КАЗАХСКИЕ ЛЕГЕНДЫ
ЛЕГЕНДЫ О ЖИВОТНЫХ
Легенда о происхождении сурка
В старину жили два великана. Были они славными охотниками-мергенами. Стреляли без промаха в птицу, которая едва видной точкой парила высоко в небесах. Могли сразить стрелой быстроногую лань на расстоянии дневного пути от нее. Даже под водой нельзя было укрыться от зорких глаз и метких рук охотников: стрелы настигали крупных рыб, когда те отдыхали глубоко на дне.
Радовались аульчане. Охотники щедро делились с сородичами своей добычей. Не было у девушек недостатка в собольих и куньих шкурах для шапок, мужчины щеголяли в волчьих шубах и малахаях из шкур красных алтайских лисиц.
Однажды случился в тех местах сильный джут. Прошел дождь, потом ударил мороз — и степь покрылась толстой и прочной коркой льда. Лошади и овцы в кровь разбивали копыта, чтобы добраться до травы, скрытой подо льдом, потом обессиленные гибли от голода. Не осталось в округе былых многотысячных стад и косяков. Голод протянул костлявую руку и к жителям аула. Известное дело: нет скота — нет и еды у скотоводов.
Плачущие дети и скорбные матери, грустные юноши и молчаливые мужчины с надеждой взирали теперь на мергенов. Только охотой можно было спасти людей от гибели.
Не стали мергены заставлять себя упрашивать. Набили колчаны стрелами и молча отправились на охоту.
Вот где пригодилось их искусство! Меткие стрелы охотников настигали быстроногих куланов и маралов, проворных архаров и юркую кабаргу. Тяжело нагруженные добычей кони охотников с трудом довезли свою ношу до аула.
То-то было радости! Задымились очаги, поднялся пар над казанами. Вкусный запах вареного мяса приятно щекотал ноздри. Порозовели лица детей, тронула улыбка лица матерей, разгладились морщины на суровых лицах мужчин. Снова послышался веселый смех молодежи, зазвучали песни девушек. Все воздавали хвалу славным мергенам.
Вернулось в аул былое довольство и счастье. Не страшны теперь ни холод, ни голод. Каждый день мергены отправлялись на охоту и возвращались с обильной добычей. И с каждым днем добычи становилось все больше и больше. Хозяйки заготовили мясо впрок до самой весны и не могли нахвалиться на искусных охотников.
Но вот не осталось уже и места, куда складывать мясо. Собрались как-то вечером старейшины на вершине холма для беседы и сказали мергенам:
— Спасибо вам, сынки! Избавили вы сородичей от голодной смерти в эту лютую зиму. Вдоволь мяса в каждой юрте. Женщины заготовили продуктов впрок до самой весны. Теперь можете сложить ваши луки и стрелы в колчаны. Нет нужды убивать зверя больше, чем это необходимо.
Ничего не ответили мергены. Они привыкли слышать похвалы, и сердца их жаждали новых. Забыли они древний закон кочевников: даже самый заслуженный человек не смеет ослушаться старейшин-аксакалов. В гордыне своей они привыкли чувствовать себя главными людьми в ауле.
Проснулись аульчане утром — мергены уже уехали на охоту. К вечеру вернулись они с еще большей добычей. Джигиты и женщины насилу перетаскали туши убитых зверей и сложили их в огромную кучу.
Покачали головой аксакалы и разошлись по домам. Решили, что мергены сделали запас на всякий случай.
Но на следующий день охотники снова вернулись с огромной добычей, и снова перед аулом выросла гора из звериных туш. И так каждый день. Но не удалось теперь охотникам услышать похвалу. Молчали женщины. Молчали мужчины. Молчали старики. Лишь самый старый выступил вперед и сказал:
— Недоброе дело вы делаете, сыны мои! Звери — такие же живые существа, как и мы. И стрелять их следует ровно столько, сколько необходимо человеку для его нужд. Иначе охота становится грехом. Ступайте по домам, и пусть в этом году ваши стрелы больше не окрашиваются кровью невинных животных!
Черная обида запала в сердца мергенов. Не поняли они, что добро не делают жестокостью. Сочли аульчан неблагодарными.
Но не только обида тронула их холодные сердца. Слишком много похвал своей меткости довелось им услышать, и стрельба по животным уже успела стать их страстью. А жестокое сердце — плохая узда для страсти.
Наутро не стало в ауле мергенов. Сели они на коней и уехали куда глаза глядят. Страсть убивать гнала их все дальше и дальше от родных мест, вслед за животными и птицами, которых могли настичь их меткие стрелы. Все живое на их пути настигала смерть. Не было у охотников жалости ни к самкам, ждавшим потомства, ни к их детенышам. Охотники не подбирали добычу. Они скакали вслед новым жертвам. Густо усеяли степь трупы животных и птиц. Наступила весна, пригрело солнце — и понесся над горами и долинами зловонный запах гниения.
Не стало зверью житья от жестоких мергенов. Опустели норы и берлоги, гнезда и пещеры. Не слышно стало пения птиц и плеска рыб в озерах. Мертвая тишина воцарилась на Земле.
Взмолились тогда звери и птицы, оставшиеся в живых и попрятавшиеся в глубоких норах, Всевышнему:
— Спаси нас! Избавь от жестоких охотников, иначе никого из нас не останется на Земле.
Внял Всевышний их мольбе. Превратил он жестокосердных мергенов в сурков:
— Не хотели жить на Земле по-человечески — живите в темных норах и питайтесь кореньями!
Шубарат
На берегу реки Чемолган в давние времена жил казах. Имел он великое сокровище — скакуна бегунца Шубарат. Много призов взяла эта лошадь. На многие сотни верст гремела о ней слава. Однажды была назначена аламан-байга[1] с богатыми призами.
Много казахов привели на нее своих лучших скакунов. Скачки были назначены на расстояние дневного пути. Рано утром начали джигиты состязание. Через два часа Шубарат далеко опередила своих противников и пошла тише.
Весь день, где вскачь, где рысью, а где и шагом Шубарат приближалась к цели.
Сто лошадей скакали за ней. Многие лошади пали. Многие наездники получили увечья.
К вечеру люди увидели на горизонте нескольких лошадей. Впереди всех, далеко опередив своих противников, бежала Шубарат.
Но на их пути был крутой и длинный подъем. Усталые лошади не могли подняться по нему. Добежав до него, они остановились. И пришлось их вести на поводу. Только Шубарат, вытянувшись, как струна, влетела на вершину и стала победительницей.
С тех пор гора стала называться Шубарат.
Про змею
В самый разгар летнего шильде я и вместе со мной одиннадцати-двенадцатилетний Турар с двустволкой и одностволкой шли в сторону гор, чтобы подстрелить самца теке, если встретится, а если нет, то просто прогуляться. Когда отошли далеко от аула, я велел Турару остановиться. Старый охотник Белькожа, когда доходил до этого места, всегда останавливал нас и обстоятельно разъяснял, каким путем должны идти охотники, и лишь после этого разрешал заряжать ружья. Он учил, что заряжать ружья надо, держа стволом кверху по ходу пути. Мы с Тураром решили по дну двух ущелий подняться на склон и за утро, пока тень падает на все ущелье, вдвоем просмотреть оба ущелья. Мы вовремя достигли намеченного места, но ничто не мелькнуло перед нами. Особенно передо мной. Мы должны были, когда тень упадет на носки обуви стоящего человека, встретиться у большого утеса, что в верхней части передней стороны среднего склона. Как и договорились, я поднялся из ущелья до среднего склона, поднялся еще выше, подошел к утесу, вижу — передо мной на большом плоском камне сидит Турар. «А, джигит, олжа!» — говорю. Он засмеялся и отвечает: «Давеча вы рассказывали на том месте, где заряжали ружья, что ваш учитель Белькожа-мерген говорил, что летом охотиться не следует, даже грешно, потому что все животные „гайып-ерен“, четвероногие звери и птицы приносят детенышей, поэтому их не следует убивать. Я вспомнил эти слова: одна самка теке с двумя детенышами подошла к месту, где удобно было стрелять, но я стрелять не стал, решил, что вы рассердитесь».
Я быстро снял ружье, прислонил к камню и похлопал Турара по плечу: «Спасибо, мерген, что слушаешься слов. Молодец. Все имеет свой резон, свои правила. У охоты тоже много своих особенностей: надо искать и находить зверя, определять среди них чистых и нечистых, полезных и вредных; в каких местах они встречаются, как, на какое расстояние и сколько может бежать животное, если в него выстрелишь, и многое другое старые охотники хорошо знают» — и рассказал Турару еще много разного об охоте. Что рассказывал старик охотник Белькожа, то ему и повторил.
Потому что Бекен часто говорил во время охоты: «Охотники, вы должны пересказывать это молодым охотникам, которые пойдут вместе с вами, чтобы они знали приемы и правила охоты на зверя».
На этом месте мы сидели больше часа, отдохнули, а потом, идя вдоль склона горы, по дороге убили двух самцов кекликов и спустились на дно ущелья. По дну ущелья протекала речка. По обоим берегам этой речки густо росла трава вперемежку с тальником. Кое-где рос камыш. Мы сели в тени под тальником на камни отдохнуть и стали ощипывать кекликов, Турар одного, я другого; надо было ощипать перья, разрезать брюшко, посыпать солью и поджарить на огне.
Вдруг Турар говорит: «Ойбай, ага, гляньте на эту невидаль!» — и смеется. Мы сидели лицом по течению. На правой стороне ущелья — небольшая скала, прямо перед этой скалой до основания меньшего утеса растет куст камыша. На обращенной к ущелью стороне этой скалы, близко к самой вершине — крутой обрыв, над ним — что-то вроде уступа. Над уступом углубление, над ним — снова скала, вершина той скалы острая. Так вот с краю от этой скалы на небольшом камне сидел и верещал какой-то скворец, похожий на чибиса.
Турар указывал рукой на изрезанную складками скалу: мол, посмотрите, что там; я посмотрел на изрезанную складками скалу: по скале, извиваясь, ползет вверх змея, она тянет голову, не может достать с один карыс до уступа скалы, голова ее каждый раз падает вниз. Когда змея поднимает голову и пытается подняться на уступ, скворец начинает верещать, готовый будто проглотить змею, и снова жалобно заливается, словно говорит: «Караул! Беда!». Тогда я сказал Турару: «Возьми одностволку и, когда змея станет ползти к тому камню, бери на один карыс ниже и стреляй», — говорю. Наконец, змея снова поползла к уступу и, когда она, подняв голову, пыталась дотянуться до уступа, Тур