мившись с соседями, Гейдар решил, что ему и впрямь повезло. Ребята были хорошие: два новобранца и трое старослужащих. Вначале он коротко рассказал, кто и откуда, а потом ребята представились.
Рыжий солдат с продувной физиономией – Генка, окончил поварское училище в Ростове-на-Дону и сразу после получения аттестата был призван в армию, где сразу стал зарабатывать профессиональный опыт, работая на кухне поваром.
– Мы с тобой почти земляки, Гейдар, – порадовался рыжий, – Ростов – это ворота Кавказа, так мой батя говорил.
Второй повар, из старослужащих, был ещё на дежурстве.
– Он саратовский. Почти из этих мест. К нему часто невеста ездит, такая же пышка, как и он. Сам увидишь, – поведал о своём начальстве Генка. – Второй дед у нас голова! Его с третьего курса Ленинградского университета призвали. Всю жизнь на пятёрки учился, а потом на картошке влюбился в медсестру и вот теперь здесь связью занимается.
– На какой картошке? – удивился Гейдар.
– Ну ты даёшь! Ты что, не знаешь, как студентов в село посылают? Мы во время учёбы в бурсе (так мы наше училище называли) помидоры осенью собирать ездили, а питерские студенты собирают основной российский продукт – картошку. Однако оказалось, что любовь не картошка: девчонка залетела, надо было жениться, а он в армию спрыгнул. Хотя парень нормальный. Деды вообще у нас интеллигентные, не дерутся. Ну а если другие полезут – мы с пацанами отметелим. Замётано? – подмигнул рыжий поварёнок Гейдару.
– Конечно.
Писарем был очередной студент – недоучка Борис из Киева.
– Выгнали меня с филологического. Пар нахватал, – поведал горе-филолог, поправляя очки.
– Нахватаешь тут, – не дал ему досказать поварёнок, – прикинь, земеля, у них на курсе на одного студента был взвод девчонок, и все киевлянки. От такого у любого крыша съедет, не только у нашего очкарика. Вот бы нам хоть бы с десяток.
– Что ты с ними делать бы стал? – поинтересовался развалившийся на кровати завклубом.
– Я бы нашёл, что делать, поверь мне. У меня этих баб было видимо-невидимо. У нас в училище тоже женский монастырь. Контингент, я вам скажу! Не киевлянки, но тоже очень даже ничего. И все с сиськами…
– Ну вот, кто о чём, а вшивый о бане, – перебил его завклубом. – Не слушай его, Гейдар, он нам тут все уши этими сиськами оттоптал, а сам, поди, только у мамки своей и видел, и то, когда в пелёнки гадил.
Рыжий поварёнок сердито засопел, а Гейдар подумал, что завклубом, похоже, особой добротой не отличается, хотя с виду был вполне приятный парень. Высокий, широкоплечий, с большими голубыми глазами, с какой-то особой мужской силой в движениях, отчего казался значительно старше остальных, хотя служил всего второй год.
– А ты откуда? – спросил у него Гейдар, чтобы как-то разрядить обстановку.
– Я сибиряк – из Томска. Есть такой славный город на Оби.
– Туда декабристов ссылали, – пояснил Генка, – а этого, наоборот, в Россию выслали, чтобы неповадно было чужих жён отбивать.
– Так, замяли для ясности, – оборвал его Игорь (так звали томича). – Я, по-моему, не давал разрешения трепать про мои дела каждому встречному-поперечному. Слушай мою команду: перекурить, оправиться и на боковую, – скомандовал он и направился в коридор к умывальнику.
– Он у нас старший по хозроте, – пояснил Боря и, взяв полотенце, двинулся вслед за Игорем.
Гейдар перед сном размышлял: «Удивительно, как много русские парни говорят о женщинах. У нас на Кавказе мужчина не может себе позволить говорить на такие темы. Не то чтобы запрещено – просто не принято. Есть матери, жёны, сёстры. Говорить о них – всё равно что пускать чужих в свой дом. А о ком ещё говорить? Кругом соседи и родня. Болтать о них вообще невозможно. Да и зачем?»
Весь следующий день он проводил техосмотр машины. Машина была знакомая. Он на такой возил Гаджиева, только эта была последней модели. Гейдар с удовольствием возился с «козлом», так в просторечии звали эту неприхотливую и пригодную для всех дорог машину. Долго налаживал мотор, но добился, что он стал меньше стучать, а из выхлопной трубы перестал валить чёрный дым. Прочистил всё нутро мотора и салон, покрасил колёса. Работы было много. Даже после ужина Гейдар вернулся к машине и до полной темноты подкрашивал её кузов найденной в гараже тёмно-зелёной краской, а белой подвёл ободья колёс.
Когда он вернулся, все соседи спали, и только связист из Питера, которого Гейдар видел мельком утром, пристроившись под неяркой, стоящей на столе лампой, что-то читал.
– Ты где был? – спросил он, увидев, как Гейдар тихонько пробирается к своему месту.
– Проводил техосмотр машины, – шёпотом ответил Гейдар.
– А чего так долго? – удивился связист.
– Завтра ехать, а машина была не в порядке.
– Запомни заповедь солдата, – сказал связист, опять утыкаясь в книгу, – «Солдат спит, а служба идёт», а ты решил все дела за день переделать, а что потом?
– Ты же тоже вот не спишь, – ответил Гейдар.
– Я читаю для себя, чтобы не отстать, а ты служишь. Это две большие разницы. Ладно, потом поймёшь, салага ещё. Ложись спать.
Утром Гейдар, сидя за рулём начищенной машины, поданной к подъезду штабного корпуса, ждал от полковника хотя бы слово похвалы за то, что машина сияла как новенькая, но полковник вышел хмурый и всю дорогу до города молчал, глядя перед собой на расступающуюся перед машиной дорогу. Дорога шла лесом, который подходил прямо к самой её обочине, отчего казалось, что машина идёт в освещённом бесконечном туннеле. На дворе стояла вторая половина августа, и потемневшая за лето листва уже заметно пожухла, отчего лес стал прозрачнее. Кое-где за разрывами деревьев мелькала река, скрытая от дороги лесом. Гейдар помнил, как потрясла его Волга, когда он её в первый раз увидел, и радовался тому, что скоро опять испытает восторг от встречи с этой удивительной рекой. Однако эта встреча откладывалась, так как руководство округа разместилось довольно далеко от Волги, и, поплутав по узким улочкам окраины Горького, они вынырнули у порога штаба, который стоял практически на окраине города.
– Не отлучаться, не спать и в посторонние разговоры не вступать, – дал команду полковник, выходя из машины.
– Так точно, – отчеканил Гейдар, не выдавая разочарования о том, что рассчитывал во время совещания добраться до волжских берегов.
Потянулись часы ожидания. Он и раньше не любил ждать под стенами учреждения и тогда, когда возил в город на совещания отца, а потом Гаджиева. «Началось, – думал Гейдар беззлобно, – надо чем-то себя занимать». Чаще всего он занимал себя чтением технической литературы по автомобилям или выходил из машины и копался с двигателем. Сейчас боялся даже покинуть машину. Вдруг командир выйдет, и надо будет ехать, а у него что-то не в порядке. Отец или Гаджиев, застав его за мелким ремонтом машины, не сердились, а, сказав: «Давай закругляйся», спокойно дожидались, когда можно будет ехать. «Здесь же армия, вдруг замешкаюсь, получу нагоняй». И Гейдар остался в машине, только опустил боковое стекло. Оттуда спокойно наблюдал, как водители других воинских начальников, собравшись вместе, что-то горячо обсуждали. Через некоторое время один из них, чья машина стояла рядом, за чем-то вернулся в свою машину и, заметив Гейдара, сидевшего в машине, удивился:
– Привет, джигит, ты чего в машине паришься? Давай выходи, присоединяйся.
– Да нет, посижу, – ответил Гейдар, – вдруг полковник выйдет.
– Ну, если твой выйдет, то и наши выйдут, не опоздаешь, тем более мы всегда знаем, что совещание закончилось.
– Как? – удивился Гейдар.
– Просто всё. Окно в курилке открывается, а оно выходит на эту сторону. Видишь, то второе слева на втором этаже. Так что пока начальство успеет спуститься вниз, мы уже за баранками сидим.
Гейдара позабавила такая наблюдательность водителей, но он решил не торопить события.
– Зря не идёшь, у нас тут любые новости можно узнать – от замыслов империалистов до информации о любовницах наших командиров.
– Потом как-нибудь, – ответил неохочий до сплетен Гейдар.
– Ну и ладно, не хочешь – как хочешь. Салага, что ли?
– Да.
– А с виду не похож. Правда, кто вас – грузин разберёт.
Гейдару в очередной раз не хотелось разъяснять, что, кроме грузин, на Кавказе более сотни народностей, каждая из которых считает себя совершенно самостоятельным народом. Когда командир сел в машину, Гейдар сразу заметил, что настроение у него значительно улучшилось. Строгая вертикальная морщина на лбу разгладилась, уголки губ поднялись, и вообще лицо этого сорокалетнего человека приобрело какой-то мальчишеский вид.
– Поехали, солдат! Как тебя зовут? Напомни мне, забыл, – сказал он, повернув к Гейдару своё помолодевшее лицо.
– Гейдар, товарищ полковник.
– Ах да, Гейдар. Красивое имя, почти Гайдар. Так легко запомнить.
– Меня раненые звали Гайдар, вернее, Гайдарчик.
– Какие раненые?
– Во время войны в нашей школе госпиталь был, там мама работала, а я всё время в госпитале болтался.
– Я думаю, почему ты так хорошо по-русски говоришь, почти без акцента, а ты, оказывается, вырос среди русских.
– Да и мой первый отчим – Степан Иванович – был русским. Он умер, когда мне шёл шестой год. Я русский язык одновременно с чеченским выучил. Мама со мной по-чеченски говорила, а все остальные на русском, так что не поймёшь, какой у меня родной язык, – разоткровенничался Гейдар, почувствовав расположение командира.
– Говорят, родной язык тот, на котором ты думаешь, – сказал полковник.
– Я чаще всего думаю на русском. Мать с отцом говорили на русском. Он был черкес, она чеченка, и языки у них разные. В русской школе учился.
– А что, чеченских не было?
– Нет, не было. Село наше многонациональное. Живут и осетины, и дагестанцы, и чеченцы, и другие кавказские народы, есть и русские.
– Но чеченцев-то больше?
– Было больше, но потом почти всех выселили.
– Ну ничего, скоро начнут возвращаться.