— Не смею задерживать, — вздохнул Липягин. — Вот видите… Неожиданно все получилось. Правильно говорят, что собака — друг человека. Мне было очень приятно провести с вами вечер. А все из-за Степы.
— Нам тоже было приятно. — Гусев встал. — Всего вам самого доброго. А коляска… Не такое уж это сложное инженерное сооружение. Что-нибудь можно придумать.
— Заходите навестить Степу, — сказала Оля уже в дверях. — Обязательно!..
Липягин остался один.
Он не спеша убрал со стола, помыл посуду. Все под руками. Вода, раковина, полотенце. Привычное дело. Надо бы подготовить чертежи — обещал ребятам, что на той неделе начнут закладку «Витязя». Модель сложнейшая, один рангоут — на месяц работы. Да нет сил. Болит нога. Ломит поясницу. Холодно… Может, затопить печь? Очень это хорошее дело — топить печь, слушать, как стреляют поленья. Успокаивает… Как она обрадовалась, эта девчонка! Глаза заблестели. Пятнадцать лет… А сколько было бы сейчас Верочке? Той самой, с голубым бантом. Тоже пятнадцать? Да нет, ей уже, наверное, побольше. Если, конечно, он успел ее разглядеть. Если успел…
Он прилег, взял разлохмаченную, приготовленную к ремонту книгу с кое-как заклеенными страницами. «Приключения Гекльберри Финна». Любимая с детства… Старый, испытанный друг! Когда он сплавлялся на плоту по Бурее, в жаркие дни, в ленивом безветренном мареве, стелившемся над рекой, бродяга Гек, случалось, навещал его, садился рядом, курил свою трубку и немилосердно врал о всяких приключениях… Он и сам еще тогда умел фантазировать, а не придумывать небылицы, от которых не знаешь, куда бежать. Вот и здесь, в городе, он думал, что укроется, забудет, перестанет быть самому себе в тягость… Или — не укрыться, не спрятаться?..
Надо выпить снотворного и заснуть. Ничего страшного. Оля совсем на нее не похожа. Не может быть похожа…
Гусев с дочерью подъезжал к дому.
— Здорово Иван Алексеевич об изобретателях отозвался, ты не находишь? Предлагал их публично сечь, как Васисуалия Лоханкина.
— Какого еще Лоханкина?
— Папа! Это уже переходит границы. Ты что, не читал «Золотого теленка»?
— Читал, конечно. Просто у меня голова, в отличие от твоей, другим забита… Ты поэтому и смеялась?
— Конечно! Если бы он знал, что перед ним сидит самый главный изобретатель города, лауреат и прочая…
— Еще узнает, — сказал Гусев. — Я ему сделаю коляску. Такую, что все импортные и патентованные можно будет выкинуть на помойку. За Степу с ним рассчитаюсь, за Брема. И вообще…
— Правильно! Ты молодец, папка! Он, по-моему, хороший человек…
2
Завод, на котором работал Гусев, не был индустриальным гигантом, но имел все, что современному предприятию положено иметь: производственные мощности, управленческий аппарат и многочисленные комнаты, уставленные многочисленными столами.
За одним из таких столов сидел главный изобретатель города, лауреат, дипломант и прочая, занимавший в отделе должность инженера по внедрению новой техники. Должность была как должность, хотя новая техника на завод поступала редко, внедрять было нечего, и сотрудники отдела часто пребывали в блаженном неведении — куда бы себя пристроить? Правда время от времени, в период какой-нибудь очередной реорганизации, отдел оживал: тут были люди, охочие до нового; но кампания затухала, сходила на нет, и снова наступала тишина и спокойствие.
Совсем недавно, предложи Гусеву такую работу, он бы возмутился, заартачился. Стал бы доказывать, что это бессмысленно и не по-хозяйски, но теперь он принял назначение, как должное: своим делом ему заниматься никто не запретит, а если надо, чтобы он зарабатывал необходимые для пропитания деньги за столом, он не возражает. Начальству видней…
Посидев немного в кругу сослуживцев, Гусев пошел на экспериментальный участок. «Надо хоть что-нибудь внедрить, — сказал он себе. — Для успокоения совести». Внедрять он собирался новый способ изготовления лекал. Лекальщики — аристократы. Художники. Каждый из них — почти Левша. Поэтому новичков принимали с опаской, особенно зеленых, из училища. Но Валя Чижиков оказался парнем своим, без гонора, старшим не перечил, потому и пришелся ко двору. Лекала ему давали стандартные, требующие не столько мастерства, сколько сноровки и трудолюбия: шли они крупными сериями.
Неделю назад, случайно оказавшись на участке, Гусев застал Валентина в унынии: норма у него не получалась. Каждое лекало нужно было отдельно вырезать по шаблону, отшлифовать, обработать поверхности. Все это, естественно, вручную. Парень нервничал, чертыхался… Гусев постоял немного рядом, потом взял несколько заготовок и вместе с Валентином пошел в соседний куток, где гудел сварочный аппарат. Положив несколько листов друг на друга, он быстренько, на скорую руку, прихватил их так, что получился пакет.
— Понял? — спросил он Валентина. — Вырезаешь всю партию целиком, за один раз. Усилие тут небольшое. Дальше — как обычно. Действуй!
— А получится? Больно уж просто.
— Потому и получится, что просто. Это когда сложно, тогда не получается…
В конце смены он опять заглянул в цех. Вид у Чижикова был ошарашенно-счастливый.
— Вы гений! — сказал он. — Я уже полторы нормы сделал, а если бы с утра, то и две бы вышло. Только… Как это никому раньше в голову не приходило?
— А может, и приходило, да никого дома не было, — отшутился Гусев. — Работай. Я прикинул, что не две, а три или даже четыре нормы можно сделать.
— Постараюсь, — кивнул Чижиков.
И вот теперь он шел посмотреть, что из этой затеи вышло.
Вышел пшик. Валентина на работе не было.
— Руку твой Чижик поранил, — сказал лекальщик Сомов. — От великого усердия. Во шустряк! Не успел ты его надоумить, как он весь заказ за три дня раскидал. Как угорелый!
— Ты, я вижу, не рад?
— А чего радоваться? Мы на сдельщине сидим.
— В том и суть. Больше сделаешь, больше получишь.
— Ой, Владимир Васильевич, ты же грамотный человек, понимаешь. При таком лихачестве расценки быстро посрезают.
— Не посрезают, а пересмотрят.
— Один хрен.
— Как же один! — не выдержал Гусев. — Считать надо! Ну, в три раза ты получать больше не будешь, а в полтора — наверняка.
— А почему не в три, раз я заработал?
— Да потому, что таковы законы экономики! За счет чего, ты думаешь, должно расти производство?
— Да уж не за счет того, кто вперед суется, — хмуро сказал Сомов. — Кому энтузиазм, а кому морока.
«Вот и поговори с ним, — подумал Гусев. — Как в пустоту. Хозяин завода! Прихлебатель, а не хозяин».
Подошел бригадир Панюшев.
— Ну что? — спросил у него Гусев. — Ты тоже в панике?
— Я не в панике, Владимир Васильевич, я в расстройстве. Хорошее дело ты задумал, да не тому в руки вложил. Поторопился. Валька — он и есть Валька. Чижик-пыжик. Авторитетом пока не пользуется.
— Почему?
— Не заработал. Теперь вообще получается — выскочка. А мужикам обидно. Выходит, они люди отсталые, а Чижик — передовик. Промашку ты дал, хоть и опытный человек.
— Я в ваших дрязгах не опытный, — совсем разозлился Гусев. — Развели междоусобицу! Взрослый народ, а хуже маленьких…
— Да ты не кипятись. Мы что — придурки, что ли? Понимаем. Я на сложных лекалах пробовал — получается. — Только… От Чижика ребята перенимать не будут, бесполезно… А ты бы, кстати, мог рацпредложение оформить.
— Обойдусь, — буркнул Гусев.
— Конечно, тебе это семечки. Не тот масштаб…
Гусев поднялся к себе, плотно устроился за столом, зашелестел бумагами. Будет составлять отчет. Милое дело. Отдохновение души… Черт его дернул встрять! Такого оборота он не ожидал. Людям разжеванное в рот суешь, так нет, норовят выплюнуть! Ну и сидите со своим гонором. Не тому, да не то, да не так сказал… Некогда ему психологией заниматься.
Зазвонил телефон.
— Папка, это я, — затараторила Оля. — Ты сегодня поздно? Посоветоваться надо. Как ты смотришь, если твоя дочь будет сниматься в кино? Может быть, даже в главной роли. Ты не против? Или тебе надо подумать, взвесить?
— Я сегодня поздно.
— А в принципе?
— Оля, не морочь голову. Приду, тогда расскажешь. У меня у самого сплошное кино.
— А все-таки?
— Да хоть в цирк, пожалуйста! Только шею не сломай…
Он повесил трубку. Это надо же… Какое еще кино? Может, и впрямь переходный возраст, как говорит Наташа? То сидит нахохлившись, мировая скорбь в глазах, то вдруг — весь дом вверх тормашками! — задумала школьную викторину, вечер вопросов и ответов. Вернулась домой растерянная, чуть ли не в слезах: никакой викторины не получилось, сплошные танцы. А чем плохо — танцы? Самое время. «Да брось ты! Нельзя же только ногами! Я спрашиваю — кто такой Армстронг? Отвечают — король джаза, великий человек. Вот и все. Про космонавта Нейла Армстронга, который первым ступил на Луну, никто представления не имеет. Потому, что не из той обоймы, не из джаза…»
«А я ни того, ни другого не знаю, — подумал тогда Гусев. — Вот беда».
Опять зазвонил телефон.
— Это Горанин, — послышался голос главного инженера промкомбината. — Дело у меня к вам, Владимир Васильевич. Беда горькая. Координационный блок полетел на импортной машине.
— Сочувствую.
— Сочувствия мало. Поможете?
— С какой стати? Что я понимаю в импортных блоках?
— Мы же друзья, Владимир Васильевич.
— Мое дело — внедрять технику, а не заниматься посторонними вещами. Кроме того, у меня нет времени. Свое время я отдаю своему делу, а ваш блок меня как-то не волнует.
Горанин промолчал. Слышно было, как он то ли пыхтит, то ли затягивается сигаретой, а может, это он так громко думал, чем бы все-таки пронять Гусева.
— Владимир Васильевич, — снова сказал он, — я не верю, что вы откажетесь. Вы не можете отказаться. Я вас знаю… А с Балакиревым я договорился, он мешать не будет.
— Понятно. Чем-то вы его купили… А ваши умельцы что же, починить не могут?
— Да его не починишь. Нужно что-то придумать, какое-то новое решение. Нетривиальное, видимо.