Наш герой к зубрилам точно не относился, он обладал живым нравом, который выражался, среди прочего, в ярком музыкальном даровании. С раннего возраста мальчик прекрасно пел и знал множество казачьих песен. Кубанская музыкальная традиция — это прежде всего хоровое пение без инструментального сопровождения. Особое значение казаки придавали военному фольклору: строевым, военно-бытовым и историческим песням, в которых освещались важнейшие походы и подвиги, поэтически осмыслялись биографии полководцев и героев. Второй важной ветвью репертуара были духовные песнопения, в которых кубанцы достигли немалой искусности. Есть сведения, что войсковые вокальные коллективы исполняли партитуры Бортнянского и Моцарта. Есаул И. И. Кияшко в книге «Войсковые и музыкантские хоры Кубанского казачьего войска» пишет: «Первое время по переселении на Кубань хлопоты по устройству на новых местах… не давали возможности проявить любовь к музыке, но, устроившись и осмотревшись, запорожцы уже в 1811 г. организуют себе певческий и музыкантский хоры»[8].
Музыкальные инструменты существовали параллельно, как более легкая, развлекательная часть культуры. Их часто использовали на свадьбах и праздниках. Играли на гармошке (иногда оснащенной специальными колокольчиками), на различных дудочках. Бытовали на Кубани и таламбасы — турецкие литавры. Но чаще на веселых застольях роль ударных играли хозяйственные предметы, от музыки далекие. Например, рубель — приспособление для глажения белья, а также ложки, ваганы (корыта), гребенки для волос. Пожалуй, такая свобода, креативность и даже некоторый юмор по отношению к музыкальному инструментарию свойственны далеко не каждой народной традиции, и это тоже по-своему отражает казацкий менталитет.
Юный Кащенко играл на народных инструментах с детства и делал это с удовольствием, а не из-под палки, как, к сожалению, часто случается с учениками современных музыкальных школ. Всю жизнь для нашего героя занятия музыкой значили не только приятное времяпрепровождение, но еще и дополнительный способ коммуникации с людьми. Музыка была важной частью его жизни, фактически второй профессией, ее он использовал как средство заработка, к ней он прибегал, когда требовалось организовать досуг для пациентов или укрепить командный дух среди врачей. Возможно, именно музыка спасала его в моменты духовных кризисов.
При этом считать его этаким весельчаком-двоечником с единственной пятеркой по пению было бы крайне неверно. Учился он хорошо по всем предметам, а особенно любил логику, математику и историю. При этом с раннего детства часто в свободное время разглядывал анатомические атласы, хранившиеся в отцовском кабинете. Возможно, интерес этот не ограничивался только теорией. Есть сведения, что Петя иногда помогал отцу и в 14 лет уже мог довольно профессионально оказать первую помощь больному, оттого никто не сомневался насчет будущности молодого человека. И выбрал он в итоге медицину, скорее всего, под влиянием отца. Пример Кащенко-старшего действительно вдохновлял. Помимо солидного жалованья, врач такого высокого уровня пользовался непререкаемым авторитетом. Петр Федорович успел поработать лекарем и в той самой Ейской войсковой гимназии, где учились его сыновья. Естественно, дети, видя уважение окружающих к отцу, хотели повторить его путь. Как уже говорилось, врачом стал не только Петр, но и его младший брат Всеволод.
Отец успел привить детям интерес к своей профессии, но, к сожалению, смерть помешала ему поддерживать их на дальнейшем пути. Тем ярче видится героизм матери, которая смогла в одиночку воспитать продолжателей врачебной династии. Александра Павловна имела сильный характер. Будучи глубоко верующей, она не скрывалась в молитвах от реальности, а постоянно хлопотала, добиваясь достойной жизни для своих детей. Все они получили хорошее образование, а некоторые даже известность в своей профессии. Например, Всеволод Петрович (1870–1943) вошел в историю как основоположник коррекционной педагогики и дефектологии в России. В 1909 году в московском доходном доме при его личном участии открылась школа-санаторий для детей с нарушениями центральной нервной системы и задержкой в развитии. «Дефективных», как принято было тогда их называть, лечили, обучали и исследовали. Подобное учреждение стало первым не только в России, но и в мире. Другой брат, Борис Петрович, писал серьезные методические труды, по которым работали педагоги младших классов.
Когда наш герой после окончания гимназии в 1876 году поступил на медицинский факультет Киевского университета, мать сразу начала хлопотать о стипендии для него. Средства в итоге выделил не Киев, а Кавказский учебный округ, в то же время они выплачивались и Московским университетом; благодаря этой сложной схеме для Петра открылась возможность перевестись в Москву. Матери удалось добиться успеха, правда, и сын не подкачал — учился он блестяще. Собственно, и подавать властям грамотные прошения он уже умел, несмотря на достаточно юный возраст. В архиве Московского университета есть его письмо ректору от 21 сентября 1876 года следующего содержания: «Честь имею покорнейше просить ваше превосходительство сделать распоряжение о зачислении меня студентом медицинского факультета Императорского Московского университета. Даю подписку в том, что во все время пребывания моего в университете буду подчиняться правилам университета»[9].
Время показало, что слова своего Кащенко не сдержал: правила им нарушались неоднократно и серьезно, что привело к неприятным последствиям. Однако осенью 1876 года восемнадцатилетний Петр ехал в Первопрестольную с твердым намерением получить образование. Для этого у него имелось все необходимое. Ему назначили ежемесячную стипендию в размере 25 рублей. На семь из них он тут же снял себе комнату в Леонтьевском переулке, рядом с университетом, прочее оставалось на студенческую жизнь — небогатую, но крайне интересную, особенно после тихого провинциального Ейска. В Москве тогда работало огромное количество заведений общепита на самый разный кошелек, а улицы уже начали заливать асфальтом. Развивалась сеть общественного транспорта, представленная двухэтажными конками, управляемыми форейтором.
Москва 1870-х была богата культурными событиями. На это время пришелся расцвет деятельности Товарищества художников-передвижников, на сцене блистали Леонид Собинов и Мария Ермолова, в недавно открывшейся Московской консерватории давались симфонические концерты, в которых звучали произведения современных композиторов, например П. И. Чайковского, чья музыка очень нравилась нашему герою. Несмотря на скромное материальное положение, он все-таки находил возможность ходить на концерты, изыскивая самые дешевые билеты. Казалось бы, Петру Петровичу оставалось только радоваться удачному стечению обстоятельств, приведших его в сердце Российской империи и в один из ее лучших университетов. Но вскоре обстоятельства повернулись иначе.
Глава четвертая. Земля и воля
К моменту поступления нашего героя Московский университет только что отпраздновал свое столетие (1775). Учебное заведение считалось одним из лучших в стране, а его медицинский факультет принадлежал к трем ведущим, созданным самим Ломоносовым. При этом образование врачей вплоть до конца 1860-х оставляло желать лучшего. Ежегодно университет выпускал около ста специалистов, но их уровень подготовки заметно уступал выпускникам медицинских школ Западной Европы. Неудивительно, что глобальные реформы царя-освободителя Александра II коснулись и высшего медицинского образования. В ходе реформ был создан единый отечественный образовательный стандарт для будущих врачей. Он базировался на совершенно новом учебном плане, включавшем три этапа подготовки. Для каждого из них предназначалось три типа клиник — пропедевтические[10], факультетские и госпитальные. Модель опробовали в Московском университете, после чего распространили на всю страну. Структура, созданная при Александре II, сохраняется в системе отечественного медицинского образования по сей день.
Всегда очень важно, кто именно воплощает в жизнь реформы правительства на местах. Формирование нового лица московской медицины происходило под непосредственным влиянием Григория Антоновича Захарьина, человека выдающегося и удивительно харизматичного. Он был блестящим диагностом и безграничным эксцентриком. При лечении императора Александра III вердикт свой высказывал императрице без всяких придворных реверансов, почти грубо: «Я знаю, что говорю». Далеко не все коллеги соглашались с Захарьиным, однако после смерти императора вскрытие подтвердило его правоту. Захарьин прекрасно читал лекции, правда, их порой освистывали из-за того же чрезмерного эксцентризма лектора.
Москвичи называли его «знаменитый Захарьин», чаще всего имея в виду вовсе не высочайшую врачебную квалификацию, а его многочисленные чудачества, ставшие расхожими анекдотами. Например, приходя к больным, он требовал остановить все часы и даже пытался запрещать петь канарейкам. Мог разгромить кухню, если она казалась ему недостаточно чистой, или вспороть подушки, если пух слежался или наволочка сырая. И все это сходило ему с рук, а коллеги завидовали, ведь от клиентов у чудаковатого профессора не было отбоя. Эндокринолог Василий Шервинский писал о нем: «Что Григорий Антонович ругался в купеческих домах, так это не диво, так как подчас никакого терпения недоставало, чтобы переносить все те нелепости, которыми была полна домашняя обстановка замоскворецких купцов». Как бы то ни было, именно Захарьин оказался первым из российских профессоров-медиков, кто осознанно включал в сферу профессиональной подготовки вопросы врачебной этики, он учил студентов уважению к своей профессии и самоуважению. Возможно, его странности в какой-то степени были проявлением внутренней свободы, которая позволяла ему оказывать медицинскую помощь так, как он считал нужным, даже самому императору.