11
– Они были очень плохие люди, герр Карл, – успокаивающе проворчал Гельмут.
Тевтон неотступно сопровождал герцога повсюду, и когда герцог наткнулся на холст, где были углем намечены контуры будущего группового портрета обитателей замка Орв, счел, вероятно, своим долгом оправдаться в том, что полотно осталось недописанным.
– А я и не говорю что хорошие, – меланхолически пожал плечами Карл, ведя пальцем по контуру женского локона. – Убить вчетвером двадцать восемь человек – не шутка. Нужна школа.
Карл говорил столь непривычным самому себе тоном, что совершенно не мог определиться с тем, какой же смысл он силится вложить в свои штампованные слова. Гельмут – и подавно определить этого не мог. Разумеется, ему показалось, что Карл иронизирует.
– Это действительно не шутка, – строго сказал тевтон. – Я, герр Карл, тридцать лет провел в походах против Ливонии и польско-датской унии. Я, герр Карл, сжег немало колдунов и прусских чернокнижников. Но я не встречался с подобным. Если бы Вы видели, как дрался тот малефик, называвшийся Гвискаром, Вам стало бы ясно, что Орден не зря прислал сюда своих самых опытных людей.
– А опытного брата Иоганна, как я понял, едва не проткнули? – спросил Карл, склонив голову набок и пытаясь понять, чей угольный лик он сейчас рассматривает – Гвискара или Эстена.
– Брат Иоганн опытный воин, но слишком формален в вере, – вздохнул Гельмут. – Знаете, кто это рисовал?
– Кто?
– Жювель, мой слуга.
А-а, Жювель. Тот, которого едва не линчевали всей Бургундией по ложному обвинению в убийстве юного фон Остхофен… Потом Жювель втерся в друзья к тевтонам и признал, что с подачи Сен-Поля «убил Мартина-янгела». А после растворился, как и не было его никогда. Карл не сомневался, что Жювеля вздернули. Если не в Дижоне, так где-то там – в Пруссии.
– А почему Жювель не закончил? – фыркнул Карл, представляя себе Жювеля– шелудивого-пса, который, бормоча под нос какой-нибудь надцатый псалом вперемежку с нечленораздельным сквернословием, шкарябает обугленной головней по высокородному холсту.
– Закончил, отчего же, – пожал плечами Гельмут. – Вот, Гвискар, вот Гибор, Эстен д’Орв и Мартин. Все здесь.
– Не понял.
– Это посмертно, – пояснил Гельмут. – Их так хоронили.
12
– Вообще, заметьте, – Иоганн улыбнулся, обнажая желтые зубы очень старого, но сравнительно здорового человека. – Мужичье тем хуже бандитов, что напрочь лишено понятий о чести.
Жювель, который, не смущаясь присутствием трех благородных особ, гляделся в трофейное, окантованное жемчугами зеркало и вычесывал разную мелкую дрянь из своих длиннющих волос, одобрительно гыкнул.
Карлу это соображение тоже показалось забавным и он, вскинув брови, спросил:
– Хуже бандитов?
– Да, – удовлетворенно кивнул Иоганн. – Местная деревенщина, крестьяне барона, наотрез отказались выступать против замка, несмотря на нашу убедительную проповедь. А здешний кюре, изволил ввязаться с нами в теологический диспут.
– И кто победил? – поинтересовался Жануарий.
– Добрый католик должен держатся подальше от Священного Писания, – удивительно чисто, нараспев проговорил Жювель, являя зеркалу короткий острый язык.
– Это он Гельмута наслушался, – махнул рукой Иоганн. – А в диспуте победителей не было, потому что прибежали мальчишки и позвали кюре, чтобы тот полечил корову.
– Вылечил? – спросил Жануарий, которого событийные маргиналии зачастую забавляли больше самих событий.
– Полагаю, нет. Ещё вчера ночью было слышно, как она ревет левиафаном, – ответил Иоганн, поражаясь собственной болтливости.
– Жаль, надо будет наведаться к ней, подлечить дуру, – христианнейшим голоском заметил Жануарий и объяснительно придавил сапожищем герцогскую ногу.
– И правда, жаль, – раздраженно бросил Карл, которого из всех идей сейчас менее всего волновала идея рогатого четвероногого без перьев, пусть даже и отягощенная формой, протяженностью и страданием. Но раз Жануарий к чему-то клонит своими драматургическими подстольными знаками, значит пусть сходит полечит. Для него это, похоже, лучший предлог покрутиться по деревне, повынюхивать.
– А и наведайтесь, – благосклонно кивнул Иоганн. И, осознав себя окончательно сбитым с толку, деликатно ввернул:
– Впрочем, едва ли это имеет касательство к делу. Главное – деревня умыла руки в полном составе. Потому-то я и говорю, что вилланы не знают чести. Для них нет разницы, какие темные дела творят их хозяева, лишь бы те не мешали им совокупляться на каждом сеновале да толочь в ступе шпанскую мушку. В общем, мы были обескуражены и заночевали в деревне, всемерно рассчитывая на Ваше появление, герцог.
– Увы, – развел руками Карл. – Вам известны мои обстоятельства.
– Теперь – да, – кивнул Иоганн. – Но тогда мы не знали что и думать и если бы не Жювель…
– Что Жювель? Червь во злате, – скромно отозвался Жювель, переходя от расчесывания к заплетению косиц. – Добрым людям спасибо.
– Вот-вот, – кивнул Иоганн. – Он вернулся под утро, хотя мы его никуда не посылали, и сказал, что разыскал «добрых людей». Ими оказались шестьдесят арманьяков, отбившихся от армии французского короля.
– И девки, – Жювель многозначительно воззвал перстом к небесам.
– Да, заблудшие души, – вздохнул Иоганн. – Так вот, этим бандитам, этим, откровенно говоря, грязным животным, была отнюдь не чужда дворянская честь. Прознав, что замок Орв населен малефиками, они тотчас же согласились на наше опасное предприятие.
– Добрые люди знали честь, – согласно кивнул Жювель. – Но не знали, что всего добра в замке на пятьдесят монет.
– По-моему, они и его не забрали, – заметил Жануарий, окидывая комнату хозяйским взором. В ней находились по меньшей мере четыре сносных подсвечника и два гобелена с жатвой, не считая зеркала, что было в руках у Жювеля.
– Они ничего не забрали, – сказал Иоганн, возбужденный, словно бы на сеансе психотерапии. – Вот такой вот жути нагнали на них малефик Гвискар и барон Эстен.
13
– Простите за визит в столь неурочный час, – прошептал Жануарий, плотно притворяя за собой дверь. – Но я только что из деревни. Корову лечил.
– Вылечил? – тоже шёпотом спросил Карл, убежденный в безусловном спасении коровы.
– Сдохла, – махнул рукой Жануарий. – Её бесы совсем извели, только ими одними тварь и держалась. Стоило их вежливо попросить – и рогатые кожа да кости рухнули мне под ноги.
– Мило, – нахмурился Карл. – Ради этого стоило всю ночь валандаться.
– Может быть и не стоило, – согласился Жануарий. – Если бы один из бесов на прощание не признался, где сидит семейство Эстена.
– И где же? – настороженно спросил Карл, не смея поверить в удачу.
– В доме кюре. Прямо в доме кюре.
Глава 17.Nunc Fluens
1
Деревня была отнюдь не такая завшивленная, какие привык Карл видеть, проезжая через селения вилланов в обществе расфуфыренных аристократов. Верхом на баснословно дорогом скакуне, бренча золотыми шпорами и походя теряя пару-тройку алмазных запонок – и не то чтобы случайно, и не то чтобы нарочно, а так, для разнообразия в списках потерь летней кампании.
Возможно, деревня была как деревня, но по сравнению с тем убожеством, которое как назло подворачивалось Карлу по пути в замок Орв, она казалась почти изобильной. Мужики и девки были румяными и деловитыми, дома – крепкими, церковь – украшена тремя свежевырезанными ледяными голубями.
– Интересно, летом их из глины лепят? – полюбопытствовал Жануарий.
– Да. Весной из воды, а осенью – из желтых листьев. – Ты лучше скажи отчего голубей три? Святая Троица?
Жануарий отвернулся, чтобы Карл не заметил улыбки, которой позавидовал бы и Гуинплен.
– Нет, – ответил Жануарий, – это три святых духа.
– Понятно, – сказал Карл, не отваживаясь спросить «чьих?»
На крыльце дома, пристроенного к церкви, лежали глиняные снова-таки птички. Карл в детстве тоже лепил из глины нечто орнитоморфное. Но его крылатые рыбы, конечно, ни в какое сравнение не шли с этими ладными снегирями.
Карл поднял одного из них и придирчиво осмотрел. Похож, стервец.
На стук отозвались почти мгновенно, словно ждали со вчерашнего вечера.
– Преподобного Аэция нету дома, – сообщила экономка, вытаращив глаза в смотровое сердечко.
– Нет и не надо, – деланно повел плечом Жануарий, который вне сословно-официального контекста выглядел представительней Карла и потому герцог без сожаления препоручил ему в этот раз всю болтологию.
– Вот ведь глупость какая получается, – продолжал Жануарий, адресуясь как бы Карлу, а в действительности – невидимым ушам за дверью. – Находишь на дороге золотое распятие с самоцветами, хочешь пожертвовать его Матери нашей и Наставнице… Туды-сюды, а у попа никого нету. Придется оставить себе.
За дверью молчали. Вконец замерзший Карл прошипел сквозь стиснутые зубы:
– Ох, Жануарий. Ты как лис из басни. Так они тебе и поверили.
Жануарий не успел ничего ответить, потому что сразу вслед за выговором, Карл что было сил ударил в дверь ногой.
В лицо брызнула щепа разбитой притолоки, грюкнул сорванный засов и дверь, выпустив кубло пара, приоткрылась.
Карл прыгал на левой ноге, схватившись руками за отшибленную правую, за дверью верещала придавленная экономка.
– Клянусь Святым Денисом, госпожа, – сказал герцог, вбрасывая в приоткрытую дверь свой орден Золотого Руна, – мы не хотим ничего злого, но мы теряем терпение. Вот Вам Агнец вместо Распятого и открывайте немедля.
– Зато Вы, герцог, – прошипел Жануарий в тон Карлу, – чистый Персеваль.
И в этот момент, к его немалому удивлению, дверь отворилась. За ней были трое: экономка, прижимающая к разбитой скуле край фартука, моложавый кюре, озадаченно вертящий в руках Золотое Руно, и женщина с заплаканными глазами. Нет, пятеро. Из полумрака проступили два перепуганных детских лица.