В полдень я подошла к кухонной двери и стала ждать, когда выйдет Уильям. Однако никто не выходил, и мне пришлось позвонить в колокольчик.
Дверь открыл мальчик-слуга. От удивления у него округлились глаза, он сразу кинулся за поваром – тем самым, который обозвал меня шлюхой.
Посмотрев на меня сверху вниз, повар сказал:
– Вам тут нечего делать, мисс.
– Господину Уильяму известно о моем приходе. Я только вчера передала ему письмо.
Повар пожал плечами.
– Если так, то почему он не вышел приветствовать вас? И почему вы пришли сюда, к кухонной двери, как служанка или воришка?
Я покачала головой. Меня охватила злость. Не на Уильяма – пока нет, – а на ситуацию в целом. Фиона передала мое письмо? Уильям знает, что я пришла? Он не видел моего приближения? Не узнал меня, идущую сквозь вересковую пустошь?
– Послушайте, мисс! – Презрение на лице повара сменилось чем-то похожим на жалость. – Возвращайтесь домой. Туда, где вам место. Хозяев нет в замке.
– Это неправда, – слабым голосом ответила я. Как же ненавистно то, что я не могу зарычать, став медведем, волком или львом…
– В замке никого нет, мисс. Молодой господин уехал в город.
– Один? – Меня начало бить мелкой дрожью.
– Нет, мисс. – И снова этот взгляд: жалость вперемешку с горечью.
– С кем?
– Со своим слугой, мисс. И, конечно же, с мисс Фионой.
– Я не верю тебе. – Глаза жгло. Я не заплачу. Я никогда не плачу. Но глаза резало от чада с кухни, лицо пылало от жара огня, и по моим щекам покатились слезы.
– Я принесу вам воды, – сказал повар, – и хлеба, если вы голодны.
Меня поразила доброта в его голосе. Но именно этот мужчина когда-то назвал меня шлюхой. Его жалость невыносима.
С высоко поднятой головой я пошла прочь, подметая подолом зеленого платья пыль дороги. С волос упало что-то фиолетовое. Цветок клевера. Увянув, он выпал из шелковой ленты, сдерживающей мою непослушную гриву волос.
А вот теперь пришла ярость: на него, на нее, но больше всего – на саму себя. Какой же я была дурой! Древнейшая права. Уильям – изменник. Он так же вероломен, труслив и распутен, как и все люди. Я сдернула с волос шелковую ленту. Мне она не нужна. Я не деревенская девчонка, которую можно приручить и бросить. Пусть я и лишилась своей волшебной силы, но мне хватит и гнева. Прячься за своими замковыми стенами. Прячься за своими слугами. При следующей нашей встрече я буду тигрицей.
5
Даже для таких, как я, есть возможность узнать необходимое. Я не способна странствовать, но можно уговорить кого-то сделать это вместо меня. Белоголовую ворону задобрить пряниками, сороку – разноцветными стеклышками. За них птицы принесут мне новости – по шепоту, по слову за раз.
– Глупец! – кричит сорока.
– Изменник! – каркает ворона.
– Фиона, – шепчет тростник у озера, и этот звук точно скрежет ногтей по стеклу, будто голоса из открытой могилы.
Сегодня, сидя у костровой ямы, я вижу их вдвоем в прозрачной дымке костра: лилейно-белую Фиону и сливочно-белого Уильяма. И я знаю, что вижу правду. Мой возлюбленный полюбил другую.
Две прошедших ночи лил дождь. Безжалостный и хлесткий, низвергающийся на горы. О, выйти бы под дождь и потеряться в нем: смотреть на молнии, купаться в струящейся с листвы воде, слушать дробь капель по водяной глади реки и не думать, не мечтать об Уильяме.
Что он нашел в этой бледной селянке? В этой воздушно-нежной и молочно-белой, точно цветок яблони, девушке? Как он мог забыть обо мне после всех обещаний? Должно быть, она применила колдовство. Сделала куколку из моей нижней юбки, с волосами, собранными с моей расчески, и набила ее лавандой – для забвения. Она умеет делать амулеты с ведьминым камнем, может, и на многое другое способна. Наверное, я зря сбросила ее со счетов как обычную человеческую девушку. Должно быть, она ведьма, раз убрала меня со своего пути. Должно быть, она ведьма, раз завлекла Уильяма.
Я не услышала стука в дверь и звука шагов, но, подняв голову, увидела в своем окне лицо.
Странствующий народ редко показывается кому-либо, даже своим. В безопасности мы чувствуем себя только поодиночке. Мы охотимся, заняв чужие тела и пользуясь их клыками, копытами и рогами. Но в этот раз Древнейшая пришла в своем теле, одетая в лоскуты и ленты, двигаясь медленно, очень медленно: кости ее легки, точно щепки. Изящные туфельки, подаренные мной, смотрелись очень странно на ее коричневых узловатых ногах. Мягкий изгиб черепа покрывал серебристо-мшистый пушок.
– Я же говорила, что ты можешь передумать, – сказала она, пристально глядя на меня. – Ветер нашептал, что твой молодец нашел себе девицу покрасивее.
Я ответила ей злобным взглядом.
– Есть отворот, который поможет тебе освободиться от него.
– Я не хочу освобождаться от него. Я хочу, чтобы он освободился от нее.
Древнейшая пожала плечами.
– Легкая задача. Но это не вернет тебе свободы и не сделает его верным.
– Мне все равно, – покачала я головой.
– Хорошо. Я открою тебе, как сделать отворот. Но когда ты снова передумаешь, приходи ко мне. Я помогу.
– Я не передумаю. Какова цена отворота?
Древнейшая улыбнулась, и ее коричневое лицо паутиной прорезали глубокие морщины.
– Для начала отдай мне красивое зеленое платье, что надето на тебе. Оно согреет меня зимой.
Я стянула с себя платье. Оно не шло ни в какое сравнение с дорогими нарядами, которые я носила в замке. Однако платье было теплым и хорошо пошитым, без него мне стало холодно. Я задрожала, оставшись в одной нижней юбке. Древнейшая надела платье и, похоже, удовлетворилась результатом.
– Для отворота, – произнесла она, – тебе понадобится три вещи: горстка пепла, пропитанная девятью каплями твоей крови и оплетенная нитью из молний. Скрепи все это рунами наудр и турис и убери в кошель, сделанный из савана человека, похороненного без отпущения грехов. Положи кошель под подушку соперницы, и она потеряет всю власть над возлюбленным.
Я закляну возлюбленного пеплом, что пропитан кровью, пролитой в свете луны. Закляну его нитью из молний летних гроз, и, что бы ни случилось, никогда больше не отпущу, даже если за ним придет сама смерть…
Древнейшая кивнула и улыбнулась. В моем платье и туфлях на высоких каблуках она еще менее походила на человека, нежели в лохмотьях и перьях. Потом она повернулась и пошла через лес к себе – медленно, очень медленно, – и лесная живность расступалась, пропуская ее: Древнейшая дряхла, как сама старость, коварна и беспощадна.
СентябрьСоломенный месяц
Мне он письмо лишь прислал,
В письме обо всем написал:
Не любит он больше меня
Из-за кожи моей, что темна.
1
Самым сложным оказалось подсунуть кошель под подушку Фионы. Она спит в моей замковой спальне, на кровати с шелковым покрывалом. Мои вестники говорят, что она прокрадывается туда ночью, под покровом тьмы, ведь Фиона – добродетельная служанка с хорошей репутацией.
Но мне необходимо было пробраться в свою бывшую спальню, чтобы оставить там амулет-отворот, и я стала планировать, как попасть в замок. Для начала мне нужно было замаскироваться, и я стащила с бельевой веревки чистую одежду, фартук и белый чепчик, чтобы походить на прачку. Я вошла в замок вместе с остальными служанками, пряча лицо. Дождалась, пока они все уйдут, а потом пошла с чистым бельем в покои Уильяма. Тайком сунуть амулет в чистую наволочку было делом несложным. Однако я не ожидала увидеть в спальне самого Уильяма – моего возлюбленного, обещавшего любить меня вечно, – и Фиону, в серо-голубом шелковом платье сидящую у окна.
Волосы Уильяма отросли, но он по-прежнему был красив. Красив, как в день нашей первой встречи, в своем зеленом жакете, когда повернулся и посмотрел на меня своими голубыми глазами с золотистыми искорками.
У меня так резко и сильно закружилась голова, что я покачнулась и чуть не упала. Уильям этого не заметил. Он посмотрел на меня и не узнал, как бы много я для него ни значила раньше. Для него я была лишь одной из загорелых прачек, с убранными под накрахмаленный белый чепчик волосами, хмурым лицом и опущенными долу глазами.
Мне вспомнилась сказка о кухонной принцессе и искавшем ее принце. Если бы я была вооружена ножом, а не выглаженными простынями, то убила бы их обоих на месте: залила бы всю постель кровью и оставила глаза Фионы на подушке, а язык Уильяма – у ее ног, перерезав ей горло так, чтобы рана выглядела широченной улыбкой.
Но у меня не было ножа. И я чувствовала странное оцепенение. Амулет сработал бы, я знаю. Но увидел бы Уильям меня?
Я поспешно вышла из комнаты. Сердце билось пойманной в клетку птицей. Я прислонилась в коридоре к стене и попыталась успокоить дыхание. Амулет я все еще сжимала в руке. Теперь использовать его не получится. Неважно. Ярость схлынула. Мне хотелось умереть. Хотелось свернуться опавшим листом и улететь прочь.
Но сейчас, в моей хижине из бревен, я вновь обрела храбрость. Нужно написать Уильяму письмо и отослать со своим вестником. Его доставит белоголовая ворона, она же подождет ответ. Из-за чего бы ни переменились чувства Уильяма ко мне, я не приму случившегося, не услышав правды от него самого.
Древнейшая права: если изменчиво сердце Уильяма, то не следует винить Фиону. Она – ничто и не обладает ни малейшей властью. Если бы обладала ею, то узнала бы меня за маскировкой. И если я избавлюсь от нее, то ее место займет другая Фиона. Нет, я должна пообщаться с Уильямом и снова найти путь к его сердцу. Мне все еще не верится, что он меня позабыл. И я пишу возлюбленному любовное послание, надеясь, что смогу подобрать слова.
«Мой дорогой Уильям!
Услышь меня, если ты когда-нибудь питал ко мне чувства. Я не знаю, почему ты покинул меня. Я была твоей возлюбленной. Ты по-прежнему мой возлюбленный. Мое сердце не лжет. Я не могу поверить, что твои чувства ко мне переменились. Пожалуйста, пришли свой ответ с белоголовой вороной. Она знает меня. Она найдет меня. Молю, напиши и успокой меня. Душа болит, и я думаю лишь о тебе.