оны, от собственного признака род отличается потому, что этот признак сказывается только об одном том виде, для которого он является собственным его признаком, и о тех индивидуальных вещах, которые данному виду подчинены, как способность смеяться сказывается только о человеке и об отдельных людях, между тем род сказывается не о единичном виде, но о нескольких [и притом] различных. Что же касается различающего признака и общих привходящих признаков, то от них род отличается потому, что, если различающие признаки и общие привходящие определения и сказываются о нескольких и различных по виду [вещах], все же они сказываются не при указании существа [вещи]. Когда вопрос поставлен у нас непосредственно, о чем именно сказываются эти определения, в этом случае, говорим мы, они не заключают указания на существо вещи, но скорее на то, какова [по качеству] известная вещь. В самом деле, при вопросе, что есть по качеству человек, мы говорим, что это [существо], одаренное разумом, и при вопросе, каков по качеству ворон, мы говорим, что это [существо], наделенное черным цветом; между тем обладание разумом есть различающий признак, а наделенность черным цветом – привходящий признак; когда же нам задан вопрос, в чем существо человека, мы отвечаем, что это – живое существо, а живое существо – это был род для человека.
Поэтому то обстоятельство, что род сказывается больше чем об одном, отличает его от [всего] того, что сказывается только об одной из индивидуальных вещей, то, что он [сказывается] о различных по виду вещах, отличает его от определений, сказывающихся в качестве видов или в качестве собственных признаков, а то, что [он сказывается] при указании существа [вещи], отделяет его от различающих признаков и от общих привходящих признаков, которые сказываются не при указании существа [вещи], не при указании качества или состояния всего того, о чем они сказываются. Таким образом, данная здесь характеристика значения, присущего роду, не заключает в себе ни чего-либо излишнего, ни какой-либо неполноты.
Глава третья
О виде может быть речь и в отношении к образу каждой вещи, согласно чему [например] сказано: во-первых, здесь достойный власти [внешний] вид. И кроме того, как о виде говорится также о том, что подчинено разъясненному выше роду, в соответствии с чем мы обычно говорим, что человек есть вид живого существа, причем живое существо – это род, а белое – это вид цвета, и треугольник – вид формы. Но если, выявляя род, мы учитывали вид, сказавши, что род есть то, что сказывается в отношении многих и различных по виду вещей, при указании существа этих вещей, а вместе с тем мы вид обозначаем как то, что подчинено разъясненному выше роду, в таком случае надо твердо стоять на том, что так как и род есть род в отношении чего-нибудь, и вид есть вид чего-нибудь (то и другое [значит] всегда [стоит] в отношении друг к другу), поэтому и в формулировках определения как одного, так и другого необходимо одинаково пользоваться и тем и другим. Отсюда значение вида указывают и так: вид есть то, что ставится под родом и о чем род сказывается при указании его (т. е. вида) существа. А кроме того, оно указывается и так: вид есть то, что сказывается о многих отличных по числу [вещах] при указании существа этих вещей. Но уже такая формулировка могла бы относиться только к самому последнему виду – к тому, что является только видом, между тем другие относятся и не к самым последним видам.
То, о чем здесь идет речь, могло бы стать ясным следующим образом. В каждой категории есть некоторые определения, которые являются в наивысшей мере родами, и, с другой стороны, – некоторые, которые являются в наивысшей мере видами, и между теми, которые являются в наивысшей мере родами, и теми, которые являются в наивысшей мере видами, имеются [также] другие. В наивысшей мере родовой характер носит то, за пределы чего не может подняться какой-либо другой род, в наивысшей мере видовой характер то, за пределы чего не может опуститься [какой-либо] другой вид, а между тем, что является в наивысшей мере родом, и тем, что является в наивысшей мере видом, помещаются другие определения, которые, оставаясь одними и теми же, оказываются и родами, и видами, если, однако, их ставить в отношение то к одному, то к другому. То, о чем идет речь, можно пояснить на одной категории. Субстанция и сама – это род, а под нею находится тело, под телом – одушевленное тело, под этим последним – живое существо, под живым существом – разумное существо, под ним – человек, а под человеком – Сократ, Платон и [вообще] отдельные люди. Но в этом ряду субстанция есть то, что является в наибольшей мере родом и выступает только как род, а человек – то, что является в наибольшей мере видом и выступает только как вид, тело же есть вид по отношению субстанции, но род по отношению к телу одушевленному. В свою очередь, и одушевленное тело есть вид по отношению к телу, но род по отношению к живому существу (т. е. животному), и, в свою очередь, живое существо есть вид по отношению к одушевленному телу, но род по отношению к разумному существу, а разумное существо есть вид по отношению к живому существу, но род по отношению к человеку, человек же есть вид по отношению к разумному существу, но уже не является также и родом по отношению к отдельным людям, а есть только вид и все, что непосредственно сказывается перед индивидуумами, может быть только видом, но уже не родом.
Таким образом, как субстанция стояла на самом верху, потому что раньше ее не было ничего, и являлась родом в наивысшей мере, так и человек представляет собою вид, за которым уже нет [другого] вида или чего-нибудь, способного [дальше] делиться на виды, но [за этим видом] уже идут те или другие индивидуальные вещи (ибо нечто индивидуальное есть Сократ, и Платон, и вот этот белый предмет), он оказывается исключительно только видом и самым последним видом, или – как мы сказали – видом в наивысшей мере; что же касается промежуточных звеньев, то в отношении к тому, что раньше их, они являются видами, а в отношении к тому, что после них, – родами. Поэтому также промежуточные звенья выступают в двух формах, в одной – по отношению к тому, что стоит раньше их, – здесь они обозначаются как его виды, в другой – в отношении к тому, что идет за ними, – здесь они обозначаются как его роды. Между тем крайние звенья имеют одну только форму: то, что является родом в наибольшей (наивысшей) мере, имеет определенную форму в отношении к тому, что стоит под ним, будучи наивысшим родом для всех вещей, а в отношения к тому, что находилось бы раньше его, такой формы уже не имеет, поскольку оно выше всего и выступает в качестве первого начала и [такого] рода, выше которого, как мы сказали, не мог бы подняться никакой другой; с другой стороны, то, что является в наибольшей (наивысшей) мере видом, имеет одну определенную форму, обращенную к тому, что стоит раньше его, по отношению к чему оно является видом, а другой формы, обращенной к тому, что идет за ним, не имеет, но и по отношению к индивидуальным вещам оно называется тоже видом. Однако же по отношению к индивидуальным вещам оно обозначается видом, как объемлющее их, а по отношению к тем звеньям, которые стоят раньше его, оно называется так, поскольку объемлется ими.
Этим путем как род в наибольшей (наивысшей) мере обозначается то, что, будучи родом, не является вместе с тем видом, и в то же время то, за пределы чего не может подняться выше другой род; а с другой стороны, как в наибольшей (наивысшей) мере, (мы определяем) то, что, будучи видом, не является родом, то, что, выступая в качестве вида, не подвержено дальнейшему делению на виды и что при указании существа вещи сказывается о многих, отличных друг от друга по числу вещах. Что же касается тех звеньев, которые находятся в промежутке между крайними, их признают находящимися во взаимном соотношении родами и видами, и каждое из них принимают за вид и за род [вместе], беря, однако, его каждый раз в одном и потом – в другом отношении; причем звенья, идущие вверх перед самыми последними видами вплоть до самого первого рода называются родами и видами и взаимно подчиненными родами, как Агамемнон называется Атридом, и Пелопидом, и Танталидом, и, в конечном счете, потомком Зевса. Только при указании родословных возводят начало по большей части к одному источнику, примерно сказать к Зевсу, между тем при родах и при видах дело обстоит иначе, ведь сущее не является одним общим родом для всего, и все существующее не является однородным на основе одного наивысшего рода, как говорит Аристотель. Примем, напротив, как [у него] в «Категориях», десять первых родов в качестве десяти первых начал; [тогда] если обозначить все их как сущее, такое обозначение будет у них, по его словам, одинаковым по имени, но не одинаковым по смыслу. Дело в том, что, если бы сущее было одним общим родом для всего, тогда все называлось бы сущим; в одном общем смысле имеется десять первых [родов], то общность дается только по имени, но не в то же время и по смыслу, раскрывающемуся в соответствии с именем. Таким образом, самых общих родов – десять, а для последних видов имеется некоторое, однако же не безграничное число; что же касается индивидуальных вещей – сюда относится то, что идет вслед за последними видами, – то их число безгранично. Поэтому Платон указывал пройти путь (опускаться) от самых общих родов до самых последних видов и [потом] остановиться, а путь проходить (опускаться) через промежуточные точные звенья, подвергая их делению с помощью видообразующих признаков; то же, что безгранично по числу, он указывает оставлять в стороне, так как относительно него не может получиться [никакой] науки. При спуске к самым последним видам, необходимо, производя деление, подвигаться среди [получающегося] множества, напротив, при подъеме к наиболее общим родам надлежит собирать множество в единство. Ибо вид и еще более род являются тем, что сводит множество в одно существо, а частичное и единичное, напротив, всегда разделяет единство на [некоторое] множество, ведь через причастность к виду большое число людей образуют одного, а через посредство отдельных людей единый и общий человек образует (несколько) их. Единичное всегда вносит разделение на [отдельные предметы], между тем общее связывает вместе и образует одно.