менделистов низвергал, какого-то Вильямса грыз (а может, и не грыз вовсе, а к солнцу возносил - немало их, Вильямсов разных перебывало в те годы борений и побед). И вдруг - не стало. Главное, шума никакого не было. Рухнули стены, колючкой обвитые! И тут же вновь воздвиглись, без колючки, зато радужным разрисованные. Так думал старик Грандиозов. (- А больше так никто не думал, особливо я, - сказал я летчику-ювелиру). Смотреть на радужные стены Грандиозов не пожелал. Заперся в отдельной своей квартирке, где ругался на кухне в одиночестве. Единственной радостью жил: по выходным казнил там же, на кухне, приписчиков, жуликов, врагов народа, несунов, а порой и тараканов - житья не давали, проклятые! - Видите теперь? - сказал я соседу. - Был на свете Полюгаров, существовал. Ничего мне не ответил ювелир, повернулся и ушел к себе. А ночью слышался из-за его двери командный голос: - Двадцать суток гауптвахты! Мало? Тридцать суток! Пятьдесят! Сто!.. Ну-с, дальше...
Глава 7.
"01", "02", "03"?
Гоша стоял, вжавшись в стену, и прислушивался к шорохам у соседа. Примерно так представлял он себе этого человека: старичок-сморчок с жиденькою спинкой, очки перевязаны изолентой, старинный, чуть не мопровский значок на светящемся пиджачишке и пенсия два рубля с мелочью... За стеной кашляли, бродили взад-вперед, шаркали ногами, звенели ложечкой в стакане - жили, одним словом. К старичкам у нервного Гоши был особый счет. "Душат! - любил повторять он в кругу приятелей. - Губят, консерваторы, современное искусство! (Из чего следовало, что являлся он все-таки художником. Нерисующим, правда, поскольку картины не было ни единой). - Вошкаешься? - грозно спросил Гоша стенку. - Речи толкаешь? А вот мы тебя сейчас шуганем! Он подтащил верный "Юпитер" поближе и включил на полную катушку. Магнитофон заорал. Гоша вообразил, как сморчок с перепугу вздрагивает, наступает на собственные очки и судорожно ищет валидол, обхлопывая карманы и по-рыбьи разинув рот. Давясь от хохота, выключил голосящий агрегат и прислушался. Ошибочка вышла. Никто там не наступал на очки и ртов не разевал. Те же звуки продолжались - суровый голос вопросил: "Есть ли поводы для смягчения приговора? Нету поводов". И снова кашель, шаркание, полязгивапие. Гоша раздраженно порыскал глазами по комнате, отыскивая инструмент, способный пронять незнакомого, но уже ненавистного старичка-сморчка с двухрублевой пенсией. И упал его блуждающий взгляд на телефон... Не раз и не два баловался Гоша с приятелями телефонными играми. Главное тут - по возможности правдоподобно объяснить причину вызова. Но вот кому объяснить? Существовало три пути, так и обозначенных номерами. Вариант первый (он же номер "01") означал, что можно вызвать пожарных. Гоша с наслаждением вообразил, как подкатывает к дому огненная колесница, вытягивается лестница и взобравшийся по ней лихой топорник хватает сморчка за шиворот. Сморчок причитает, с него сдирают штраф за ложный вызов и всё такое... Гоша причмокнул от удовольствия, но чудная картина развалилась, не родившись. Жил игрун Гоша, а значит и старик-сосед, хотя и на высоком, но безнадежно первом этаже. Лестница и топорник, таким образом, отпадали начисто. Можно было обратиться к варианту "02". Но значило это, что придется иметь дело с милицией. Бедный интеллигентный студент связываться с ней не станет, решил Гоша. (Нет, все-таки он был студентом, это ясно!). Плохи шутки с милицией, так скажет всякий, кто пробовал шутить с нею. Бог с ним, с номером "02".,. Оставался, следовательно, последний вариант. К нему Гоша и прибег. Он скроил плачущее лицо, зажал в зубах уголок носового платка, набрал номер и, не дожидаясь ответа, завопил надтреснутым голосом: - Але! Але! Хто ето? Ась? И хто говорить-то? Мине "скорую"! "Скорую" мине! Фу, как пережимал Гоша! Кто же так в наши дни разговаривает - "мине". Решительно никто. И в высшей степени странно, что подействовало дешевое лицедейство на строгих диспетчеров "Скорой помощи". - Погодите! Толком скажите, кто болен! - Ась? - кричал Гоша в трубку дурным голосом. - Дедушка, что у вас стряслось? - Голубушка, - умиленно зашамкал в трубку "дедушка". - Никто у меня не болен, померла моя старуха, упокой, царица небесная, богу... душу... рабу твою... Тут Гоша немного запутался в терминах. Но в принципе держался неплохо раз подействовало. Артистично, собака, говорил. (А может, он артистом и работал? Недоступный разуму человек! Одно слово: игрун...). - Адрес сообщите! Быстрее, дедушка! - Дак ведь год как умерла! - возопил Гоша. Платок выпал изо рта. - А теперь явилась, подлая! Ищет чего-то.. И двое еще с ней, черных, кожаных... - Кожаных... Ясно. Адрес можете назвать? - А могу, могу, миленькая. Ядринцовская, дом 35, квартира... э-э-э... два. Ты уж приезжай, сделай милость. А то она ходит везде, а у меня ремонт. И кожаные с ней толкутся, следят... Ох, вот она, за спиной! Спасите старика-а-а-а!.. И бросил трубку. Артист был Гоша все-таки, точно артист. Оставалось ждать.
Глава 8.
Казнь бюрократов
Их было семеро, и все пришли из мусоропровода. Первый, работник райфинотдела, боролся с крупным финансовым капиталом и одержал победу. Всего неделю продержался цветочный кооператив "Резеда" и был удушен за злостные мечты о роскоши. Кооператоры, подрывавшие основы строя, удалились в рубише, а горожане продолжали покупать цветы только в кадках. Двое из ДЭЗа № 10 боролись с собственными жильцами за экономию цветных и черных металлов - не чинили крышу. Здесь тоже была полная виктория. Остальные - кто продержал в столе изобретение до полной протухлости, кто перестал завозить в магазины сахар, отчего самогонка в районе сделалась совершенно несладкою, - народ, словом, подобрался мелкий. Как повелось исстари, роздано им было по "строгачу" и велено преобразиться. Откозыряли борцы и немедленно приступили к преображению на радость дающим выговоры, да не оскудеет их рука во веки веков! Не знали борцы, что близок их час. Каждый был вырезан, отсортирован и положен в ящичек, смотря по одержанной победе. Пришло время воздаяния. Неделю дожидались они в углу, растрепанной кучкой газетных вырезок, шевелились от сквозняков, гулявших по квартире. А теперь - шабаш. Настала минута, коей так жаждала душа старика. Грандиозов облачился в старый свой, последний костюм, повязал тщательно галстук (шапку снимать не стал опасался застенных обвалов и бурь). Включил настольную лампу с жестяным помятым колпаком и приступил к делу. Заседание началось с. душителя кооперативов. Извлеченный из угла, лег он на стол, за которым председательствовал старик. Гранднозов встал и внятно прочел сопроводительную записку. Затем было опрошено, что имеет сообщить подсудимый в свое оправдание. Молчал душитель, распластанный на поверхности стола под резким светом лампы, нечего было ему возразить. Тогда заговорил старик. Кратка была его речь, приподнята и вдохновенна. Вот она: - Слушай меня, подсудимый! Молчание твое - доказательство вины, подтверждение содеянного тобою зла. Виновен ты, виновны и подобные тебе. Вред принесли вы народу. Высшим мерилом есть благо народа, и если благо это - смерть, значит, и тебе оно благо. Ибо часть ты народа, он тебе судья, а я лишь исполнитель воли его. Прощай и помни! И легла поперек листа резолюция наискось красным; 20 ЛЕТ БЕЗ ПРАВА ПЕРЕПИСКИ И. Г. Восторженный рев тысяч голосов донесся с кухни. Были в нем и стоны, и вопли врагов, но все перекрывало мощное, единое: "Слава! Смерть подонкам! Сла-а-а-а-ва!" Грандиозов чуть усмехнулся, неторопливо вышел на кухню. При появлении его рев усилился, мигом стерлись стоны, потонули в ликующем скандировании, растворились в здравицах. Медленно поднялась рука, и стих рев. Грандиозов помедлил минуту, наслаждаясь властью над толпой слабых, затем неспешно вернулся в комнату. Свершалось великое светлое дело, и не было места жалости. Беззвучно лязгнул секатор, откатилась прочь голова душителя кооперативов, взревела радостная, преданная, верящая толпа. Блеснула искорка и погасла на дивно отточенном лезвии. Старик смахнул ее на пол, а под режущий круг лампы лег следующий преступник. Возбуждение охватывало старика. Под неслышный лязг садовой гильотинки произносил он приговоры, ставил резолюции, напутствовал осужденных в последний путь, смотрел, как вылетают и гаснут искры их маленьких душ, смахивал пепел. Пела душа. Вращался бешено диск, и властвовал его движениями старик Грандиозов. Был он один в эти сладкие минуты, вершил суд суровый и праведный, и некого было бояться ему, даже Полюгарова. - Не страшен ты, Полюгаров! Ибо сам стал я властью и нет надо мной суда! Так вскричал в упоении старик Грандиозов, бывший Зиляев, и опустил нож на шею бюрократов из ДЭЗа № 10. Умерли бюрократы, и проводил их Грандиозов на небо, к полюгаровским крестникам. А следом ушли туда же кооператоры из "Резеды". По букве виновен был душитель их, а они вдвойне - по духу. Не обманывало старика классовое чутье, не подвело и теперь. Ушли они списком, ибо врагами были по сути, и бешеный рев с кухни подтвердил правоту содеянного. Сыпался в ловушку мусор, тени прыгали по стенам, по лакированным ящичкам с литерами. Через стенку жадно прислушивался Гоша. В режущем круге света продолжалась казнь.
Глава 9.
"Пожалте бриться!"
"Скорая" сработала быстро. Подкатила к подъезду белая машина с крестом, вышли из нее двое в белых халатах, с чемоданчиком и устремились внутрь. Тут Гоша отлепился от кованой решетки, которой были забраны окна еще при отце, и переменил позицию, а именно перебрался к дверям. Приник к глазку, отворив от наслаждения рот Шаги простучали по лестнице, врачи остановились у второй квартиры, нажали кнопку звонка. Никто не открыл им. Занят был старик Грандиозов, очень занят, творил справедливость. Врач, который повыше, прислушался: - Говорит. Что-то о счастьи народном... Стучи! Низенький крепко саданул кулаком по филенке. - Ломать надо, - озабоченно сказал высокий. - Сгоняй за слесарем. Низенький помчался вниз по лестнице. - Ломайте! - шептал Гош