– Что это ты читаешь? – И доверительно пояснила: – Мы уже тут все по три раза перечитали друг у друга, надоело… а у мальчишек вообще книг нет, одни солдатики, а еще они из игровой пластилин таскают и нам в волосы клеят… Так что за книга-то?
Обрадованная внезапным человеческим обращением Куся выпалила:
– Пролетая над куком гнездушки…
– Что-о-о?! – Девочка села. – Где пролетая?
– Ой, прости! Над гнездом кукушки… автор вот… Кен Кизи… – Куся уже чуяла, что случилась катастрофа, но было поздно.
– Ха-ха-ха! Как ты – над куком гнездушки? А-а-а! Автор – какой? Киси-писи? Ларка, ты слышала? У нее куко… кука… гнездушки, а-а-а!
Девицы ржали, булькая и всхрюкивая. Длинная Лариса выскочила из палаты, зажимая рот, и было слышно, как она в коридоре кричит шепотом – «Вов, выдь, че скажу! У нас там дура новенькая, Пак фамилия, она…» – неразборчиво, потом взрывы гогота. В дверях палаты показался тощенький очкастый парнишка, который, тыча в Кусю пальцем и оборачиваясь назад к Лариске, спрашивал: «Эта, что ли, Пак? Ты Пак? Ха-ха-ха! Киси-писи! Гнездушка-пакушка, гнездушка-лягушка, гнездушка-раскладушка, гнездушка-пампушка!» Толстая Куся легла на кровать и спрятала голову под подушку.
…История про глупую оговорку быстро облетела всех, кому было интересно слушать про жирную новенькую с идиотской фамилией. Рифмы к слову «гнездушка» в исполнении мальчишек в столовой и жарким шепотом на уроках становились все непристойнее. На обходе улыбались уже не только медсестры, но и врачи. Один из них повертел книгу в руках, хмыкнул, увидев самиздат, спросил, знает ли Куся, о чем там говорится. Куся мрачно ответила, что не читала пока. И не читай, сказал врач, это тебе рано еще, это про больницу (он понизил голос) для психов, давай-ка я пока у себя в кабинете спрячу, не надо, чтобы кто попало это видел. Не реагируя на Кусины робкие протесты, положил книгу в папку и вышел вместе с коллегами продолжать обход.
Куся прожила этот месяц «как лосось на вершине большой египетской пирамиды» – эту фразу она слышала на пластинке по книге Диккенса «Сверчок на печи», про себя ей было приятно произносить ее с горечью и безысходностью. Она ни с кем больше не разговаривала, ела еду без соли, ходила на ЛФК, жевала отвратительный гастрофарм и глотала не менее мерзкий, похожий на рыбью икру аэвит. Живот болеть перестал, на уроках в больнице было мучительно скучно, просить книги у других детей она не хотела из упрямства и гордости, а любимый Брем больше не приносил радости, словно проклятый роман Кизи каким-то образом скомпрометировал и «Жизнь животных». Мама часто приезжала к Кусе и никак не могла от нее добиться, почему она такая унылая. Куся боялась рассказывать ей про книгу, а того доктора она почему-то больше не видела и не знала, как его зовут, чтобы хоть кого-нибудь спросить, как его найти. И только перед самой выпиской она вдруг услышала голоса, поняла, что как раз идет этот человек, рванула в коридор и увидела его, держащего ее книгу в руках, весело что-то рассказывающего молоденькой медсестре. Куся подошла к ним:
– Меня завтра выписывают. Отдайте, пожалуйста, мою книгу…
– Какую-такую книгу?
– Как какую… эту, – Куся подбородком показала на знакомые полустершиеся уже буквы с передовицы «Правды», в которую был обернут томик.
– Девочка, ты ошибаешься. Во-первых, я тебя первый раз вижу, во-вторых, это мое. Зачем тебе взрослые медицинские книги?
– Как… как – медицинские? Это же… это моя книга, Кена Кизи (она тщательно выговорила), вы ее у меня на обходе забрали…
– Да что ты говоришь, – врач ухмыльнулся, снял газету и сунул ей под нос издание, – ну-ка, читай, что тут написано?
Куся тупо уставилась на обложку, где значилось «Атласъ по анатомии человека» 1918 года издания, составителя звали очень сложно, типа «Вернеръ Шпатегольцъ». Это явно была уменьшенная фотокопия изначально большого по формату атласа. Но газета – газета же была точно ее, вот же и дата – апрель 1985-го…
– Ну? Ты ошиблась, девочка. Иди в палату.
Потрясенная до самых глубин души Куся в палату не пошла. Она понимала, что доктор присвоил себе роман и она теперь ничего никому не докажет. Куся спустилась этажом ниже, где лежали младшие, и зашла в женский туалет. Она смотрела на улицу в дырочку, которую дети прокарябали в замазанном белилами до половины окне, и вдруг услышала дикое верещание. Детский голос с акцентом отдавался от стен сортира: «Жэнщина! убэри сваи руки от меня! Убэри! Зарэжу! Не смэть меня хватать! Я папе скажу, он всэх, всэх вас зарэжэт!» Дальше топот по коридору, крики, визг, низкий мальчишеский рев. Куся вышла посмотреть, но увидела только захлопывающуюся дверь, из-за которой доносилось: «Нэ надо колоть попу! Нэ надо, прошу! Нэ хачу! А-а-а-а! Больно! Больно, собака! Убью!» Через мгновение дверь распахнулась, из нее выскочил зареванный мальчик лет пяти, поддерживая на ходу пижамные штанишки, пулей залетел в женский туалет мимо Куси. Выскочившая парой секунд позже красная потная медсестра, держащаяся правой рукой за запястье левой, и рявкнула:
– Ты что тут делаешь?! А ну, марш наверх в свое отделение! Где этот мерзавец?!
– Он туда побежал! – Куся показала вперед по коридору.
– Ну он меня щас получит, урод! – Она побежала в направлении, указанном Кусей.
Куся зашла обратно в туалет. Из-за двери, где уборщицы держали халаты, швабры и ведра, доносились всхлипывания. Куся тихо постучала:
– Мальчик… она побежала в палаты, наверное… ты не бойся, я никому не скажу… – Она помолчала. Звуки стали тише. – Очень больно было? Как тебя зовут, мальчик?
– Дато, – ответили из-за двери. – Больно, ай. Я ее убью, собаку. Я ее кусил. В руку кусил, сильно.
– Это ты молодец, – одобрительно сказала Куся. – Я бы так не смогла, даже если бы захотела. А у меня один врач книжку отобрал, спрятал где-то у себя и говорит, что я все выдумываю и ничего он не трогал.
– Тэбя ругат будут? – заинтересованно спросил Дато.
– Не знаю… я эту книжку украла из дома, у родителей, – вдруг созналась Куся.
Дверь приоткрылась, в щелку глядел опухший от слез любопытный глаз.
– Украст – вай, это плохо, это накажут. Это палкой могут дажэ, раз и два, – важно откомментировал Дато. – Я вот украл – так, случайно – монэтку взял. У брата там взял. Мэня палкой побили, два раза. – Дато показал два пальца. – А ты гдэ лэжишь – навэрху? Ище ка мнэ придешь дружить?
– Нет, – вздохнула Куся, – не смогу, прости. Меня завтра выписывают…
– Абидно, – помолчав, сказал мальчик. Куся повернулась идти. – Падажды, – взволнованно снова заговорил Дато и вышел из кладовки, – дай мнэ руку. Ну? Дай руку свою, нэ бойса!
Куся протянула руку, малыш вложил в нее сплетенного из трубок капельницы чертика:
– Дэржи. Пусть твой будэт. Скажэшь мама – Дато подарил.
– Спасибо, – растроганно сказала Куся. – Спасибо, Дато. Ну, не болей. Чтоб скорей дома был. – Она чмокнула его в макушку и пошла к себе.
Родители так и не заметили пропажи самиздатской книги. Через какое-то время она вышла, и они приобрели роман Кизи в нормальном, не кустарном переводе, и Куся его с удовольствием прочла. Собственно, мама с папой даже и не узнали бы об этом, если бы 18-летняя Куся не рассказала зачем-то им эту историю, когда собиралась первый раз в роддом. Она взяла туда с собой чертика из пластиковых капельничных трубок. На удачу.
Маша Сумнина. Адаптация[22]
21 сентября 2001 г. мы прилетели в Америку делаться американцами. Не по моей воле. Ну на свет мы тоже не по своей воле появляемся, чего уж там, приходится принимать как есть. Тут, в эмиграции, тоже были задействованы родители. Мишины.
В общем, стечение обстоятельств и упаковка всех своих вещей под круглосуточно включенный телевизор, где все снова и снова непоправимо рушились башни-близнецы, застилая мир дымом, сделали свое дело, и я физически стала ощущать, что у меня отрубают корни. Корни эти на удивление росли у меня повсюду – в животе, в ногах и особенно в голове.
Почти три года в Америке, в мире, который еще не был так сближен скайпом, фэйсбуком и мессенджерами, были хоть и мучительным, но важным испытанием, о котором я не жалею. Этот отрыв от своих, от языка, от контекста, от работы, и главное от Дома, мне помог пережить и осознать Текст. С первого дня я начала писать дневник, сначала в тетрадках, а потом, когда появился компьютер, я завела прототип ЖЖ: каждый день я посылала литературный отчет о прожитом дне подписчикам – семье и друзьям.
Для этой книги я адаптировала мои очерки, напечатанные тогда в газете «Иностранец», про самый первый опыт эмигранта-неофита, а дальнейшие мои приключения в сокращенном виде выпустило книгой издательство «Центрполиграф», когда мы наконец вернулись домой.
Ну, в общем, вот:
Оказалось, что все необходимые в жизни вещи занимают четыре огромные сумки. И еще вязальная машина в двух коробках.
Рано утром заглотила весь арсенал успокоительного. Пришли Дельфин с Катей, и мы все, вместе с Мишей, Юрой и Варей, загрузились в микроавтобус. За нами на машине – мама. Молча доехали до Шереметьево. Перетащили весь скарб внутрь и когда взвесили, выяснилось, что наши домашние весы льстили, так что посреди аэропорта пришлось расстегивать замки и вынимать: бронзового индийского слона, розовую шерсть, книгу по фэн-шуй.
Откуда-то вырос парень в форме и с тележкой, который сказал «щас все сделаю» и очень быстро сделал так, что мы оказались уже за забором, машина запаяна в полиэтилен, а я, заливаясь слезами, обнимаюсь сквозь забор с ребятами. Мама как-то просочилась до паспортного контроля.
Потом я была уже за границей, на меня оборачивается паспортистка, и видно только ее глаза через щель, она не произносит ни слова, видя, что у меня за документы и какое у меня выражение лица. Потом – 11 часов верчения в кресле самолета и приземление.