— Люба, тебе нравится твоя комната? — спросила я.
— Не знаю, я никогда не думала, — очень честно ответила она. — Тут так всегда было.
— Ты не хотела бы все изменить?
— Чтобы было, как в сказке? — с застенчивой улыбкой спросила она.
Я невольно рассмеялась.
— А что твой папа говорит об этом?
— Ничего. Мы никогда не говорили с ним о моей комнате. Я покажу вам его кабинет, его спальню и библиотеку. Там все иначе. Там красиво. У папы хороший вкус, вы не думайте, — она кинулась на защиту своего любимого отца.
Мне стало не по себе, а девочка взяла меня за руку и повела в кабинет Корецкого. Вот тут я испытала шок. И вовсе не от претенциозной шикарной дубовой мебели, множества медицинской литературы на разных языках, огромного письменного стола заваленного бумагами, на котором рождалось то, что потом становилось достоянием и гордостью страны. Меня потрясло и больно укололо другое. Между двумя окнами с тяжелыми бархатными шторами висел портрет женщины в золоченой раме. Сказать, что она поражала своим величием и красотой, это просто промолчать. Черноволосая, черноглазая высокомерная богиня. Глядя на нее, у меня защемило сердце. Куда мне до нее. Как я могу претендовать на этого мужчину после нее. Что он может найти во мне? Я никакая по сравнению с ней. Видимо, мои мысли легко читались по моему лицу, потому что Люба сжала мою руку и произнесла:
— Вы не думайте чего, это Тамара. Она умерла. Ее нет, а портрет — это все, что от нее осталось.
Я смотрела в черные глаза ребенка, так похожие и не похожие на глаза женщины с портрета, и понимала, что от Тамары остался не только портрет и воспоминания, но еще и эта очаровательная девочка, только характер у нее явно совсем другой. Я внутренне собралась.
— Это твоя мать?
— У меня нет матери, есть только отец. Я не хочу говорить о ней. Я вообще ненавижу женщин, особенно двух Тамару и Анну Каренину. Пойдемте, папа уже наверное заждался.
Я постаралась сменить тему. Очень хотелось сделать ей что-то приятное.
— Люба, а может, попробуем изменить твою комнату, чтобы было видно, кто в ней живет, твой характер, твои желания, твои мечты.
— Сделаем голубой потолок, как небо?
— Почему голубой? — пришло время удивиться мне.
— Как его глаза. У него были такие глаза… — она мечтательно посмотрела на меня.
— У твоего друга?
— Нет, он не успел стать другом. Я даже не знаю, как его зовут. Но, поверьте, я никогда не видела мальчика красивее. И он выбрал меня! Представляете, меня, такую худую и невзрачную. Он пригласил меня танцевать.
— Вы танцевали?
— Нет. Папе надо было на работу, и мы ушли. Но я верю, что мы еще будем с ним танцевать. Ведь я узнаю его, сколько бы лет ни прошло.
Мне стало грустно. Сказки не будет, даже если она снова встретит своего принца с синими, как небо, глазами. Таких сказок просто не бывает. Он старше нее. Его однозначно развратят женщины, он потеряет свою привлекательность, или просто окажется красивой пустышкой. Как хорошо, что у меня нет детей. Меньше разочарований. Даже если предположить невозможное, то, что она действительно узнает своего мальчика, что будет с ней, когда ее мечта разобьется о жизнь серую и совсем не добрую? Я уже чуть не плакала.
— Вот вы где, — вернул меня в реальность голос Корецкого. — А я вас потерял. Что, Катя, Люба тебе квартиру показывала? До нашей спальни, я надеюсь, вы не дошли. Ее покажу тебе я.
— Хорошо, мы тут хотим в Любиной комнате все переделать. Ты же не против, Саша?
— Переделать? А что?
— Все, — Люба опустила глаза в пол. А я решила говорить. — Потолок покрасить, обои сменить. Шторы, тюль. Я думаю, что тебе денег на это не жалко? — Я внутренне сжалась, потому что обнаглела.
— Не жалко. Мне дочь никогда не говорила об этом.
— Просто ей нужно было женское внимание.
Он рассмеялся и обнял меня. Я растаяла. Вот так всегда: одно его теплое слово, один жест и я на седьмом небе от счастья.
Мы с Любой убрали со стола. Я вымыла посуду. И мы с моим профессором удалились в его спальню.
Это была необыкновенная ночь. Я чувствовала себя женой, подругой, а не просто любовницей. Теперь мы семья, одна семья и у меня есть восьмилетняя дочь. Причем, очень необычная дочь.
На работе я не могла не думать о вчерашнем вечере. Я постепенно становлюсь женой. Пусть отношения не оформлены юридически, но фактически я почти жена. Готова ли я к этому ответственному шагу. Я не знаю. Надо написать с одной стороны листа все «За», а с другой все «против» и сравнить, а потом подумать. Хорошо подумать и конкретно. Я взяла лист бумаги.
Вот мои «за»: 1. Я его люблю 2. Я его люблю 3. Я его люблю больше жизни.
Вот мои «против»: 1.Ему 61 год. 2. У него восьмилетняя дочь. 3.Меня пугает его прошлое.
Написала. И что? Да ничего, я никогда не смогу отказаться от возможности быть с ним. Вот и вся истина. А вот смогу ли я быть матерью Любе? Не знаю. Она достойна любви. У меня же нет никакого опыта. Я могу встречаться с ней, могу с ней дружить. Но воспитывать ее — нет, я не могу. Да и Александр Валерьевич не захочет чьего-либо вмешательства в ее жизнь. Была бы она маленькой девочкой — другое дело, а она взрослая, нет, не годами — сознанием. Все, я определилась. Его я люблю и буду с ним до конца. С ней я подружусь, но буду держаться на расстоянии. А там как Бог даст.
Я обещала пойти с Любой по магазинам и переделать ее комнату. Может, опрометчиво. Мой мужчина был не очень доволен. Ночью я спросила его, почему он держит ее в такой строгости, почему подавляет в ней женское начало. Он ответил, что боится. Он считал, что из нее выйдет гениальный ученый, и сожалел, что она родилась девочкой. Постепенно мы перешли к разговору о детях вообще. Он говорил о них скорее как о пациентах, чем как о пупсиках, с которыми хочется играть и которых приятно тискать. И тут я поняла, что безумно хочу от него ребенка. Да, я люблю его настолько, что отцом моего ребенка вижу только его. Кстати, он никогда не спрашивал меня, как я предохраняюсь. Может, это говорит о том, что он не против нашего продолжения в виде сына или дочки? Либо он считает меня здравомыслящим гинекологом, который сам в состоянии позаботиться о своей контрацепции. Как все сложно. И не спросишь ведь лишний раз, а то подумает чего… и бросит. Нет, я так не хочу. Он мой, и я сделаю все, чтобы так и оставалось. Мы год вместе. Его секретарша говорит, что так долго отношения он поддерживал только с женой. Ладно, подумаю об этом всем после. Не хочется его обманывать, не хочется его терять, и быть откровенной страшно.
К концу рабочего дня мне позвонила Галина и попросила перед уходом зайти к шефу. Я зашла, он принял меня сразу, только я удивилась тому, что он без халата.
— Катенька, родная, как хорошо, что ты зашла. Я тут думал, думал и решил пойти с вами. А то купите розовые шторы, а я не переживу, — он добродушно рассмеялся.
«Просто не хочет, чтобы я оставалась наедине с Любой», — мысль прочно поселилась у меня в голове.
— Александр Валерьевич, я всегда рада вашему обществу. Тем более это ваша дочь. И речь идет о переделке маленькой части вашей квартиры.
— Ты расстроена, Катя?
— Нет.
— Не обманывай меня. Никогда. Я же вижу. И мы давно перешли на «ты», что случилось?
— Нет, ничего, мы с вами сейчас в клинике в вашем кабинете, вот поэтому я обращаюсь к начальнику на «вы».
Он обнял меня, крепко прижал к себе и прошептал:
— У нас все нормально, Катя?
Душу отпустило. Я чмокнула его в щечку.
— Саша, у нас все нормально. Пойдем. Люба ждет.
Вечер закончился ужином в ресторане, втроем.
Часть 13
В клинике новый санитар
— Катюша, — мы с профессором лежали в постели, — Катенька, у меня к тебе есть просьба.
— Конечно, Саша. Все, что ты хочешь.
— Катюша, я взял на работу мальчика. Не знаю почему. Он мне в душу запал. Я скучаю по моей девочке, я так редко ее вижу и проявляю отцовские чувства к чужим детям. Представляешь?
— Подожди, Саша, сколько лет мальчику, у тебя неприятностей не будет?
— Нет, Катюша, ему восемнадцать. Просто он один, в чужом городе. Здесь любому трудно выжить, а он еще мальчишка, и с его внешностью ему просто не дадут жить.
— Какие-то проблемы? — первое, что пришло в голову, это что у мальчика выраженные физические недостатки. Но мой мужчина произнес обратное.
— Безумно красивый мальчик и толковый. Приехал один из какой-то тьмутаракани. Мать алкоголичка, отец их бросил. Он хочет вырваться из прошлой жизни, и он добьется, понимаешь, вот такие амбиции. Жить негде, за душой ни копейки.
— Тебе импонирует его жизненная позиция?
— Да, я в нем увидел себя. Катя, из него можно вырастить человека, если его не испортят. А ведь уже начали. В поезде встретил тридцатидвухлетнюю бабу, которая его приютила, просто так, да? И я поверил? Я ему общежитие дал, предупредил коменданта, чтобы следила, чтоб никаких посторонних. Но работать он будет ночами, а меня в клинике нет.
— То есть, когда я дежурю…
— Правильно мыслишь. Пригласи его на чай, накорми, я денег дам. Поговори, прояви заботу. Ну ты же женщина, Катя, ты же знаешь — как.
В приемное отделение я спускалась с нескрываемым интересом. Мне все медсестры и ординаторы уже третий день рассказывали о чудо-мальчике из приемного покоя. И вот наконец я увижу его сама. Консультировать я должна была сорокатрехлетнюю женщину с неясной болью внизу живота. Я вошла в палату и увидела его. Он сидел рядом с пациенткой, держал ее за руку и что-то говорил. Она же смотрела на него измученным взглядом, но ее губы улыбались. Я подошла, он вскочил в испуге и извинился. Я попросила его представится.
— Александр Борисов, студент первого курса первого медицинского института.
Он говорил, как рапортовал, а я не могла отвести от него глаз. Он действительно поражал своей красотой. Он был нежен и мужественен одновременно. Соломенного цвета курчавые волосы в лирическом беспорядке и большие синие пытливые глаза, обрамленные густыми длинными ресницами. Хороший высокий рост и мускулистая фигура. По нему сразу было видно, что физический труд ему не чужд. Я обомлела и просто разглядывала парня. Почему-то я вспомнила Любу и ее вымышленного мальчика. Вот бы она увидела этого Сашу Борисова. Но ей вход в клинику запрещен. А домой Александр Валерьевич его никогда не приведет. Боже, какие у него глаза! А губы! Так, во мне заговорило неизвестно что, мальчик почти в сыновья мне годится, нет, про сына я загнула, но…