………………………………………………………………………………………..
— Ну и потанцевала, ну и что? Ну и что ты дуешься?
Их машина уткнулась носом в густую лесополосу километрах в десяти от Новочеркесска по Ростовскому шоссе, а где то буквально в пяти шагах в ветках отчаянно тенькал невидимый соловей. Они сидели на заднем сиденье и трогали друг друга, словно знакомясь, словно привыкая к новому, радостному обретению.
— Взяла бы, да отказалась, ты же понимаешь, что мне неприятно…
— Ну прости, ну прости, милый, я только тебя, только тебя люблю…
И она доказала правоту своих слов, потому как именно сегодня у них все получилось. Потому что сегодня, она не прервала того правильного природного пути, где надо преодолеть и перейти и через страх и через боль… Она только единыжды вскрикнула, но так тихо, что и соловей не прервал своей торжественной трели…
………………………………………………………………………………………….
Июнь, как всегда выдался удушливо — жарким, и у батьки болело сердце. Тут, конечно и Мишкины выпускные экзамены, да предстоящий его отъезд в Ростов — на учебу… Но важнее всего для Константина Григорьевича были не семейные дела, а партийные — в горкоме. А дела там шли, по видимому, далеко не так, как хотелось бы второму секретарю городского комитета — товарищу Коростелеву.
Мать все шикала на Верку с Мишкой, чтоб те по дому на цыпочках — батька спит, сердце у батьки… И Софья Семеновна Заманская — главврач их огромной, самой большой на все районы — больницы, сама приезжала к ним домой, лично снимала кардиограмму и о чем то шушукалась с батькой. Но в больницу Константин Григорьевич ложиться не стал — «дела не позволяют, время не такое, чтобы болеть», сказал он, обещая Софье Семеновне хотя бы регулярно принимать лекарства.
Вот мать и шикает теперь на Мишку с Веркой — «тихо, батька болеет», будто не дом теперь, а реанимационное отделение.
И как тут подступиться к батьке? Вот незадача! А и тянуть нельзя… Маринка беременна. Надо свадьбу играть.
Сочинение было первым, потом была математика письменная, потом устная, потом химия… Перед английским они с Маринкой поехали в рыбсовхоз — на пруды. Мишка совсем обнаглел, гонял без прав уже в открытую и днем и ночью. Гаишники на выезде из городка только честь отдавали — знали по номеру машину второго секретаря.
А на прудах была благодать. От воды веяло спасительной прохладой, и Маринка, стянув через голову платье, с робкой грациозностью спускалась по наклонной бетонной плите, уходящей потом вглубь искусственного водоема, трогала ножкой воду и садилась на шершавый бетон, обхватив руками ладные коленки.
— Как водичка?
— Холодная.
— Да ты чего!
Мишка, едва выпрыгнув из джинсов, на ходу поправляя плавки, разбегался и йи-у-ух!
И проплыв под водою метров двадцать, выныривал уже на середине пруда.
— Маринка, айда сюда!
— Не! Не могу.
— Ты чего? Не будешь купаться?
— Не!
Мишка лежал прильнув животом к теплому бетону, а она сидела рядом и склонив головку набок, длинной травиной щекотала у него за ухом.
— Я завтра утром батьке все про нас скажу.
Мишка говорил глядя в бок, говорил горячо, со страстью, как бы убеждая себя самого, что все будет именно так.
— И свадьбу сыграем сразу, как вступительные сдадим.
— Ага…
— А жить в Ростове будем, там квартиру снимем…
— Ага…
— Я на юридическом, а ты на своем — по хореографии…
— Ага… А ребеночек?
— Ну-у-у…
— Ну вот. И первые наши с тобой семейные трудности.
— Мать поможет. Мы двухкомнатную снимем, пусть мать с нами поживет, а батька здесь с Веркой.
— Не знаю… Может мне остаться с ребеночком? Поступлю на заочный, а ты будешь на выходные к нам приезжать.
— Да? И спать там всю неделю без тебя? Зачем это надо?
— Ну не всю же жизнь, потом мы с маленьким подрастем и к тебе переедем…
— Да?
— Мой папка тоже поможет, у него деньги есть, я знаю…
— Ну так, может наши нам вместе и квартирку однокомнатную в Ростове купят?
— Ты сперва со сватами к нам приходи, потом уже родительскими деньгами распоряжаться будем.
— Завтра своему батьке скажу, а в субботу и сватов к тебе зашлем… Слыш! Слыш, Марин! Айда в машину… Ну? Ну охота, Марин…
…………………………………………………………………………………………..
— Дмитрий Александрович Заманский… Превышаем?
— Не журись, командир. Возьми на пиво.
Дима ехал на важную встречу… Колесико на спидометре еще чуточку подкрутилось и выскочили нули.
— Ого, два месяца, как машину купил, а уже двадцать тысяч! Надо в Грозном на автосервис заехать — масло поменять…
Дмитрий прижал педаль газа… Султан не любит, когда опаздывают. Вспомнился конец их последнего разговора. Тогда они делили наличные, и Дмитрий, поймав вдруг на себе змеиный взгляд Султана, впервые допустил мысль, что его — Диму, ведь так легко убить. Убить и закопать где-нибудь в степи, так что никто и никогда… Ни сном, ни духом. И как бы по-звериному почуяв этот его адреналин страха, Султан спросил,
— Слушай, Дмитрий, я все тебя спросить хочу, зачем тебе столько денег?
— А тебе?
— Я себе не принадлежу… Те деньги, что я заработал идут на борьбу за свободу моего народа.
— А мои — на личную свободу одного представителя другого народа. Мою личную.
— Ты, Дима не бойся меня.
— А я и не боюсь, потому что без меня ты наших денег не заработаешь…
— Верно говоришь. Вы евреи — умный народ. И тоже от русских много страдали.
— Не надо, Султан… Я в вашу политику не лезу. Воюйте себе хоть с русскими, хоть с американцами, мне до этого дела нет. А потом, у меня отец — русский. Казак терской.
— Мать! У вас у евреев главное — мать.
— Да, ладно тебе, Султан, наше с тобой дело — наш бизнес, а национальное здесь совсем ни при чем.
— Ладно, только попомни меня, как-нибудь, и очень скоро, и ты на национальный мотив запоешь… Как там у вас? В семь-сорок он приехал, в семь-сорок он приехал…
— Это ты о чем?
— О том, что на свадьбу, наверное копишь… Так ведь?
Странно… Странно, — подумал про себя Дмитрий. Он что-то действительно, по-звериному насквозь видит. Странно… И вспомнил вдруг Маринку Кравченко.
Ах, какая она милая, да ладная! В Тель-Авиве он бы сделал ее королевой красоты. Но зачем в Тель-Авиве, когда есть Нью-Йорк?
И как бы он ее любил, если бы, если бы только она могла его полюбить!
Дмитрий прижал газ до полика и снова вспомнил, как они танцевали тогда в его дискотеке.
О, Боже! Какая у нее спина! Гибкая и податливая. И запах ее волос. Светло-русых, цвета подвыгоревшей от южного солнца травы.
Зачем тебе столько денег, Дима? Зачем тебе столько денег, Дима? Мне затем столько денег, чтобы Марина стала моей…
Вот показался впереди железнодорожный путепровод, перекинувшийся через шоссе. По нему полз длиннющий состав весь из черных цистерн с грозненской нефтью…
Успею проскочить под мостом, покуда по нему поезд идет — будет Марина моя, не успею — ничего не будет…
Дима нажал на газ. Ревет мотор… Ревет… Сто пятьдесят на спидометре…
А по мосту уже катит почти что хвост состава — цистерн десять осталось…
Успею?
Успею?
Нет?
Успел…
По-моему — успел, под последней цистерной проскочил!
Дима сбросил газ. Впереди опять замаячил гаишник с палкой.
— Дмитрий Александрович Заманский… Превышаем?
— Не журись, командир. Возьми на пиво.
……………………………………………………………………………………….
Разговор с отцом Миша откладывал до последнего.
Но вот уж и выпускной в школе…
Маринка хотела было сшить платье у портнихи, у той, у которой всегда обшивались городские невесты и выпускницы… И уже ходила пару раз примерять, но тут неожиданно удивил папка. За три дня до выпускного заехал за ней на служебной волге с мигалкой и посадив в машину сказал: «Едем за подарками»…
До Ставрополя домчались в какие-нибудь полтора часа, а там папка привел ее в главное управление торговли, где уже ждал их Владимир Петрович Корнелюк…
— Ка-а-акая кра-а-аля! Ну-ка, ну-ка!
Владимир Петрович аж слюньку пустил от удовольствия…
Маринка зарделась, потупив взор.
В универмаг, а вернее в его секретный, потайной отдел (для работников обкома, как пояснил Владимир Петрович), пошли уже втроем.
И тут Маринка поняла, что такое коммунизм.
Холеные бабы в рангах не ниже зав секцией — бегали вокруг нее, словно очумелые. Маринка чувствовала себя императрицей Екатериной в лучшие годы ее владычества.
Приносились, примерялись и уносились всевозможные платья — одно красивей другого, откуда то доставалось немеренное количество пар туфель — итальянских, английских, австрийских… Девушки в форменных синих платьицах приносили белье, какого ей не доводилось еще видеть… разве только в американском кино.
Папка с Владимиром Петровичем сидели тут же и пили поданное им пиво. А Маринка, словно модель на параде мод, то и дело выходила к ним из-за занавески в новом наряде…
В конце — концов, Маринке больше понравились два платья. Белое бальное с открытой спиной и неглубоким вырезом на груди. И розовое, короткое…
— Это… Я это платье возьму. Наверное…
Но Владимир Петрович жестом раскрытой ладони ее остановил, и велел главной из девушек «завернуть» и то и другое — оба платья, и туфли — белые, и розовые, как и сумочки к ним и все что к тому положено — белье, колготки, набор косметики…
— Не скупись, не скупись, Витек, один раз дочка школу кончает, — и словно фокусник, достав откуда — то перевязанный лентой пакет, сказал торжественно, — И еще, это лично от меня…
То были французские духи и часики. Золотые.
— А колечко тебе жених подарит… Есть жених то? — и взглянул на нее плотоядным раздевающим взглядом, как смотрят на неприличный журнал с голыми красотками.
— Папка, а нехорошо, наверное… Часики то — золотые, дорогие…
Папка гнал «волжанку» по осевой, на обгонах включая сирену с мигалкой, а иногда и поднося к усам микрофончик, -