Так, к первому этапу, когда было совершено наиболее древнее мужское погребение № 17, достигли уже возраста 35–45 лет мужчины, захороненные позднее в погребениях № 10, 13, 16; несколько моложе был всадник из погребения № 4; юношами были те, кто похоронен позднее в погребениях № 2 и 7. То есть по меньшей мере можно говорить о шести взрослых и двух юношах как одновременно живших мужчинах того небольшого коллектива.
Ко второму этапу, когда умерло трое мужчин и один юноша (погребения № 10, 12, 13, 16), взрослыми были еще трое мужчин (погребения № 2, 4, 7) и двое юношей (погребения № 3, 5, если мы не считаем его чужаком). Следовательно, здесь жило по меньшей мере восемь взрослых мужчин и трое юношей[6].
О последнем этапе судить трудно, так как или население отсюда ушло, или могильник был перенесен на другую территорию. У нас нет никаких оснований для подсчетов, кроме данных о трех погребениях (№ 3, 5, 16; все без исключения — воинские).
В целом из одиннадцати мужских погребений в семи (если не в восьми) найдено оружие дальнего боя: луки, детали колчана (погребения № 4, 10), стрелы (погребения № 3, 4 и, возможно, № 7) и копья (погребения № 17 и, возможно, № 7); оружие ближнего боя — акинаки (погребения № 4, 5 и 15), кинжал кавказского типа (погребение № 3), боевые топоры-секиры (погребения № 2, 4, 10, 17). В трех мужских погребениях оружия нет, в одном (погребение № 7) ко, видимо, было, но помещено рядом с камнями могильного ограждения. При этом только в погребении № 12 отсутствие оружия, очевидно, объясняется юношеским возрастом погребенного. В других случаях без оружия погребены немолодые мужчины (40–55 лет), погребения их отличаются как тщательностью сооружения могилы, так и достаточно богатым, но своеобразным инвентарем (следует указать на наличие бронзовой пиршественной чаши в совершенно лишенном оружия погребении № 13). В этом, видимо, отражена иная, чем у воинов, позиция погребенного в социальной структуре.
Различия в наборе оружия отражают место каждого мужчины в воинской иерархии. Определенные категории инвентаря несут социальные функции — мы знаем это относительно лука как символа власти, коня, положенного в могилу всадника в качестве приношения. Зная традиционный набор оружия пешего и конного воина, мы можем косвенно судить о социальном статусе погребенного.
Время существования могильника относится к эпохе скифских походов в Переднюю Азию, когда население гор и предгорий Кавказа оказалось тесно связанным со степным миром. На примере данного могильника ярко виден тот факт, что «заимствование более эффективных видов вооружения существенно повышало действенность той или иной потестарной или политической структуры» [Куббель, 1980, с. 129].
Если в наиболее раннем погребении № 17 воина 45–50 лет в качестве оружия дальнего боя находились копье с железным наконечником, типичное для местных памятников той (а в бронзе — и предшествующей) эпохи, и боевой топор-секира, аналогичный подобному оружию в северокавказских, закавказских и степных памятниках VII–VI вв. до нашей эры, то уже в следующем поколении (погребение № 10) оружием дальнего боя оказался лук. Скифские наконечники стрел не были ни особенно часты, ни многочисленны в погребениях позднекобанской культуры вообще и рассматриваемого могильника в частности. Находки в погребении № 4 наряду с костяными деталями колчана, акинаком, топором-секирой и стремечковидными железными удилами документируют именно эти связи позднекобанского населения гор и предгорий со скифами.
Относительно социального строя кобанских племен эпохи скифских переднеазиатских походов у нас до сих пор нет еще определенного представления: мы привыкли считать этот период временем существования первобытнообщинного строя земледельцев и скотоводов, у которых лишь начинала выделяться военная верхушка. Учитывая вероятность участия кобанских племен в переднеазиатских скифских походах, стимулировавших резкий скачок в социальном развитии обитателей Северного Кавказа и, в частности, способствовавших распространению здесь железного оружия, можно предполагать начало расслоения исследуемого нами общества. О чем же свидетельствует археологический материал, в частности данные могильников? Для их интерпретации необходимо учесть все факторы, влияющие на облик погребального комплекса. Чтобы установить их структуру и удельный вес, основатель современной «новой археологии» американский исследователь Л. Бинфорд предпринял анализ и обобщение этнографических материалов по 40 народностям различных районов земного шара.
Выяснилось, что первое место среди факторов, влияющих на особенности погребального обряда, делят социальная позиция и половая принадлежность умершего (по 0,72), тогда как возраст определяет их всего на 0,25, причина смерти — на 0,20, а место смерти — всего на 0,05, причем, чем выше социальная организация общества, тем выше влияние на погребальный обряд социальных факторов [Binford, 1972, с. 20].
Анализ конструкций погребального сооружения и характера погребального инвентаря рассматриваемого могильника показал, что в целом обычаем регулируются определенный обязательный набор и количество вещей и выделяется ряд общих для всех погребений признаков: наличие заупокойной пищи (часто с ножом при ней), крупного сосуда-корчаги, биконического сосудика, иногда бронзовой чаши или глиняной миски, оружия и орудий труда для мужчин, украшений и орудий труда для женщин, украшений, предметов для игры или орудий труда для детей. Посмотрим, возможно ли по составу оружия, его количеству, набору остального инвентаря ранжировать воинские погребения могильника Уллубаганалы и попытаться установить, какие реальные социальные градации кроются за этими выделенными рангами. На ранних этапах социальной истории можно предполагать вертикальное членение общества на ряд степеней, границы между которыми заметны еще очень слабо, поскольку они еще не закреплены ни четким имущественным неравенством, ни традиционными установлениями.
Несколькими путями можно прийти к выделению устойчивого сочетания разных типов оружия в погребениях, отражающего различные группы вертикальной структуры, объединяющие воинов одного ранга. Мы оцениваем информативность в этом плане разных признаков погребального комплекса. Она, разумеется, определяется не только частотой данного признака, но и культурным контекстом той или иной черты погребального ритуала; так, при достаточной редкости погребения коня вместе с воином (всего один случай в Уллубаганалы) следует считать этот факт символизирующим погребение предводителя, на чем мы не останавливаемся подробно, поскольку значение культа коня, роль его в древних ритуалах были уже предметом нашего исследования [Ковалевская, 1977]. Чем полнее по своему составу представлен набор оружия, тем выше, видимо, ранг воина.
Оценить относительную значимость разных видов оружия в плане социальной ранжированности (стратификации) воинов возможно, лишь располагая убедительным материалом для столь ранних периодов; трудно сказать, в одну ли группу входили, предположим, воины, вооруженные только луком со стрелами или только акинаком; письменные источники не помогают нам в решении этих вопросов. Способом проверки наших выводов по оценке полноты набора вооружения является суммирование данных всех иных находок в том или ином погребении, оценка труда, потраченного на сооружение погребения, наличие золотых или ценных импортных вещей и т. д.
К интересным наблюдениям указанный подход привел К. Рандсборга, рассмотревшего 944 погребения с 10 000 вещей эпохи ранней бронзы из Дании, [Randsborg, 1972, с. 565–570], распределенных по пяти локальным вариантам и трем хронологическим периодам. Весь материал из погребений, разделенных дополнительно на мужские и женские, характеризовался весом бронзовых вещей в каждом погребения (в нашем случае мы предпочитаем брать количество вещей) и фактом наличия золота. Анализ этого цифрового материала (с привлечением методов математической статистики) показал, что могут быть выделены определенные группы погребений (четыре для мужских, три для женских), причем социальный статус мужчин относительно выше, чем у женщин (это же наблюдается в Уллубаганалы); погребения, содержащие золото, богаче и по наличию бронзовых вещей (аналогично — в Уллубаганалы), следовательно, вес (а также и количество) находок может служить основанием для подобного рода расчетов.
Уязвимость наших выводов заключается в небольшом объеме привлекаемых для подсчетов данных, но достоинство материала состоит в его целостности (могильник, пусть он и невелик, но раскопан полностью и является срезом сложной динамической системы)[7]. Нами выделены группы, ранжированные на основании полноты набора вооружения у воинов (наличие коня или уздечки, лука со стрелами, иногда копья, топора-секиры, акинака или кинжала местного типа, боевого ножа) или по количеству вещей в мужских погребениях без оружия и в женских погребениях. Они проверены сопоставлением с материалами из северокавказских могильников примерно того же времени: Тли в Южной Осетии (15 комплексов скифского времени), Лугового (66 комплексов), Исти-Су (10 комплексов), Комаровского (5 комплексов), Моздокского (2 кургана) и комплексов VII–VI вв. до н. э., происходящих из района Кавказских Минеральных Вод (42 комплекса, частично опубликованные, но в большей части известные по долевым отчетам и изученные в фондах музеев Северного Кавказа).
Эти материалы 140 воинских комплексов, проанализированных теми же методами, показали, что для VII–VI вв. до н. э. в среде воинов, принадлежащих к носителям кобанской культуры (или культурноисторической общности), наблюдалось уже достаточно четкое вертикальное членение на ряд групп-рангов. Надо полагать, что здесь стимулирующим для процесса стратификации фактором явились частые войны и освоение железа [Хазанов, 1979, с. 131–140]. В дальнейшем само членение общества стимулировало быстрое распространение инновации [Арутюнов, 1978, с. 47–48], в данном случае широкое вхождение в традиционную культуру (а набор оружия обычно весьма традиционен), железных, правильнее сказать, стальных орудий труда и оружия, более эффективных и престижных.