— Теперь, глупый негр, волдырь вскочит у тебя на этом самом месте, — прогнусавил он. В глазах Бузотера был ужас. Потом Хромой обратился к собравшимся, указывая на Алмиро пальцем:
— Здесь никому не охота подцепить оспу из-за этого гомика.
Остальные молча глядели на Хромого и ждали, что он еще скажет. Алмиро, прижавшись к стене, рыдал, закрыв лицо руками.
— Ты сию же секунду уберешься отсюда, — продолжал Хромой, — пристроишься где-нибудь на улице, пока тебя не подберут легавые.
— Нет! Нет! — рыдал Алмиро.
— Пойдешь, как миленький. Мы не станем звать сюда санитаров, не то вся полиция узнает, где мы скрываемся. Ты уберешься по-хорошему, или мы вышвырнем тебя отсюда вместе с твоим шмотьем. Отправляйся к черту, а то мы все тут перезаразимся. И все из-за тебя, педик проклятый.
Алмиро только повторял «нет!», «нет!» и рыдал на весь склад. Негритенок Бузотер трясся от страха, Фитиль возвестил о том, что это кара Божья за их грехи, остальные же молча стояли, не зная, что делать. Хромой уже был готов вышвырнуть Алмиро силой, когда Фитиль снял со стены иконку Богоматери и воззвал:
— Помолимся всем миром, ведь это кара Божья за наши грехи. Мы много грешили, и Господь решил нас наказать. Нужно просить у Него прощения… — его голос звучал, как проклятье, как предвестник кары небесной. Некоторые сложили ладони, и Фитиль начал было читать «Отче наш», но Хромой оттолкнул его:
— Вали отсюда, пономарь.
Фитиль стал молиться потихоньку, прижимая икону к груди. Странную они представляли картину: на заднем плане рыдал Алмиро, повторяя одно только слово: «нет!». Фитиль молился, остальные топтались в нерешительности, не зная, что предпринять. Бузотер дрожал от страха, думая, что тоже заразился.
Хромой заговорил снова:
— Парни, если он сам не уберется, придется вышвырнуть его силой. Или мы все сдохнем от оспы, все… Вы что, не понимаете этого, придурки? Мы вытащим его на улицу, там его заберут в лазарет.
— Нет, нет, — твердил Алмиро. — Ради Господа Бога…
— Это кара Божья… — не унимался Фитиль.
— Закрой пасть, поповский ублюдок, — оборвал его Хромой и продолжил, — давай, берись за него, ребята, раз он не хочет идти по-хорошему.
И поскольку остальные все еще колебались, он подошел к Алмиро, намереваясь дать ему пинка:
— Слышишь ты, малохольный, пошли.
Алмиро еще больше съежился и вжался в стену:
— Нет, ты не имеешь права. Я такой же, как все. Пуля вот-вот должен прийти.
— Это кара… Это Божья кара… — голос Фитиля окончательно вывел из себя Хромого, и он что есть силы пнул Алмиро:
— Убирайся прочь, немочь заразная. Вали отсюда, гомик.
Но в этот момент его схватила чья-то рука и отшвырнула в сторону. Между Хромым и Алмиро вырос Сухостой с пистолетом в руке. Глаза его сверкали:
— Клянусь, этот пистолет заряжен, и пусть только кто-нибудь тронет Алмиро, — он с угрозой обвел собравшихся взглядом.
— А тебе-то что здесь надо, кангасейро? — пытался вновь овладеть ситуацией Хромой.
— Он не полицейский, чтобы с ним так обращались. Он один из нас, это он правильно сказал. Мы подождем, пока вернется Пуля, и пусть он решит, что с ним делать. А того, кто хоть пальцем его тронет, я уничтожу, как полицейскую обезьяну, — и Сухостой навел на собравшихся пистолет.
Толпа стала расходиться. Хромой плюнул с досадой:
— Все вы трусы… — и пошел к своей собаке.
Он уселся рядом с ней, и те, кто поближе, слышали, как он бормотал: «трусы», «трусы». Сухостой охранял Алмиро с пистолетом в руке. Алмиро рыдал все громче и громче, глядя, как волдыри покрывают все его тело. Фитиль молил Господа проявить милосердие и не судить их слишком строго.
Потом Фитиль вспомнил о падре. Он выскользнул из склада и направился к дому священника. Но по дороге он по-прежнему молился, и глаза его были полны страха перед мстительным Богом.
Педро Пуля вернулся в склад вместе с Профессором и Жоаном Длинным. Им удалось провернуть весьма удачное дельце, и они вспоминали свой успех, то и дело прерывая обсуждение взрывами хохота. Кот вместе с ними участвовал в деле, но в склад не пошел, остался у Далвы. Первым, кого увидели друзья, войдя в склад, был Сухостой с пистолетом в руке.
— Что тут у вас такое? — спросил Пуля.
Хромой вышел из своего угла, за ним по пятам следовал пес:
— Этот придурок, строящий из себя конгасейро, не дает нам сделать одно дело, — и указал на Алмиро. — У этого малохольного оспа.
Жоан Длинный невольно отступил назад. Педро Пуля смотрел на Алмиро, а Профессор подошел к Сухостою. Мулат не опустил пистолет. Тогда Педро сказал:
— Расскажи ты, Сухостой.
— Вот он подхватил чертову оспу, — Сухостой указал на рыдающего мальчишку. — А эта горилла, словно полицейский, хочет вышвырнуть его на улицу, чтобы «скорая помощь» забрала его в больницу. Я не собирался вмешиваться, но парень не хотел уходить. Тогда они все вместе (Сухостой сплюнул) хотели побить его, чтобы заставить уйти. Но Алмиро сказал, что он один из капитанов, и что нужно дождаться тебя. Я решил, что он говорит правильно, и взял его сторону. Он ведь не полицейский какой-нибудь, чтобы так с ним обращаться.
— Ты поступил правильно, Сухостой. — Педро Пуля хлопнул мулата по плечу. Потом посмотрел на Алмиро. — У тебя действительно оспа?
Мальчишка только кивнул в ответ и снова зарыдал. Хромой закричал:
— Я же говорю: нам ничего другого не остается. Мы не можем вызвать сюда «скорую помощь» — все на свете узнают, где мы прячемся. Надо оставить его на какой-нибудь улице, где много прохожих. Нам придется это сделать, хочешь ты этого или нет.
— Кто здесь главный, ты или я? Ты что, хочешь по шее схлопотать? — пришлось повысить голос Педро Пуле.
Хромой отошел, что-то бормоча себе под нос. Пес бросился ему в ноги, но Хромой дал ему пинка. Однако тут же спохватился и стал гладить его, издали наблюдая за происходящим.
Педро Пуля подошел к Алмиро. Жоан Длинный хотел сделать то же самое, но не смог сдвинуться с места: слишком глубоко сидел в нем страх перед оспой, он был так же велик, как и его доброта. Только Профессор остался рядом с Пулей. Он-то и сказал Алмиро:
— Дай-ка я посмотрю…
Алмиро протянул руки, покрытые волдырями. Профессор сказал:
— Это белая оспа. Настоящая сразу чернеет.
Педро Пуля обдумывал ситуацию. В складе стояла полная тишина. Жоану Длинному удалось взять себя в руки и подойти поближе. Он шел, едва переставляя ноги. Казалось, для этого ему пришлось собрать всю свою волю, преодолеть самого себя. В этот момент в склад вошел Фитиль, а за ним — падре Жозе Педро. Падре поздоровался и спросил, кто заболел. Фитиль показал на Алмиро. Священник подошел, взял его за руку, внимательно осмотрел. Потом сказал Педро Пуле:
— Его в больницу надо…
— В оспенный батрак?
— Да.
— Нет, ни за что, — отрезал Педро Пуля.
Хромой снова поднялся и подошел к ним:
— Я уже давно говорю: нужно отправить его в больницу.
— Я его не отдам в больницу, — повторил Педро Пуля.
— Но почему? — удивился падре Жозе Педро.
— Вы же знаете, падре, никто оттуда не возвращается. Никто. А ведь он наш товарищ, один из нас. Я не могу этого сделать…
— Но ведь существует закон…
— Обрекающий на смерть?
Падре во все глаза смотрел на Педро Пулю. Эти мальчишки то и дело ставят его в тупик, они намного умнее, чем можно предположить, и в глубине души падре знает, что они правы.
— Нет, падре, я его не отдам в больницу, — твердо сказал Педро Пуля.
— Тогда что же ты собираешься делать, сын мой?
— Лечить его здесь.
— Но как?
— Позову дону Анинью.
— Но она же не врач…
Педро Пуля смутился, но через минуту сказал:
— Лучше пусть умрет здесь, чем в больнице.
Тут снова вмешался Хромой:
— Он же всех перезаразит… — он указал на мальчишек. — Все слягут. Этого нельзя допускать.
— Заткнись, сволочь, не то всыплю как следует, — оборвал его Педро.
Но тут вмешался падре:
— Он прав, Пуля.
— Он не пойдет в больницу, падре. Вы хороший человек и прекрасно понимаете, что его туда нельзя отправлять. Там такое творится… Это верная смерть.
Падре хорошо знал, что все сказанное Пулей — правда, и поэтому молчал. И тут Жоан Длинный спросил:
— А разве у него нет дома?
— У кого?
— У Алмиро. Ведь есть.
— Я не хочу туда возвращаться, — всхлипывал Алмиро, — я оттуда сбежал.
Педро Пуля подошел к нему и очень мягко сказал:
— Не плачь, Алмиро. Сперва я схожу туда, поговорю с твоей матерью. А потом мы тебя отведем. Это все-таки лучше, чем больница. А падре добудет нам врача, он тебя вылечит. Ведь правда, падре?
— Да, правда, — пообещал падре Жозе Педро.
Существовал закон, обязывающий граждан извещать органы здравоохранения обо всех случаях заболевания оспой. Падре Жозе Педро прекрасно об этом знал, но в который уже раз он был на стороне капитанов песка, а не на стороне закона.
Педро Пуля нашел мать Алмиро. Она была прачкой, жила с мелким землевладельцем за Соломенным Городком. Узнав о случившемся, мать мальчика чуть с ума не сошла. Алмиро тут же забрали домой, позднее падре привел туда врача. Но, оказалось, что этот врач добивался места в департаменте здравоохранения и поэтому донес на падре Жозе Педро как на укрывателя. В результате Алмиро все равно забрали в инфекционный барак, а падре оказался в весьма затруднительном положении. Власти не привлекли священника к ответственности, но пожаловались на него архиепископу, и падре Жозе Педро вызвали для беседы к канонику, возглавлявшему канцелярию архиепископства. Падре был сильно напуган.
Тяжелые портьеры, стулья с высокими спинками, портрет святого Игнатия Лойолы на одной стене, распятие — на другой. Большой стол, дорогие ковры. С бьющимся сердцем вошел падре Жозе Педро в эту залу. Он не знал точно, зачем его сюда вызвали. Получив извещение, предписывающее ему явиться в архиепископский дворец, он подумал было, что речь пойдет о приходе, которого он тщетно дожидался в течение двух лет. Неужели собственный приход? Падре радостно улыбнулся. Наконец-то он станет настоящим священником, будет нести ответственность за вверенные ему души. Действительно станет служить Богу. Вдруг на него нахлынула грусть: его дети, беспризорные дети с улиц Баии, капитаны песка, — как он оставит их? Он был их другом, одним из немногих. Других священников не волновали проблемы этих детей. Они довольствовались тем, что изредка служили мессу в исправительной колонии, чем вызывали у тамошних мальчишек еще большую неприязнь, так как из-за богослужения их скудный завтрак откладывался. А падре Жозе Педро посвятил беспризорным детям всего себя. Нельзя сказать, что он достиг хороших результатов. Иногда он делал какой-то неверный шаг, и все приходилось начинать с начала.