Конец насыщенной жизни
К концу Второй мировой войны Юнгу было 70 лет. Тогда он получил международное признание, и его работы распространились в самых разных кругах – академических, художественных, духовных, образовательных. Но за те 15 лет, которые ему осталось жить, у него возникли серьезные проблемы со здоровьем и ему пришлось столкнуться с противоречиями по поводу своего неоднозначного отношения к нацистскому режиму в период с 1933 по 1939 год. Тем не менее он чувствовал себя все более умиротворенным и с безмятежностью готовился к смерти в своих домах в Кюснахте и Боллингене, где продолжал свои научные изыскания и писал работы.
Международное влияние
Идеи Юнга достаточно рано обрели международное влияние. В 1907–1908 годах его исследования ранней деменции (шизофрении), ассоциаций и комплексов принесли ему известность в европейских психиатрических кругах. В 1909-м поездка в Соединенные Штаты вместе с Зигмундом Фрейдом сделала его известным не только американским академическим кругам, но и культурной публике, интересующейся зарождающимся психоанализом. Именно поэтому множество американцев приезжают к нему в Швейцарию на терапию. Среди них Эдит Рокфеллер-МакКормик, дочь человека, считавшегося тогда самым богатым в мире. Она начала психотерапию с Юнгом в Нью-Йорке весной 1913-го и решила продолжить ее в Цюрихе, где поселилась со своими двумя детьми. Увлеченная юнгианскими теориями и, несомненно, очарованная самим Юнгом, она оставалась в Швейцарии до 1921-го. Юнг также анализировал ее мужа, а ее сын Фаулер впоследствии стал близким другом психолога (именно он, в частности, организовал его поездку в Нью-Мексико в 1925-м и в Индию в 1937-м).
Близость к семье Рокфеллер дала Юнгу значительное материальное преимущество. По сути, дочь американского миллиардера финансирует перевод и публикацию на английском языке его книг и делает пожертвование, которое сегодня эквивалентно примерно двум миллионам долларов, на покупку помещений (с конференц-залом), где пациенты Юнга могут встречаться, чтобы обсудить свой аналитический опыт: Цюрихский психологический клуб. 20 июля 1916 года в письме отцу она так обосновала эти расходы: «Эта работа уникальна в истории человечества, и ее далеко идущая значимость неоценима» [1]. Юнг также создал Ассоциацию аналитической психологии, которая позволила профессиональным психоаналитикам собраться вместе и поделиться результатами своих исследований. Во введении к «Красной книге» Сону Шамдасани объясняет:
«Конфронтация Юнга с бессознательным никоим образом не является одиночным предприятием, скорее наоборот: это коллективная работа, в которую он вовлекает своих пациентов. Окружающие его люди образуют вокруг него передовой круг, вовлеченный в коллективный опыт, который, как они ожидают, изменит их существование и жизнь их близких» [2].
В саркастичной биографии Юнга «Арийский Христос» Ричард Нолл скорее видит в этом круге пациентов и юнгианских аналитиков настоящее сообщество последователей и рисует портрет Юнга как пророка новой религии: «Размышляя о значительном влиянии Юнга на культуру и духовный ландшафт ХХ века, я пришел к выводу, что он оказал такое же влияние, как и римский император Юлиан Отступник (331–363 гг. н. э.) на эрозию институционального христианства и восстановление эллинистического политеизма в западной цивилизации» [3]. Хоть Юнг, несомненно, очаровал многих своих пациентов и коллег, а некоторые из них восприняли его учение как Евангелие, я не разделяю выводы Нолла: как мы увидим позже, Юнг скорее стремился переизобрести христианство, а не похоронить его; он открыл дверь тем, кто разочаровался в институциональной религии, вместо того чтобы добровольно стать ее могильщиком.
Со временем юнгианское движение продолжает развиваться и становится более структурированным. В 1948 году был создан Институт Юнга – исследовательская лаборатория, принимавшая студентов и ученых, а в 1955-м – Международная ассоциация аналитической психологии, которая намеревалась объединить различные клубы и общества юнгианского толка (сегодня в мире их насчитывается около 60). Юнг также откликнулся на приглашение престижных зарубежных университетов, которые все больше интересовались его работами: в 1936-м он приехал в Гарвард и получил звание почетного доктора; в следующем году он получил такую же награду в Йельском университете и в Индии, где он стал почетным доктором университетов Бенареса, Калькутты и Аллахабада. В конце Второй мировой войны в Базельском университете специально для него была создана кафедра медицинской психологии, но он преподавал там всего шесть месяцев из-за постоянных проблем со здоровьем (в основном с сердцем) и нелюбви к университетскому образованию. В течение двадцати лет, с 1933-го по 1953-й, Юнг также каждый год ездил в Аскону, на берег озера Маджоре, для участия в знаменитых «Встречах Эраноса», где он обсуждал с учеными высокого уровня все занимавшие его антропологические вопросы: мифологию (с Карлом Кереньи), историю религий (с Мирчей Элиаде), гнозис (с Жилем Киспелем), еврейский (с Гершомом Шолемом) или мусульманский мистицизм (с Анри Корбеном), египтологию (с Гельмутом Якобсоном), христианские символы (с Хуго Ранером), историю искусства (с сэром Гербертом Ридом) и т. д.
1933–1939: смутные годы
Во время его поездки в Соединенные Штаты в 1936 году в американском фрейдовском психоаналитическом сообществе раздались голоса против приезда Юнга в Гарвард, учитывая его сотрудничество с немецким психотерапевтическим журналом, возглавляемым нацистами. После Второй мировой войны были опубликованы статьи, в основном в США, в которых он открыто обвинялся в антисемитизме и симпатиях к нацистскому режиму в период с 1933-го по 1939-й. Эти обвинения вызвали полемику, которая не закрыта до сих пор, что серьезно подорвало его репутацию.
Так как предмет сложен и требует основательного и полного изучения, лишь отстраненная и глубокая биография Юнга позволит нам сформировать достоверное мнение по этому вопросу, вызывающему накал страстей и жаркие споры. К счастью, эта работа существует: биография Юнга объемом 1300 страниц, написанная Дейдре Бэйр и опубликованая в США в 2003 году, во Франции – в 2007 году, а затем в 2011 году в новом переработанном и расширенном издании. Бэйр, профессор сравнительной литературы Пенсильванского университета, была заинтригована вызывающим разногласия характером Юнга в американских психоаналитических и психиатрических кругах, где он был предметом как восхищения, так и ненависти. Заявляя, что у нее нет предубеждений по этому вопросу, движимая большим интеллектуальным любопытством, в течение восьми лет она проводила тщательное расследование и, в частности, получила доступ к семейным архивам Юнга, до этого момента закрытым для исследователей. Не найдя лучшего источника по этому вопросу, я попытаюсь подвести итоги ее работы на следующих страницах.
При чтении работы Бэйр кажется, что Юнг не был ни нацистом, ни антисемитом, но допустил несколько серьезных ошибок, проявляя гордость, безрассудство и наивность. Первоначально я согласился с этим мнением, но обращение к другим источникам, более критичным, чем биография Бэйр и некоторые непроцитированные тексты, заставляет меня сегодня более детально рассматривать этот вопрос. Хоть Юнг не был ни нацистом, ни ярым антисемитом (в таком случае я бы никогда не написал о нем книгу, каким бы живым ни был мой интерес к его идеям), он явно был временно увлечен нацизмом в начале 1930-х годов и однажды в статье, опубликованной в 1934-м, сделал замечания, которые можно назвать антисемитскими.
В 1930-м Юнг стал вице-президентом немецкой медицинской психотерапевтической ассоциации, целью которой было объединение всех течений – особенно фрейдистского, адлерианского и юнгианского: Allgemeine Ärtztliche Gesellschaft für Psychotherapie.
Эта ассоциация, штаб-квартира которой находилась в Берлине, издавала престижный медицинский журнал Zentralblatt für Psychotherapie, широко распространяемый в Европе. Как только Гитлер пришел к власти 30 января 1933 года, ассоциация и журнал были переданы под контроль нового режима через Маттиаса Геринга, немецкого психолога, члена ассоциации и двоюродного брата Германа Геринга, одного из главных нацистских лидеров. В июне 1933-го президент ассоциации и главный редактор журнала Эрнст Кречмер, еврей, подал в отставку в ответ на антисемитские меры, которые с февраля 1933-го начали ограничивать свободы евреев: санкционирование произвольных арестов, бойкот еврейского бизнеса, увольнение с государственной службы, исключение из университетов и т. д. 10 мая 1933 года по всей стране произошло ужасное сожжение книг: десятки тысяч книг – включая все работы Фрейда – были сожжены на площадях студентами-нацистами. В 1935-м законы о гражданстве рейха – жуткие Нюрнбергские законы, – которые были направлены на «защиту немецкой крови и чести», исключили из числа граждан евреев, которые мало-помалу были полностью маргинализированы и стигматизированы (J в паспорте, обозначающее Jude – «еврей» по-немецки); в 1938 году это насилие достигло кульминации во время Хрустальной ночи 9 и 10 ноября.
Согласно уставу ассоциации, Юнг как вице-президент был обязан сменить Кречмера, с чем он соглашается. Это решение будет подвергнуто критике, и некоторые уже увидят в нем доказательство его антисемитизма и попустительства нацистскому режиму.
Все куда сложнее. Кречмер сам подтолкнул Юнга принять предложение, думая, что швейцарец Юнг, не будучи евреем, добьется большего успеха, чем он, в предотвращении полного подрыва ассоциации и журнала нацистской пропагандой. Юнг разделяет эту точку зрения, и именно так он позже будет обосновывать свое решение. Бэйр приводит многочисленные документы, которые показывают убежденность Юнга в том, что он сможет спасти психотерапию в Германии, сотрудничая с нацистским режимом. Его первая задача – не допустить исключения еврейских врачей из ассоциации. Он навязал Герингу присутствие рядом с ним Рудольфа Аллерса, еврея, сотрудника, отвечавшего за рецензии на произведения в журнале. Но прежде всего ему удалось добиться изменения устава ассоциации юристом Владимиром Розенбаумом, чтобы его коллег-евреев не изгнали. Розенбаум и Юнг нашли уловку: поскольку еврейские психотерапевты были автоматически исключены из ассоциации в Германии из-за антисемитских законов, было необходимо структурировать ассоциацию в национальные группы, чтобы они могли присоединяться как отдельные лица через другую страну. Это позволило бы немецким еврейским психоаналитикам сохранить свой профессиональный статус и продолжать заниматься профессией.
Юнгу удалось навязать новые законы Герингу, и Бэйр сообщает, что спустя годы после этих событий Розенбаум все еще был доволен тем, что «заставил это сборище нацистов проглотить законы, подготовленные евреем!» [4]. За этим успехом следуют еще несколько, но в целом Юнгу приходится проглотить немало оскорблений, самое ужасное из которых – когда Геринг публикует, вопреки его согласию, в международном издании обзора редакционную статью, рекомендуя прочитать «Mein Kampf»[10] всем психотерапевтам. После этого оскорбления Юнг не решился уйти в отставку, но вновь подумал, что принесет больше пользы немецкой психотерапии, поддерживая диалог, а не осуждая открыто нацистский режим, которого он не придерживался. Об этом свидетельствуют частные и публичные показания, особенно во время его поездки в Соединенные Штаты в 1936 году, где он усилил свою критику Гитлера.
Зная о зверствах, совершенных нацистами, легко сказать в ретроспективе, что Юнгу никогда не следовало соглашаться на это сотрудничество. Но если мы поместим себя в контекст середины 1930-х, мы поймем, что великие демократии и Юнг делают одну и ту же ставку: пытаются поддерживать диалог с нацистским режимом в надежде успокоить его и спасти немецких евреев от антисемитского безумия. Многие, как Уинстон Черчилль, считали, что история еще не вынесла свой вердикт, – это подтверждается написанными им в 1935-м строками:
«Мы не можем сказать, является ли Гитлер тем, кто вновь ввергнет мир в новую войну, ведущую к непоправимому концу нашей цивилизации, или же он войдет в историю как человек, который восстановил честь и спокойствие великой немецкой нации, чтобы вернуть ее, безмятежную, полезную и сильную, в центр круга великой европейской семьи» [5].
Чтение диалогов между нацистскими высокопоставленными лицами, курировавшими ассоциацию и журнал, в частности Маттиасом Герингом и психиатром Эрнстом Цимбалом, даст нам понять, что они сделали ту же самую ставку в отношении Юнга. Путем компромисса они согласились работать с ним, надеясь, что он в конце концов примет их взгляды – они сами прекрасно осознавали, что он не разделял их и что им придется столкнуться с «огромными трудностями» [6], чтобы убедить его привести ассоциацию и журнал в соответствие с нацистской политикой, по словам Цимбала. В этом противостоянии в итоге верх одержали нацисты, и видя, что он больше не имеет никакого влияния на своих собеседников, чтобы попытаться спасти то, что еще осталось от психоанализа в Германии, Юнг в 1939 году ушел в отставку, а его произведения были внесены в «черный список» нацистского режима.
Именно публикация в декабре 1933-го в журнале Zentralblatt für Psychotherapie текста, подчеркивающего разницу между еврейской и арийской психикой, вызвала у читателей первые подозрения в антисемитизме Юнга. Однако и здесь стоит поместить эту цитату в общий контекст статьи и особенно в исторический контекст того времени, когда подобный тип анализа был обычным явлением.
На протяжении XIX века в Европе, и особенно в Германии, развивались исследования сравнительной филологии, стремившиеся понять языковые и культурные различия между народами. Так родились категории «индоарий» (мы сейчас говорим «индоевропеец») и «семит». Многие ученые, например Фридрих Макс Мюллер, выделяли особенности, специфичные для каждого народа (тогда народ называли «расой», но это слово не используется более в научном языке, поскольку оно применялось для легитимизации расовых теорий и нацистских преступлений). В начале ХХ века эти исследования были настолько популярны в Европе, что некоторые психологи использовали их для объяснения того, что психика человека отмечена его культурной принадлежностью. Эта культуралистская психология приводит их к утверждению, что существует особый «еврейский» менталитет, а также особый «арийский» (это слово единогласно использовалось в то время для описания древних европейских народов до того, как нацисты противопоставили его «еврейской расе»). Так, сам Фрейд писал своему ученику Ференци 8 июня 1913 года: «Что касается семитизма, то, конечно, существуют большие различия с арийским духом. Подтверждения этому мы получаем каждый день. Так что это, безусловно, приведет то здесь, то там к иным мировоззрениям и иному искусству» [7]. Фрейд и Юнг часто обсуждали этот вопрос, и в конечном итоге именно та же идея вытекает из рассматриваемой статьи. Напомнив, что целью журнала было беспристрастное сообщение о разнообразии точек зрения, Юнг подчеркивает «различия, которые на самом деле существуют и, более того, уже давно признаны проницательными людьми между германской и еврейской психологией».
Но мы уже не в начале ХХ века. В контексте яростного антисемитизма, свирепствующего в Германии, такое напоминание является крайне грубым, это серьезная ошибка. Юнг, должно быть, в некоторой степени осознавал это, поскольку сразу же добавил: «Речи не идет, конечно, и мне хотелось бы, чтобы это было официально сказано, о каком-либо обесценивании семитской психологии, равно как и об очернении китайской психологии, когда мы говорим о психологии, специфичной для жителей Дальнего Востока» [8]. Дейдре Бэйр отмечает:
«…выражение такой точки зрения в конце 1933 года в журнале, ориентированном на нацистскую идеологию, было невероятно наивно и, прежде всего, ошибочно на политическом уровне, но различия между нациями, племенами и народами были важным элементом психологии Юнга; лишь поэтому он сообщил об этом. Его недоброжелатели полностью проигнорировали его настойчивые утверждения об отсутствии “обесценивания семитской психологии”, и споры усилились» [9].
Густав Балли, психоаналитик-фрейдист из Цюриха, в феврале 1934-го резко атаковал Юнга в Neue Zürcher Zeitung и вызвал полемику, которая глубоко затронула швейцарского психиатра. Чувствуя преследование со стороны фрейдистов, Юнг опубликовал в Zentralblatt für Psychotherapie в апреле 1934-го худший текст, который он когда-либо писал, и единственный, насколько мне известно, который носит антисемитский характер. Бэйр утверждает, что перевод этой статьи, из которой она цитирует лишь краткий отрывок, был искажен противниками Юнга, когда в 1945-м снова начались споры. Это могло бы быть возможным, но недавно я ознакомился с оригинальным текстом и прочитал несколько переводов, которые ясно помогут установить серьезность замечаний Юнга [10].
«Еврей, обладающий чем-то вроде кочевой натуры, – пишет Юнг, – никогда не создавал и, вероятно, никогда не создаст оригинальную культуру, потому что инстинкты и дарования требуют для процветания более или менее цивилизованного, гостеприимного народа. Вот почему, по моему опыту, у еврейской расы есть бессознательное, которое можно сравнить с арийским только при определенных условиях. За исключением нескольких творческих личностей, средний еврей уже слишком сознателен и слишком дифференцирован, чтобы нести в себе ожидание грядущего будущего. Арийское бессознательное имеет больший потенциал, чем еврейское: таковы преимущества и недостатки юноши, пока еще близкого к варварству. Величайшей ошибкой медицинской психологии было без разбора применять еврейские категории, которые справедливы даже не для всех евреев, к славянам и немцам-христианам. В результате она увидела в самом сокровенном сокровище германских народов – их творческой и интуитивной душе – лишь топи инфантильных банальностей, а мои предостережения заподозрили в антисемитизме. Это подозрение исходило от Фрейда, который понимал германскую психику не больше, чем его немецкие ученики. Просветило ли их грандиозное явление национал-социализма, на которое с удивлением смотрит весь мир?» [11].
Как справедливо отмечает историк психоанализа Элизабет Рудинеско, «…именно в этом контексте он развился в сторону неравноправной концепции архетипической психики. До этого он фактически довольствовался простым дифференциализмом» [12]. Она также подчеркивает, говоря о публикации переписки Юнга с Эрихом Нойманном, что «антисемитизм Юнга является следствием этой адской психологии народов» [13]. Я бы добавил, что это также мотивировано мощным аффектом: глубокой обидой на Фрейда. Эта (взаимная) ненависть, которая только росла с годами после их разрыва, в конечном итоге овладела Юнгом, который, без сомнения, увидел в нападках Балли почерк своего бывшего наставника. Вероятно, желая отомстить Фрейду, который, по его словам, ничего не понимал в немецком бессознательном, он утверждал, что фрейдистский психоанализ, принимая во внимание все обстоятельства, остается еврейским делом – идея, с которой он сам тем не менее боролся четверть века назад, когда поддерживал Фрейда.
Мне кажется, что эта ненависть к Фрейду или соперничество с ним является темной стороной Юнга, тенью, которую он никогда по-настоящему не осознавал и которая заставила его совершить эту антисемитскую ошибку. Поэтому сложно утверждать, что Юнг был антисемитом до этого эпизода и остался им. Помимо того что впоследствии он решительно защищался, другие элементы также подтверждают, что у него не было враждебности по отношению к евреям и что он даже спас многих из них от нацистской угрозы. Действительно, благодаря Бэйр, имевшей доступ ко всей еще неопубликованной частной переписке Юнга, мы знаем, что начиная с 1934 года он отправлял многочисленные письма английским и американским друзьям, в которых просил их помочь тому или иному еврею, бежавшему из нацистской Германии. Бэйр также нашла нотариально заверенные документы, отправленные швейцарским иммиграционным властям, в которых Юнг обещал оказывать финансовую поддержку людям (в основном евреям), которые искали убежища в Швейцарии, чтобы сбежать от преследований со стороны нацистского режима. Наряду с именами многих неизвестных людей мы находим имена его подруг Иоланды Якоби и Аньелы Яффе (которая в конце его жизни станет его личным секретарем) или доктора Роланда Каэна, который станет его главным переводчиком на французский язык [14].
Фактически до конца жизни Юнг оставался в окружении многочисленных друзей-евреев, включая психологов Джеймса Кирша и Эриха Нойманна, которые эмигрировали в Палестину в 1933 году и стали пропагандистами юнгианской школы в Израиле. Юнг поддерживал регулярную переписку с Нойманном с 1933-го до смерти израильского психолога в 1960-м [15]. Кирш и Нойманн критиковали его за то, что он не ушел из Zentralblatt für Psychotherapie раньше, и за то, что случилось в 1934-м, но никогда не упрекали его в антисемитизме. Это касается и людей, знавших его между 1930-м и 1940-м, из которых 181 человек дал интервью на эту тему Джину Намече в период с 1968 по 1972 год в рамках проекта биографического архива Карла Густава Юнга. Но многие критиковали его за полное отсутствие политического чутья и безответственный характер его заявлений о различии между арийской и семитской психикой в контексте нацистского преследования евреев.
Процитированная выше статья 1934 года также показывает, что в начале 1930-х Юнг был впечатлен ростом национал-социализма и народным энтузиазмом, который он вызвал. Важно поместить и это отношение в контекст времени. С начала ХХ века Германия была заражена народным движением (völkisch), которое возрождало немецкие национальные настроения через смесь политической истории, фольклора и мифологии. Юнг чувствителен к этому, поскольку всегда считал, что необходимо учитывать коллективное бессознательное народов, и сам был увлечен истоками германской культуры. Успех партии Гитлера во многом обязан этому völkisch рвению, и Юнг, не вступивший в нацистскую партию и не поддержавший ее открыто, все же позволил проявиться своему увлечению этим пробуждением немецкой души. Лишь около 1935-го он наконец осознал опасность национал-социализма. Чтобы показать, что он не подчинялся нацистскому режиму, как тогда утверждало окружение Фрейда, Юнг опубликовал в 1936-м эссе о Вотане, боге ветра древних германцев, который овладевал людьми, чтобы изготавливать из них космическое боевое оружие. Таким образом он хотел показать, что поднимающееся в Германии варварство основано на архаических коллективных аффектах и принимает магически-религиозный характер. Он также напрямую нацелен на Гитлера, объясняя, что «самое впечатляющее» в феномене furor teutonicus[11] заключается в том, что «человек, который явно пострадал от него, влияет на весь свой народ таким образом, что все превращается в снежный ком, который неизбежно скатывается по опасному склону» [16]. Работа очень заинтересовала Фрэнка Эштона-Гваткина, старшего дипломата Министерства иностранных дел, который перевел ее на английский язык и разослал всем членам министерства, будучи убежденным, что Юнг дал замечательное психологическое объяснение тому, что происходило в Германии. Он даже разослал копии немецким дипломатам, с которыми встречался, чтобы попытаться открыть им глаза на коллективное безумие, в которое они были погружены.
1940–1945: союз шпионажа и психоанализа
Война разгорается. Благодаря своему официальному нейтралитету Швейцария остается относительно защищенной от ужасного конфликта, который снова разрывает Европу на части. Летом 1942 года с Юнгом связался врач Гитлера, обеспокоенный его психическим здоровьем, и попросил его приехать для диагностики. Юнг отказался, боясь, что такой шаг будет неправильно истолкован или что его остановят нацисты: он находился в их черном списке с 1940 года. Однако вскоре немецкие эмиссары из секретной службы Гиммлера, во главе с Вальтером Шелленбергом, вновь попросили его приехать в Берхтесгаден, чтобы провести психиатрическую экспертизу фюрера. Юнг еще раз категорически отказывается и советует своим собеседникам сделать все, чтобы сосредоточить внимание Гитлера на России, иначе, по его мнению, он проиграет войну. История докажет его правоту.
В феврале 1943-го, когда немцы только что проиграли Сталинградскую битву, на этот раз с Юнгом связался агент американского Управления стратегических служб (УСС), дислоцированного в Швейцарии: Аллен Даллес. Он пытается собрать информацию, которая может быть полезна союзникам. Даллес слышал о теориях Юнга по немецкой психологии и о том, как их использовали его английские коллеги в Министерстве иностранных дел. Вот почему он желает получить от швейцарского психолога информацию о психологии нацистских лидеров и, в частности, фюрера. Даллесу сообщили о нападках на Юнга со стороны фрейдистских психоаналитиков, обвиняющих его в благосклонности к нацистскому режиму, и он запросил у своих служб полный отчет. Прочитанное убедило его в необоснованности этих обвинений, и после он начал очень тесное сотрудничество с Юнгом, продвигая таким образом «все еще экспериментальный союз шпионажа и психоанализа», как он выразился. Они виделись несколько раз в неделю до конца войны, и Даллес отправлял записки Юнга своему начальству, прося в телеграмме полковника Дэвида Брюса из УСС быть особенно внимательным к профилю Гитлера, который рисует швейцарский психиатр: он психопат, который пойдет, по его словам, до конца своего безумия, не стоит исключать даже «возможность самоубийства в минуту отчаяния» [17].
Записи Юнга были так высоко оценены американской разведкой, что в 1945 году генерал Эйзенхауэр, Верховный главнокомандующий объединенными силами союзников в Европе, попросил у него совета, как помочь немецкому населению смириться с поражением. Юнг отправил ему записку, в которой призывал его распространять послания среди гражданского населения Германии, взывая к «лучшему в немецком народе, их вере в идеалы, их любви к истине и человечности. Эти качества заполняют пробел моральной неполноценности и представляют собой гораздо лучшую пропаганду, чем деструктивные инсинуации» [18]. Еще один признак репутации, которую цюрихский врач приобрел перед правительствами союзников за свою работу во время войны: в 1946-м, когда Уинстон Черчилль планировал свою первую официальную поездку в Швейцарию и правительство запросило у него список людей, с которыми он хотел встретиться, первое имя, которое он упоминает, – это имя Карла Густава Юнга.
В конце войны, когда он снова стал мишенью психоаналитиков-фрейдистов, обвинивших его в том, что он был нацистом, Юнг получил большую поддержку, в том числе от Даллеса из УСС, который подтвердил, что частое посещение швейцарского врача с 1942 года убедило его, что последний был «полностью и очевидно антинацистским и антифашистским как по своим идеям, так и по подходу к мировым проблемам» [19].
Если определение Юнга как «нациста» действительно кажется мне совершенно необоснованным, факт остается фактом: замешательство Юнга в начале 1930-х по вопросу антисемитизма причинило ему значительный вред. Психоаналитик Поль Роазен вспоминает важный разговор с Полем Рикёром на эту тему:
«Мне казалось, и именно это я сказал Рикёру, что, если бы он хотел достичь философской цели, которую он имел в виду, было бы лучше считать центральным мыслителем Юнга, а не Фрейда. Потому что юнгианское видение бессознательного казалось мне гораздо ближе к мышлению Рикёра, чем видение Фрейда. Во всяком случае, упоминание имени Юнга привело Рикёра в особенное недоумение. Потому что, по мнению Рикёра, в Париже нельзя было читать Юнга: он был “в списке” книг, запрещенных среди французских интеллектуалов» [20].
С тех пор во Франции мало что изменилось, Юнга гораздо лучше знают и преподают в англосаксонских странах. Если отрицать эту позицию предосудительно, то мне кажется столь же предосудительным желание отказаться от его изучения из-за этой путаницы. Разве это не всего лишь простой способ скрыть мысль, которая переворачивает некоторые доминирующие идеи глубинной психологии?
Опыт неминуемой смерти
В начале 1944 года Юнг перенес сердечный приступ и впал в кому. Затем он испытал то, что мы сейчас называем «околосмертными переживаниями» (ОСП) или, на английском, Near Death Experience (NDE). Со времени выхода международного бестселлера доктора Рэймонда Моуди («Жизнь после жизни», 1975) на эту тему было опубликовано огромное количество литературы, в которой приводятся тысячи свидетельств, касающихся (пережитых) ярких опытов бестелесности, за которыми следовали болезненные возвращения в организм, особенно во время сердечных приступов, когда люди в течение долгих минут остаются на грани между жизнью и смертью. Но в то время, когда Юнг пережил этот опыт и когда он впервые сообщил о нем доктору Кристин Манн в письме от 1 февраля 1945 года, насколько мне известно, не существовало никакой литературы по этому вопросу. В этом письме Юнг писал: «Пока мы стоим вне смерти и видим ее снаружи, она представляется величайшей жестокостью. Но как только обнаруживаешь себя внутри смерти, испытываешь такое глубокое чувство целостности, мира и удовлетворения, что никогда не хочется возвращаться» [21].
Такие утверждения символичны для свидетельств людей, переживших ОСП, и описание Юнгом своего опыта соответствует их типичной схеме, хотя видения специфичны для него одного, как и для каждого человека. После потери сознания, рассказывает цюрихский врач, ему привиделось, что он находился в космосе (приблизительно в 1500 километрах от Земли, как он позже подсчитал, основываясь на своем угле обзора) и с удивлением наблюдал, как наша планета купается в чудесном голубом свете. Он находился над Цейлоном и видел весь Индийский субконтинент вплоть до Гималайского хребта. «Вид Земли с этой высоты был самым чудесным и волшебным зрелищем, которое я когда-либо наблюдал» [22], – вспоминает он. Очарованный этим видением, он заметил огромный блок черного камня размером с большой дом. Он увидел, что камень полый, зашел внутрь и попал в небольшой вестибюль, похожий на вестибюль индуистского храма. Индиец, одетый во все белое, сидел на каменной скамейке прямо перед входом в храм. Юнг был внутренне уверен, что этот человек ждет его. Он подошел ко входу в храм. По мере продвижения он чувствовал себя как будто лишенным всех своих желаний, своих мыслей, своих убеждений, в то время как в его сознании присутствовало все, что он пережил на земле: «Мне нечего было больше ни хотеть, ни желать; я был, можно сказать, объективен, я был тем, что я пережил» [23]. Он был уверен, что, войдя в храм, найдет ответ на все свои вопросы: почему его жизнь сложилась именно так? Почему он пришел в мир с этими талантами и слабостями и что он с ними сделал? Что из них получится? Когда он готовился переступить порог священного здания, ему явился образ его врача, говорящий, что ему еще не разрешено покинуть Землю и что он должен вернуться. С этого момента видение тускнеет, и к Юнгу, ужасно разочарованному, вновь возвращается болезненное ощущение собственного тела.
Несколько недель он пребывает в полубессознательном состоянии, что фактически отражает его отказ продолжать земное существование и поддерживать себя. В это время его охватывает странная уверенность: он знает, что врач, тот самый, который вернул его к жизни, скоро умрет. Действительно, в тот самый день, когда Юнгу впервые удается сесть на краю кровати, врач попадает в больницу и быстро умирает от сепсиса. В течение многих недель процесса выздоровления Юнг днем находится в подавленном состоянии, но каждую ночь, около полуночи, он просыпается примерно на час, в течение которого погружается в состояние полного блаженства: «Мне хотелось парить в космосе, укрытым в лоне вселенной, в необъятной пустоте, наполненным величайшим ощущением счастья. Это было вечное блаженство; невозможно это описать, настолько это чудесно». Затем в это экстатическое время ему являются видения мистических свадеб, как если бы смерть была мистерией воссоединения – mysterium coniunctionis, – где душе наконец удается осознать свою целостность. Он видит себя в Гранатовом саду на свадьбе двух сфирот из Каббалы, которые представляют женское и мужское начала Бога: Малхут (царство) и Тиферет (красота). Следующей ночью он видит себя в сцене из Апокалипсиса Иоанна на свадьбе Агнца (Христа) и его народа, в небесном Иерусалиме. Далее следует третье видение, в котором он приходит в зеленом пейзаже к амфитеатру, где становится свидетелем мифологической сцены, описанной в «Илиаде»: Зевс и Гера завершают hieros gamos (иерогамия – священный союз сексуальной природы между двумя божествами).
Через несколько недель эти ночные видения прекратились, но Юнг оставался впечатленным ими до конца своих дней: «Я никогда бы не подумал, что ‹…› постоянное блаженство возможно. ‹…› Мы воздерживаемся от употребления слова “вечный”; однако я могу описать то, что я испытал, только как блаженство вневременного состояния, в котором прошлое, настоящее и будущее становятся одним целым. Все, что происходит во времени, концентрировалось там в объективную совокупность» [24]. Читая эти строки, я вспомнил слова Спинозы (которого Юнг никогда не читал) об этом состоянии блаженства, которое он тоже испытал: «Мы чувствуем и внутренне сознаем, что мы вечны» [25].
Этот эпизод преобразил Юнга, который тогда был менее подвержен волюнтаризму и более – принятию того, что есть и чем он является: «Моя болезнь имела еще и другие последствия: они заключались, я мог бы сказать, в принятии бытия, в безусловном “да” на существующее» [26].
Читая эти строки, нужно вспомнить и о Ницше, который писал в «Веселой науке»: «Я даже хочу в любых обстоятельствах быть не кем иным, как человеком, который говорит “да”!» [27]. Его отношения со смертью очевидно перевернулись. Юнг утверждает, что он не только больше не боится ее, но также и то, что потеря близких людей больше не влияет на него так сильно, как раньше. Так он ответил в 1947 году корреспонденту, приславшему ему свои соболезнования в связи с уходом одного из его друзей:
«Теперь он исчез, он ушел из времени, что и мы все сделаем после него. То, что мы называем жизнью, – это короткий эпизод между двумя великими тайнами, которые на самом деле являются одной. Меня никогда не может огорчить смерть. Мертвые остаются навсегда, а мы – мы лишь проходим мимо» [28].
Последние работы
После этого события Юнг возобновил активную исследовательскую и писательскую деятельность и опубликовал множество книг на самые разнообразные темы: алхимии – «Психология и алхимия» (1944) и два тома Mysterium Coniunctionis («Таинство воссоединения», 1955–1956); религии – «Эон, исследования феноменологии самости» (1951) и «Ответ Иову» (1952); глубинной психологии – «Психология переноса» (1946), «Очерки символики разума» (1948), «Корни сознания» (1954) и «Современные соображения о шизофрении» (1959); современного мира – «Аспекты современной драмы» (1948), «Настоящее и будущее» (другое название: «Нераскрытая самость», 1957), «Один современный миф» (психосоциологическое исследование феномена НЛО, 1958). Он также переработал многочисленные конференции, которые были сгруппированы в неопубликованные работы, такие как замечательный «Человек в открытии своей души» (1943) и «Проблемы современной души» (1960) под редакцией Роланда Каэна.
В этой продуктивной работе (список здесь далеко не полон) мне хотелось бы выделить еще одну тему, особенно близкую моему сердцу: тему образования. У Юнга было пятеро детей и множество внуков, с которыми он поддерживал тесный эмоциональный контакт, и как психолог он очень интересовался вопросом образования. В 1930-х годах он опубликовал две работы о детских снах, а его различные статьи на эту тему были сгруппированы в журнале «Психология и образование» (1958). Центральная тема, которую он защищает, а именно образование педагога, прекрасно резюмирована философом Дэвидом Лукасом:
«Работы Карла Густава Юнга заставляют нас считать, что педагогические отношения не только включают содержание или рациональные инструкции, но и обусловлены чувствительностью и личностью учителя. Таким образом, образование больше не ограничивается образовательным дискурсом, но также зависит от психологических предрасположенностей взрослого. Однако эти установки во многом отходят от заранее запрограммированных педагогических приемов и, напротив, зависят от того, каков педагог в наиболее личной своей психологии. Это внимание, уделяемое личностной оценке взрослого, представляет собой настоящую коперниканскую революцию в педагогике, ибо если бытие воспитателя станет главным определением того влияния, которое он оказывает на детство, то прежде всего именно ему нужно воспитать себя» [29].
В последние годы своей жизни Юнг разработал план коллективной работы, призванной представить широкой публике основные ключи для расшифровки своей мысли. С этой целью он написал эссе о символе для книги «Человек и его символы», которую после его смерти отредактирует и опубликует Мария-Луиза фон Франц. Но прежде всего весной 1957 года он приступает к написанию автобиографии. Первоначально работа имела форму комментариев, собранных его секретарем Аньелой Яффе, которой он к тому моменту уже поручил упорядочение своих многочисленных текстов. Затем, через шесть месяцев, Юнг решил начать заново и написать большое количество отрывков сам, поручив своей сотруднице расспросить его о недостающих частях или повторно использовать тексты с конференций, которые он исправит позже. В прологе Юнг старается предупредить читателя: «Я могу понять себя только через внутренние приключения. Они делают мою жизнь особенной, и именно о них рассказывает “автобиография”» [30]. Работа, часто цитируемая в этой книге, представляет собой настоящую золотую жилу, полную историй о жизни Юнга и глубоких личных размышлений о существовании. Это поистине история взросления, и когда я впервые прочитал ее, будучи подростком, она оказала на меня глубокое влияние. Однако, прочитав о путешествии Юнга во многих других источниках, я могу сделать лишь следующее наблюдение: в этой автобиографии Юнг действительно прекрасно рассказал о своей внутренней жизни и созревании своих идей, но он также сделал выборку внешних событий своего пути, сохранив только те, которые были для него наиболее выгодными, и умолчав о некоторых эпизодах, о которых хотелось бы услышать от него, таких как споры о его позиции в 1930-х годах или его отношениях с женщинами, особенно с его второй спутницей, Тони Вольф, имя которой нигде не упоминается на протяжении 700 страниц книги, несмотря на то, что она играла важную роль в его личной и интеллектуальной жизни.
Лицом к лицу со смертью
Смерть Тони Вольф в 1953-м, а затем смерть от рака его жены Эммы в 1955-м повлияли на Юнга и заставили еще больше размышлять над вопросом смерти, который тем не менее не переставал волновать его на протяжении всего его существования, особенно после середины его жизни. «Смерть так же психологически важна, как и рождение, – пишет он в Комментарии к «Тайне золотого цветка». – Смерть на самом деле, если корректно рассматривать ее с психологической точки зрения, не конец, а цель, и именно поэтому жизнь с целью смерти начинается, как только перейден зенит» [31].
Другими словами, по мнению Юнга, если первая часть нашей жизни направлена на производство и воспроизводство, вторая должна привести нас к рождению самих себя путем повышения уровня нашего сознания (посредством процесса индивидуации) так, чтобы мы полностью реализовали наше существование перед смертью:
«Достигнутая степень сознания, где бы она ни находилась, составляет, мне кажется, верхний предел познания, к которому могут получить доступ мертвые. Отсюда великое значение земной жизни и значительная ценность того, что несет человек отсюда “на ту сторону” в момент своей смерти. Только здесь, в земной жизни, где встречаются противоположности, может вырасти общий уровень сознания» [32].
Он также утверждает: «Если невозможно достоверно доказать выживание души после смерти, все-таки существуют события, которые дают повод задуматься. Я рассматриваю эти события как индикаторы, не имея смелости придать им ценность знания» [33]. Несмотря на осторожную формулировку, Юнг посвящает этому вопросу целую главу автобиографии, и становится совершенно ясно, что он живет сокровенным убеждением в том, что сознание преодолевает смерть физического тела. Он сообщает, в частности, что видел сны или призраки умерших. Отец, например, посетил его во сне незадолго до смерти матери, чтобы попросить совета относительно семейной жизни! В другой раз к нему обратился только что умерший друг и во сне отвел его в библиотеку, чтобы показать весьма определенную работу в красном кожаном переплете. На следующий день Юнг отправился к вдове друга и посетил ее библиотеку, в которую он никогда не заходил. Она во всем была похожа на его ночное видение. Без колебаний он забрался на табурет и нашел переплетенный том, на который указал его покойный друг: это была книга Эмиля Золя под названием Le Vœu d’une Morte («Желание мертвой»).
Юнг, знаток восточных доктрин о карме (законе причинности) и реинкарнации, также подвергает сомнению эти теории. Мы видели, что он охотно верил в своего рода безличную карму, которая связывала бы людей одного и того же рода из поколения в поколение. Однако возникает вопрос, существует ли еще и личная карма кроме этого наследия, которое передается через гены и семейное бессознательное. Юнг утверждает, что не имеет твердого мнения по этому вопросу. Он также исследует возможность того, что человек умирает, оставляя важный вопрос открытым, и что другой человек рождается, чтобы попытаться ответить на него. Единственное, в чем он уверен, состоит в том, что
«…если мы предположим, что существует продолжение “за пределами”, мы не сможем представить себе иной способ существования, кроме психического; потому что жизнь психики не нуждается ни в пространстве, ни во времени. Психическое существование – и особенно внутренние образы, которые нас интересуют уже при жизни, – дают материал для всех мифических спекуляций о загробной жизни, и ее я представляю себе как постепенное шествие по миру образов. Таким образом, психика может быть тем существованием, в котором находится “запредельное” или “земля мертвых”» [34].
В последние годы жизни Юнг страдал от многочисленных проблем со здоровьем, включая еще два сердечных приступа. После смерти жены с ним по очереди находились дети, но они тоже имели семьи и не могли жить с ним. Затем он обращается к английской медсестре, которую встретил во время поездки в Восточную Африку и которая стала другом семьи: Рут Бейли. Атмосфера между этими двумя сильными личностями порой накаляется: Юнг требователен и авторитарен, а Рут не спускает ему ничего с рук. Когда он не занят редактурой автобиографии или написанием писем, то читает трактаты о дзене и произведения Пьера Тейяра де Шардена, которые его очаровывают; он чувствует глубокое родство мысли с богословом.
В мае 1961 года у него случается инсульт, лишивший его речи. Он снова обретает ее за день до своей смерти и разговаривает с Рут и ее сыном Францем, которых просит пойти и открыть хорошую бутылку бордо! Он мирно скончался 6 июня 1961-го, незадолго до празднования своего 86-го дня рождения. Через несколько часов после его смерти тополь, под которым он любил сидеть и медитировать на берегу озера, был поражен молнией и раскололся надвое, как рассказал мне его внук Андреас, которому тогда было 20 лет. Какую интерпретацию дал бы Юнг этой абсолютной синхронистичности?