Я невольно попятился и уселся рядом со своей туфлей. Я пытался сообразить, что вызвало у меня такой испуг. Я подумал, что должно быть причиной всему усталость. Уже почти наступило утро. Я чувствовал себя глупо и неудобно. Между тем, я никак не мог понять, что же меня так испугало, и никак не мог уразуметь, чего добивается от меня дон Хуан.
Я решил предпринять последнюю попытку. Я поднялся и медленно приблизился к точке, отмеченной пиджаком, и снова испытал то же ощущение. На этот раз мне пришлось сделать большое усилие, чтобы держать себя в руках. Я сел, а затем стал на колени, чтобы лечь на живот, но не смог заставить себя это сделать. Я опустил руки на пол. Мое дыхание участилось, желудок был неспокоен. Возникло острое ощущение паники и большое желание убежать прочь. Думая, что дон Хуан, возможно, наблюдает за мной, я медленно отполз на второе место и прислонился спиной к камню. Я хотел немного отдохнуть и привести в порядок свои мысли, но заснул.
Я услышал, как дон Хуан смеется и разговаривает, глядя на меня сверху. Я проснулся.
— Ты нашел точку, — сказал он.
Сначала я не понял его, но он вновь сказал, что это то самое место. Я ответил, что действительно не вижу никакой разницы.
Он попросил меня сравнить свои ощущения в этот момент с теми, которые были у меня, когда я обследовал первую точку. Тут мне впервые пришло в голову, что, пожалуй, я не смогу объяснить ощущения прошедшей ночи. По какой-то необъяснимой причине я действительно боялся места, отмеченного пиджаком. Он заметил, что только дурак может не почувствовать разницу.
Я спросил его, имеют ли эти места названия. Он сказал, что хорошее место называют «сиденьем», а плохое — «врагом». Он сказал, что эти два места — ключ к самочувствию человека, особенно такого человека, который ищет знания. Простой акт сидения на своем месте наполняет человека силой; с другой стороны, «враг» ослабляет человека и даже может вызвать его смерть. Он сказал, что я восполнил свою энергию, сильно потраченную минувшей ночью тем, что некоторое время спал на правильном месте.
Он сказал также, что оттенки, которые я наблюдал в связи с каждым из этих мест, имеют то же общее действие, придавая силы или уменьшая их. Я спросил его, есть ли для меня другие места, подобные тем двум, которые я нашел, и как мне следует искать их. Он сказал, что в мире есть очень много мест, похожих на эти два, и что лучший способ находить их — отмечать соответствующие им цвета.
Для меня осталось неясным, решил я в действительности задачу или нет. Я даже не был уверен, что проблема вообще была, и не мог избавиться от ощущения, что все это было натянуто и спорно. Я был убежден, что дон Хуан всю ночь следил за мной и затем стал шутить надо мной, говоря, что место, где я заснул, было местом, которое я искал. Я, однако, никак не мог найти логической причины для такого поступка, и когда он попросил меня сесть на второе место, я не смог этого сделать. Имелся странный пробел между моим практическим опытом боязни второго места и моими рациональными рассуждениями обо всем этом в целом.
Дон Хуан, с другой стороны, был абсолютно уверен, что я добился успеха, и, поступая в соответствии со своим обещанием, сказал, что согласен учить меня о пейотле.
— Ты просил учить тебя о Мескалито, — сказал он. — Я хотел узнать, имеется ли у тебя необходимый запас сил, чтобы встретиться с ним лицом к лицу. Мескалито — это нечто такое, с чем нельзя шутить. Ты должен уметь владеть своими ресурсами. Сейчас я понимаю, что могу принять твое желание за достаточную причину.
— Ты действительно собираешься учить меня о пейотле? — спросил я.
— Я предпочитаю называть его Мескалито. Делай и ты так же.
— Когда ты собираешься начать?
— Это не так просто. Сначала ты должен быть готов.
— Я думаю, что я готов.
— Это не шутка. Ты должен подождать, пока не останется сомнений, и тогда ты встретишься с ним.
— Мне следует подготовиться?
— Нет, тебе следует просто ждать. Ты можешь отказаться от всей этой затеи через некоторое время. Ты легко устаешь. Прошлой ночью ты был готов сдаться, как только почувствовал первые трудности. Мескалито требует очень серьезного намерения.
2
Понедельник, 7 августа 1961 года.
Я подъехал к дому дона Хуана в Аризоне в пятницу примерно в 7 часов вечера. На веранде вместе с ним сидели еще пятеро индейцев. Я поздоровался с ними и сел рядом, ожидая, что они что-нибудь скажут. После традиционного молчания один из мужчин поднялся, подошел ко мне и сказал: «Добрый вечер». Я поднялся и ответил: «Добрый вечер». Остальные мужчины тоже встали и начали по очереди подходить ко мне, здороваясь. Потом все снова расселись по своим местам.
Эти люди показались мне довольно застенчивыми — из-за молчаливости, хотя все они говорили по-испански. Должно быть, около половины восьмого все внезапно встали и направились к задней половине дома. Никто не разговаривал. Дон Хуан сделал мне знак следовать за всеми, и мы забрались в старенький грузовичок, стоявший там. Я сел рядом с доном Хуаном и еще двумя молодыми людьми. Там не было ни сидений, ни скамеек, а железный пол оказался болезненно твердым, особенно когда мы свернули с шоссе и поехали по грунтовой дороге. Дон Хуан прошептал, что мы едем к дому одного из его друзей, у которого есть для меня семь Мескалито.
— А у тебя самого нет? — спросил я.
— У меня есть, но я не могу предложить их тебе. Видишь ли, это должен сделать кто-то другой.
— Почему?
— Может быть, ты ему не понравишься, и тогда ты не сможешь встретить его с подобающим уважением, и наша с тобой дружба будет нарушена.
— Почему я мог бы ему не понравиться, ведь я никогда ему ничего не делал?
— Тебе и не нужно что-либо делать, чтобы понравиться или не понравиться. Он или принимает людей, или отбрасывает прочь.
— Но если я не понравлюсь ему, то смогу ли я что-нибудь сделать, чтобы расположить его к себе?
— Нет. Я ничего не могу придумать, что тут можно сделать, — сказал дон Хуан. Он наполовину отвернулся от меня и я больше не мог с ним разговаривать.
Мы ехали, должно быть, по меньшей мере, час, прежде, чем остановились перед маленьким домом. Было совсем темно, и после того, как водитель выключил фары, я мог разобрать лишь смутный контур строения. Молодая женщина, судя по акценту, мексиканка, кричала на собаку, чтобы та перестала лаять. Мы вылезли из грузовика и вошли в дом. Мужчины пробормотали «Буэнос ночес», проходя мимо нее. Она ответила им и снова принялась кричать на собаку.
Комната была большой, она была забита множеством вещей. Слабый свет от маленькой электрической лампочки освещал помещение очень тускло. Тут было несколько стульев, со сломанными ножками и просиженными сиденьями, прислоненных к стене. Трое мужчин сели на диван, который был самым большим из всей мебели в комнате. Он был очень стар и продавлен до самого пола; в тусклом свете он казался красным и грязным. В течение долгого времени мы сидели молча.
Один из мужчин внезапно поднялся и вышел в другую комнату. Он был лет пятидесяти, темный и высокий. Минуту спустя он вернулся, неся в руке кофейник. Открыв крышку, он вручил кофейник мне; внутри было семь странно выглядевших предметов. Они различались по размеру и форме. Некоторые были почти круглыми, другие — продолговатыми. На ощупь они походили на пасту из земляного ореха или на пробку. Коричневая окраска заставляла их выглядеть наподобие твердой сухой ореховой скорлупы. Я вертел их в руках, ощупывая поверхность в течение некоторого времени.
— Это надо жевать, — сказал дон Хуан шепотом.
Пока он не заговорил, я не замечал, что он сел рядом со мной. Я взглянул на других мужчин, но никто не смотрел на меня. Они разговаривали между собой очень тихими голосами. Это был момент острой нерешительности и страха. Я чувствовал, что почти не могу собой владеть.
— Мне нужно выйти в туалет, — сказал я дону Хуану.
Он протянул мне кофейник и я положил туда батончики пейотля. Когда я встал, мужчина, принесший кофейник, обратился ко мне и сказал, что туалет в соседней комнате. Туалет был почти напротив двери. Рядом с ним, едва не вплотную, стояла большая кровать, занимавшая чуть ли не половину помещения. На ней спала женщина. Некоторое время я неподвижно стоял возле двери, а затем вернулся в комнату, где находились остальные мужчины. Хозяин дома заговорил со мной по-английски:
— Дон Хуан сказал, что вы из Южной Америки. Есть ли там Мескалито?
Я ответил ему, что никогда даже не слышал об этом. Они, казалось, интересовались Южной Америкой, и мы некоторое время говорили об индейцах. Затем один из них спросил меня, почему я хочу принимать пейотль. Я сказал, что хочу узнать, что это такое. Они все застенчиво засмеялись.
Дон Хуан повернулся ко мне и сказал: «Жуй, жуй». Мои ладони были влажными, живот сжался. Кофейник с батончиками пейотля стоял на полу возле моего стула. Я наклонился, взял один наугад и положил его в рот. Он имел затхлый привкус. Я раскусил его пополам и начал жевать один из кусочков. Во рту появилась сильная вяжущая горечь, через минуту весь рот у меня онемел. Горечь усиливалась по мере того, как я продолжал жевать, борясь с невероятным притоком слюны. По ощущениям десен и внутренней поверхности рта казалось, будто я ем соленое сухое мясо или рыбу, и это вынуждало жевать еще сильнее. Спустя какое-то время, я разжевал вторую половину, и мой рот так онемел, что я перестал чувствовать горечь. Батончик пейотля напоминал теперь волокна мякоти апельсина, или сахарного тростника, и я не знал, проглотить ли мне эти волокна или выплюнуть их.
В этот момент хозяин дома поднялся и пригласил всех на веранду. Мы вышли и сели в ряд возле стены. Сидеть там, в темноте, было очень удобно. Я был крайним справа. Хозяин принес бутылку текильи. Дон Хуан, который находился рядом со мной, поместил кофейник с батончиками пейотля у меня между ног. Потом он протянул мне бутылку, которая передавалась по кругу, и сказал, чтобы я отхлебнул немного, чтобы смыть горечь.