредить. Мне вернуться в турецкий лагерь, господин?
Капитан Темпеста не ответил.
Облокотившись о парапет, он вслушивался в грозные крики осаждавших и беспокойно вглядывался в мириады факелов, лихорадочно двигавшихся вокруг шатра великого визиря.
В этом гуле, похожем на шум моря в штормовую погоду, ясно выделялись тысячи голосов, которые ритмично скандировали:
— Смерть рабыне! Выдайте нам ее голову!
Потом крики и вопли перекрыли звуки труб, дробь барабанов и выстрелы. Голоса смешались в один оглушительный рев, словно в лагерь неверных внезапно сбежались легионы диких зверей из всех африканских и азиатских пустынь.
— Господин, так мне вернуться в лагерь? — повторил свой вопрос араб.
Капитан Темпеста вздрогнул и отозвался:
— Да, ступай, мой добрый Эль-Кадур. Воспользуйся коротким затишьем и не прекращай поисков, если хочешь видеть меня счастливой.
В глазах сына пустыни промелькнула тень бесконечной грусти, и он произнес с покорностью:
— Я сделаю все, что вы хотите, господин, чтобы увидеть, как улыбаются ваши прекрасные губы и со лба исчезают морщинки.
Капитан Темпеста знаком велел лейтенанту остаться и проводил араба к парапету бастиона.
— Ты сказал, капитан Лащинский жив.
— Да, синьора, и, похоже, умирать не собирается.
— Следи за ним.
— Чего вы боитесь, хозяйка? Чем опасен этот отступник? — спросил араб, угрожающе выпрямившись во весь рост.
— Я чую в нем врага.
— А с чего бы ему вас ненавидеть?
— Он догадался, что я женщина.
— Может, он в вас влюбился?
Лицо Эль-Кадура вдруг исказила гримаса гнева.
— Кто его знает. Может, он ненавидит меня, потому что я, женщина, победила в поединке Дамасского Льва, а может, тайно влюблен. Человеческую душу понять нелегко.
— Виконт ЛʼЮссьер — да, но этот поляк — ни за что! — дрожащим голосом сказал араб.
— Ты, значит, решил, что я могу полюбить этого авантюриста?
— Никогда даже мысли такой не было, но если… У Эль-Кадура есть на поясе ятаган, и он по рукоять воткнет его в грудь отступника.
В этот миг на лице дикого сына Аравийской пустыни отразился такой гнев и такое отчаяние, что Капитан Темпеста был потрясен и тронут.
— Не бойся, мой бедный Эль-Кадур, — сказала герцогиня. — Или ЛʼЮссьер, или никто. Я слишком люблю этого храбреца.
Араб прижал руку к сердцу, при этом впившись в грудь ногтями, словно хотел унять его частые удары, склонил голову и спрятал лицо в высокий воротник плаща.
— Прощайте, синьора, — сказал он через несколько мгновений. — Я прослежу за этим человеком, в котором тоже чую врага вашего счастья, но следить буду, как следит лев за вожделенной дичью. Стоит вам приказать — и ваш бедный раб его убьет.
Не дожидаясь ответа герцогини, он вскочил на парапет, спрыгнул вниз на эскарп и быстро исчез в темноте.
Юная герцогиня стояла не двигаясь и старалась разглядеть в ночном мраке тюрбан своего верного слуги.
— Как, должно быть, кровоточит его сердце! — прошептала она. — Бедный Эль-Кадур. Уж лучше бы мой отец не освобождал тебя от жестокого хозяина.
Увидев, что она одна, к ней подошел Перпиньяно.
— Кажется, турки успокоились, — сказал он. — Может, убили-таки рабыню-христианку? Эти канальи на все способны: когда ими овладевает гнев, они не щадят ни женщин, ни детей.
— К сожалению, — вздохнула герцогиня.
И действительно, в турецком лагере больше не было слышно ни кавалерийских барабанов, ни труб. А вот мириады огоньков то собирались в группы здесь и там, то рассыпались по огромному полю длинными рядами, образуя причудливые светящиеся линии, хорошо заметные в темноте дождливой ночи.
Христианские командиры, понимая, что по крайней мере этой ночью враг не пойдет на штурм города, распустили свои отряды по казематам, усилив охрану на главных бастионах, особенно возле кулеврин.
Как и предсказывал Эль-Кадур, ночь прошла спокойно, и осажденные смогли спокойно отдохнуть.
Едва занялась заря, прогнав с неба ночные звезды, от турецкого лагеря отделились четыре всадника с полотнищами белого шелка, привязанными к алебардам. Парламентеры подъехали к бастиону Сан-Марко, где на площадке обычно собирались командиры христиан, и запросили короткое перемирие, дабы они могли присутствовать при необыкновенном зрелище, которое, как они уверяли, должно было повлиять на исход военных действий.
Решив, что речь идет об очередном вызове на поединок, как случалось довольно часто, венецианские воины, не желавшие к тому же раздражать варваров, в чьих руках продолжала оставаться судьба злосчастного города, посоветовались и дали согласие, пообещав не открывать огонь до полудня.