Ханно все сокрушался, что у меня не было бороды, но я ему сказал, что мне и так хорошо: ну не нравятся мне бороды и усы. Пробовал один раз отпустить их в университете и понял, что это не мое.
Зал Совета старейшин оказался богато украшен: статуи, мозаики, фрески – все весьма искусной работы. В одном его конце находилось нечто вроде сцены с полом из красного порфира, там стояли столик прекрасной работы и что-то вроде высокой пепельницы, а перед сценой амфитеатром шли вверх резные кресла старейшин. Место Ханно было в первом ряду. К каждому креслу прилагался столик с табуреткой, на которой сидел секретарь. Я ожидал увидеть Кайо, но там сидел незнакомый пожилой человек с бородкой.
Впрочем, во всем зале безбородыми были лишь двое – я и странно одетый мужчина, проведший некий ритуал в начале заседания. Потом он что-то сказал, и Ханно показал мне, что нужно подойти к нему и встать на колени. Жрец – а это мог быть лишь он – возложил мне на голову руку и что-то возгласил, после чего достал из ящика голубя и принес его в жертву на той самой пепельнице – я догадался, что это был алтарь[16], – затем помазал мое лицо его кровью, а после, обложив углями тушку несчастной птицы, поджег ее.
«Да, – промелькнула у меня мысль, – я, православный христианин, принимаю участие в каком-то языческом ритуале». Но что делать? С волками жить – по-волчьи выть. Тем более что Спаситель еще даже не родился, а становиться ветхозаветным иудеем мне вовсе не хотелось, тем более что евреем я не был от слова вообще. Но про себя решил, что ни за что не перейду в языческую веру.
Затем подбежал служка, очистил и унес алтарь, а жрец с достоинством удалился. Вместо него на сцену вышли Ханно и двое одетых в мантии, в полукруглых шапочках с навершиями. Я догадался, что это были шофеты – верховные правители города. Мне опять жестом было велено стать на колени, на мою голову руку возложил на сей раз Ханно, после чего шофеты торжественно оповестили – я это даже понял, – что перед старейшинами находится Никола, сын Ханно из рода Бодон.
«Да, – подумал я. – Еще позавчера я радовался, что не из бодунов, а сегодня – пожалуйста. Но что поделаешь, такова их селяви, как говорят французы…» Впрочем, французы на сей момент не существуют в природе, и галлы, там обитающие, французского и близко не знают.
Я произнес заученную благодарственную речь и поклонился залу. Последовал поход в канцелярию, где у меня забрали старую пластину и выдали новую, и на этом мой визит закончился.
Тот вечер ознаменовался банкетом в доме Бодонов. Присутствовали оба шофета, а также дюжины три старейшин. Единственными женщинами были Аштарот и Мариам, ну и, конечно, служанки, разносившие еду; в их числе была и Танит.
Началось с торжественных речей, которые я уже немного понимал. Потом последовали многочисленные смены блюд и напитков, так что в конце пьяны были практически все. Тостов, впрочем, не было – их изобретут лишь в начале восемнадцатого века в Англии (если, конечно, тогда будет Англия); не было и игр с выпивкой, как в Риме эпохи империи. Так что я пил понемногу, несмотря на то что вина и правда были хорошими, и в конце застолья даже хотел помочь слугам донести иных гостей до их карет. Увидев это, Ханно, несмотря на подпитие, строго мне сказал, что члену высокого рода подобная работа не приличествует.
Следующий день я всецело посвятил планированию. Было ясно, что я не смогу производить ни патроны, ни более или менее современное оружие. Бензин для грузовика, учитывая наличие нефти, конечно, можно было получить: мне довелось видеть «чеченские самовары» – приспособления для перегонки нефти в низкокачественное горючее. Но я плохо представлял себе их устройство и потому вынужден был отказаться от идеи создать первый в мире НПЗ. Да и, как говорится, слона нужно есть по кусочкам, а не пытаться запихать его в рот разом. Поэтому я решил для начала сконцентрироваться на трех вещах.
Во-первых, придумать более совершенные седла, а также стремена. Полагаю, что для местной кавалерии это было бы более чем кстати.
Во-вторых, «изобрести» арбалет. Не самая сложная конструкция, но она без труда пробьет римский доспех. Конечно, английский лук лонгбоу, с помощью которого англичане победили французских рыцарей при Азенкуре, был бы еще лучше, но я в этом деле профан – не знаю ни как его делать, ни как целиться. А арбалет можно будет потом масштабировать в качестве своего рода баллист; конечно, баллисты уже существовали, но можно их сделать намного более точными.
И наконец, создать новый боеприпас для здешних катапульт – нечто вроде «греческого огня». Когда-то давно мы с пацанами в Америке решили попробовать сварганить его из подручных материалов. Не буду приводить всю номенклатуру того, что мы использовали (а вычитали мы кое-что в одной из энциклопедий), но сделали все просто на ура. Потом мы не знали, как эту дрянь потушить. Кто-то сбегал домой и принес уксус, и он вроде сработал. Хорошо еще, что мы подожгли плошку с получившейся адской смесью на камне, торчавшем из моря, и более ничего не сгорело. Но двое из нас получили ожоги, пытаясь потушить огонь[17]. Потом всех нас подвергли тому, что в Америке в нынешние времена именуется child abuse, сиречь кого-то выпороли, а кого-то просто примерно наказали.
Как бы то ни было, все ингредиенты можно было достать и здесь. Чем я и решил озадачить Ханно на следующий день, когда проспится. И лег спать – не любил я портить глаза при свете масляной лампы.
Ночью практически бесшумно отворилась дверь, и ко мне в постель юркнуло девичье тело. Я, конечно, был теоретически не против, тем более что с женщиной не был уже почти полгода, но ситуация меня немного озадачила.
Я чуть отстранился и смог спросить на пуническом:
– Кто здесь?
– Это я, Танит, – послышался тихий голос. – Хозяйка меня прислала к тебе.
– Хозяйка? Аштарот?
Я ничего не понимал.
– Нет, я теперь в услужении у Мариам. Она сказала, что тебя любит…
– И прислала тебя?
– Да, она попросила, чтобы я сделала тебе… приятно. Я же рабыня, поэтому это здесь принято.
– А сама ты хочешь? Или боишься?
– Боюсь… – И она вздохнула. – Не знаю, как это будет. Да и… вдруг у меня будет ребенок… И тогда он тоже будет рабом. Я бы не отказалась стать матерью твоего ребенка, но только если он будет свободным. А это может решить только хозяйка.
– Тогда лучше не надо.
– Можно я у тебя останусь? – спросила Танит. – Чтобы не печалить хозяйку. Да и, знаешь, ты мне очень нравишься. Обещаю, я не буду тебе мешать.
– Хорошо.
Я обнял девушку, тем более что было довольно-таки прохладно, даже под одеялом, и мы потихоньку заснули.
А с утра я проснулся, когда почувствовал, что неожиданно оказался один. Чуть прошелестело надеваемое платье, и девушка выпорхнула из комнаты. А я лежал и глупо улыбался, хотя ничего такого ночью и не произошло.
После завтрака Ханно вновь захотел поучить меня пуническому, и, должен сказать, несмотря на то что ему была решительно незнакома методология двадцать первого века, делал он это весьма эффективно. Конечно, мне помогало некоторое знание арамейского и то немногое, что я помнил из университетского курса иврита. Но мне было настолько весело, что я даже не заметил, что пришло время обедать.
А после обеда Ханно посмотрел на меня и сказал:
– Знаешь, Кола, я объездил немалую часть света, включая земли, которые обычно не видит никто. Как, например, земля, откуда я привез Кайо.
Я взял восковую дощечку и вывел на ней контуры Европы, севера Африки и побережья Карибского моря с прилегающими землями и Антильскими островами. Получилось, сказать честно, весьма хреново, но, когда я поднял голову, Ханно смотрел на меня выпученными глазами – таким я его еще не видел.
– Откуда тебе все это известно?
– У нас в России в школах преподают географию.
– Сын мой… я ни разу еще не видел карту, которая показывала бы столько земель. В том числе и тех, которые мне неведомы.
– Карта не самая лучшая, отец. – Да, он теперь был моим официальным отцом в Карфагене. – Но как мог, так ее и нарисовал. А скажи мне: Кайо и тапир на фасаде отсюда? – И я показал на Антилы и север Южной Америки.
– Значит, это животное ты называешь «тапир»? На языке локоно – именно на нем разговаривало племя Кайо – оно именуется «хема». Да, именно из тех мест. Вскоре после того, как я вернулся из Рима, я наткнулся на записки одного своего предка – его тоже звали Ханно. Оказалось, он успел побывать в неких землях далеко на закате. И мы с моим братом Химилько решили туда сплавать. Вернулись с немалым количеством золота и серебра – многое здесь построено на те деньги. Только потом Химилько еще раз отправился в те места и пропал…
Глаза Ханно заблестели, он отвернулся на секунду и украдкой, как ему показалось, смахнул слезу рукой. Потом повернулся и продолжил:
– Да, я назвал сына в память о брате. Но и мой Химилько точно так же не вернулся, когда ушел на юг, в земли черных людей. А Кайо жил на этом острове, – показал Ханно на Тринидад. – Его племя именовалось локоно, а их злейшими врагами были калина, которые жили на островах севернее. Однажды они пришли в его деревню – именовалась она Малали – и сожгли ее, взрослых перебили, а детей взяли с собой: их калина считали деликатесом. Да, калина любят человеческое мясо.
Мы с братом и нашими людьми захватили одну из лодок калина, на ней были двое еще живых детей – Кайо и его сестра Лалива – и корзина с жареным человеческим мясом. Калина мы перебили и бросили в море на съедение акулам, мясо сожгли и захоронили пепел, а выживших детей взяли с собой, и они нам очень помогли, когда мы путешествовали по тамошним землям. А когда мы вернулись, Химилько взял Лаливу (она стала его наложницей, его жена не возражала), а я Кайо, который стал не только моим слугой, но и другом. Когда-нибудь я расскажу тебе поподробнее, если тебе интересно.