– Здравствуй. Меня зовут Ханно. Ты говоришь на латыни? – спросил он меня на этом языке.
Конечно, я никогда не учился разговаривать на языке древних римлян, и получалось у меня это через пень-колоду. Тем более что Ханно выговаривал многие звуки по-другому, чем нам преподавали. Я поначалу думал, что это карфагенский акцент, но потом понял, что он все произносил именно так, как надо, ведь в наше время настоящей латинской фонетики никто не знал. Да и грамматика у моего собеседника была более архаичной, чем та, которой меня учили.
Но теперь я хотя бы мог с кем-то изъясниться. И первое, что я сделал, – это рассказал Ханно про грузовик и что его нужно куда-нибудь убрать.
Тот посмотрел на меня выпученными глазами:
– Когда Мариам сказала мне, что ехала на повозке, которая двигалась сама, я не поверил, но сейчас…
– Нужно бы его как следует укрыть и, главное, обезопасить груз.
– Оружие? – внимательно посмотрел он на меня.
– Именно. Вот только это оружие из моей страны.
– Хорошо. Поехали.
– Но вы…
– Мой друг, – усмехнулся Ханно, – мне уже шестьдесят пять лет, но мне еще ох как далеко до могилы. Если, конечно, меня туда не отправят римляне. Ну или нумидийцы вроде тех, кто напал на мою внучку.
По дороге (ехали мы на той же повозке, только лошадей заменили на свежих) мы с ним поближе познакомились. Ханно оказался дедом Мариам и отцом Магона. Старший его сын, Химилько, много лет назад ушел в экспедицию в Африку и там пропал. Старшинство перешло к отцу Мариам – если, конечно, Химилько не вернется.
Дед Ханно, которого звали Герсаккур, был одним из карфагенских старейшин – римляне их именовали сенаторами. Увы, по словам Ханно, дед проголосовал против того, чтобы после битвы при Каннах финансировать кампанию Ганнибала: он и сенатское большинство требовали скорейшего мира и возобновления торговли. В результате деньги кончились, нумидийская конница переметнулась на сторону римлян, и война была проиграна.
– Я слышал, Ганнибал сказал, что его победили не римляне, а карфагенский сенат, – блеснул я своими знаниями истории.
– Я тоже такое слышал, и в общем он был прав, – горько усмехнулся Ханно. – Но в результате мы проиграли, на нас наложили огромную контрибуцию, отобрали большую часть земель, и теперь мы не можем вести военные действия без разрешения римлян. Чем и пользуются нумидийцы. А меня и других детей отправили заложниками в Рим.
– В Рим?
– Да, мой друг Кола. – Именно так он обращался ко мне после того, как по его просьбе я назвал ему краткую форму своего имени. – Сначала меня должны были отпустить сразу после заключения мирного договора, но Сципион настоял на том, чтобы я оставался у них до тех пор, пока все условия договора не будут выполнены Карфагеном. Я, кстати, жил у него дома, и он даже хотел меня усыновить, но потом, через четыре года, все же отпустил меня к родителям. И когда я вернулся, я лучше говорил на латыни, чем на родном языке.
– А расскажи мне про ваш город, – попросил я.
– Это самый большой город известного нам мира. Только богам известно, сколько в нем живет людей: кто говорит, что двести пятьдесят тысяч, а кто называет и цифру семьсот тысяч. Я думаю, что истина где-то посередине.
Но начинался, по его словам, город с теперешней цитадели – это там, где находится дом Ханно. Правильное ее название – Барсат, но местные произносили его как «Бырсат». Посреди? на Храмовой горе? стоит храм бога-лекаря Эшмуна, супруга богини Аштарот. Кроме того, в Бырсате находятся особняки членов великих родов, а также Совет старейшин и некоторые другие общественные здания.
Севернее Бырсата находится главный военный и гражданский порт, именуемый «котон», он возник сразу после основания города. Котон похож на ключ: в длинной части швартуются гражданские суда, принадлежащие членам купеческой гильдии, в круглой – военные корабли. А на острове посередине круга находится резиденция того из шофетов – это что-то вроде римских консулов, – кто отвечает за торговлю.
Из Бырсата в котон идет Дерек-Котон, Портовая улица, самая красивая улица Нижнего города. А к востоку от котона расположен торговый порт для менее именитых купцов и иностранцев. На юг от Бырсата уходит Дерек-Нефер, Неферская улица, идущая в городок Тунес на Тунесской лагуне и далее в крепость Нефер. А на запад – Дерек-Ытикат, дорога на Утику, старую столицу Карфагена.
Сама же земля именуется Фаракат – «Страна жары». Многие произносят ее название как Фарыкат, но Ханно предпочитал старое название. У римлян это слово превратилось в «Африка».
К западу от Фараката находится Нумидия. Когда-то она была вассалом Карфагена, но после измены Массиниссы в конце предыдущей войны с римлянами стала вассалом Рима и в награду получила самые плодородные земли своих бывших союзников, а также три главных портовых города на западе и Лепкей на юге. А еще дальше к западу – Мавритания, где живут племена, говорящие на очень близком к нумидийскому языке. Но у них свои цари[7].
К востоку от Карфагена расположена территория, именуемая Ливией. Главные ее города также ранее были вассалами пунов, и большая часть населения в них такие же пуны, как и живущие в Карфагене. Вокруг живут племена, также родственные нумидийцам, но намного более мирные. А дальше в том направлении великая страна, именуемая Мицр, которую греки назвали почему-то Айгюптос. Примерно так же эту страну именуют римляне. Я догадался, что Ханно имел в виду Египет, тем более что на арабском он именовался примерно так же – Миср.
– А к югу? – спросил я его.
– На юге простирается огромная пустыня, в которой обитают лишь немногие кочевники. А еще дальше – земли, населенные черными людьми. С ними некоторые из нас торгуют, это далеко и небезопасно, зато весьма прибыльно. Именно там пропал мой старший сын.
Ханно вздохнул, кивнул каким-то своим мыслям и попросил:
– А теперь расскажи мне о своей родной стране.
Я подумал и начал:
– Я слышал, что греки иногда называют ее Гипербореей. Она далеко на полночь, там, где зимой очень холодно и выпадает снег, который не тает до весны.
– Видел я снег, он однажды выпал в Риме, но на следующий же день растаял. Но на горах, что недалеко от Рима, он лежит каждую зиму. А про Гиперборею рассказывают, что там живут очень высокие люди и что они умеют много такого, чего не умеет никто. Я это считал не более чем легендой. Ведь наши купцы бывали во многих землях – и на полдень, и на полночь, и на закат, и на восход, – но ни людей из Гипербореи, ни их чудных поделок никто не видел. Но сейчас, увидев тебя, я в это скорее поверю. Ладно, мы приехали.
Грузовик мы перегнали во второй периметр стен – там имелась пустая конюшня с более высоким потолком, чем обычно. Как мне объяснил Ханно (ранее он торговал с нумидийцами), здесь содержались кони на продажу. А выше здание сделали именно для того, чтобы произвести на покупателей впечатление.
Я открыл брезент и посмотрел на богатство, которое мне досталось от щедрот правительства Российской Федерации, – ранее было недосуг. Оказалось довольно-таки негусто: пара минометов, пара пулеметов Калашникова, две снайперских винтовки, с десяток АК-74, аптечки, портативные рации, несколько пистолетов, бронежилеты, каски… Но главное, было несколько десятков мин к минометам, целая стопка цинков с патронами (судя по маркировке, в основном для АК, но и для снайперок тоже были), гранатометы – «Мухи» и РПГ с боеприпасом, – а также гранаты и даже толовые шашки.
Капля в море, конечно, подумал я, но повоюем. При всем моем уважении к латыни и римской культуре, дохлый Катон мне очень даже напоминал дохлого же Маккейна из моего времени, а политика Рима до боли напомнила таковую той самой страны, где я провел часть своей юности. Тогда я и пообещал себе, что сделаю все, чтобы Карфаген не был разрушен. И неожиданно для самого себя спросил у Ханно:
– А как называется Карфаген на вашем языке?
– Карт-Хадашт. Это означает «Новый город». Первым городом в этих местах, основанным переселенцами из финикийского Тира, стала Ытикат, которую римляне именуют Утикой. Но расположение Карт-Хадашта оказалось намного более удачным, и Новый город стал нашей столицей.
Значит, подумал я, Новгород, а Утика – что-то вроде местной Ладоги.
– Римляне вроде высадились именно в Утике? – припомнил я историю Третьей Пунической войны, которую, если честно, знал весьма отрывочно.
– Именно так, – с грустью сказал Ханно. – Их шофеты – так называются верховные правители – перешли на сторону врага в обмен на обещание, что горожанам сохранят все их права и привилегии, а их Совет старейшин просто поставили перед фактом. Тогда наш Совет послал к римлянам делегацию, которая умоляла их заключить мир, пообещав им практически любые уступки. Их консул Луций Кальпурний Пизон Цезоний[8] потребовал, чтобы мы передали им все наше оружие и все боевые корабли, сказав, что этого будет достаточно для достижения мира. Большинство нашего Совета на это согласилось.
– И это ничего не дало.
– Нам – ничего. Я уже знал, что римлянам доверять в таких делах нельзя, проголосовал за войну – и оказался прав. Римляне оружие взяли, но выставили новые условия – разрушить город и где-нибудь основать новый, но не ближе чем за десять римских миль от берега, а это около пятидесяти тысяч шагов. Это означало бы конец Карт-Хадашта. Тогда мы каким-то чудом восполнили то, что им отдали, и даже выиграли несколько битв – в море, на Тунесской лагуне и в Нефере. Но наши враги, так мне кажется, решили пока не вести активных действий, зато теперь всячески пытаются помешать нашей торговле с другими странами. А без торговли у нас в городе не хватит даже еды.
– Я готов помочь, чем смогу. А я кое-что могу.
– Кола, – чуть поклонился он, – это же не твоя война.
– Ханно, ты знаешь, для нас, русских, несправедливость – зло. Я мог бы, конечно, уйти к римлянам: мол, я ваш, буржуинский. – Слова «буржуинский», понятно, в латыни не было, и я его заменил на «любитель Рима». – Но я буду сражаться за вас, как смогу. И если надо, отдам свою жизнь. Лишь бы не было как…