Может, и художником я стала благодаря вранью. Свои фантазии, то есть вранье, художник воплощает на плоских поверхностях и старается эти поверхности сделать реальностью. Врет по полной, с убеждением, предвосхищая виртуальный мир фейковых новостей. Моя вина, скажу я. Отсюда обратная задача – возвращение к реальности.
Я не хочу быть похороненной с моими родителями или прародителями. Я не хочу очутиться в тесном коммунальном пространстве Донского кладбища. Мне хотелось бы присоединиться к супу ДНК вместе с накатывающими волнами океана, вдоль которого я часто хожу, ищу и нахожу в нем смысл нашего сиротского существования.
Леонид Гиршович. Человечество: План Б[25]
– Еще одно усилие, и у вас вырастут крылья, я их уже вижу.
– Может быть, только это очень тяжело, когда они растут, – молвил Ваня, усмехаясь.
Пятнадцатилетний Олекса стоял на кромке выутюженного волною песка, с которого постоянно исчезали следы его босых ног. Вот-вот в слепящем янтаре зачернеет доисторическая мушка: трехсотлетней давности биплан.
Родители никогда не брали его на небо, и оттого твердо стоявший ногами на земле Олекса был лишь сторонним свидетелем их парения. Он сознавал, что ему не дано крыльев, их крыльев, – и малодушно испытывал чувство облегчения: слышал, что это очень тяжело, когда они растут. Боясь причинить родителям боль, Олекса был щедр на знаки восхищения и любви, отчего они часто бывали нарочитыми.
– Хэй! Человек на необитаемом острове! Сюда! – сорвав с себя красно-белую тельняшку, Олекса примется размахивать ею.
Эту игру – в потерпевшего кораблекрушение – родители придумали, когда только взяли его в семью. Олекса давно уже не сирота карпатская с замершим, как ящерица на стене, взглядом: вдруг ящерица метнется в сторону. Спору нет, лучше быть детдомовцем среди чужих садов и парков, чем донором своих внутренностей на родине. Но в мире садово-парковой культуры детдомовским сорнякам всегда грозит прополка, детдом есть детдом, а дом есть дом. Вот и размахивал он изо всех сил своей красно-белой маринеской:
– Ахой! Человек на необитаемом острове! Сюда! (Сейчас они прилетят и усыновят его.)
Маленькому, ему это страшно нравилось, теперь же выглядело глупым, бесстыдным. Однако поневоле приходилось участвовать в этом семейном параде гордости. Вздох.
– Это вы Человек на необитаемом острове?
– Да.
– Мы здесь, чтобы вас спасти. Друг Энцо, мы у цели.
– Это он, Человек на необитаемом острове? – спрашивает Энцо. – А почему он без майки? Замерзнет.
Олекса на ходу натягивает на себя красно-белую тельняшку.
– Вот мы вас сейчас накормим, напоим и обогреем. У нас есть травяной чай с горы Килиманджаро. Есть у нас и козий сыр с острова Патмос со следами зубов Иоанна Богослова. Черный хлеб есть с кориандром, испеченный русскими монахинями в память о картечи, которая четыреста лет тому назад рассеяла на Бородинском поле конницу Мюрата. Так что не пеняйте нам, Человек На Необитаемом Острове, если он немного зачерствел.
– Что ты такое говоришь, Энцо! Бородинский хлеб не черствеет никогда. Ужин на столе, Человек На Необитаемом Острове. Кушайте на здоровье. Здоровее пищи нет.
Олекса предпочел бы африканскому травяному чаю «афри-колу», древнегреческому сыру – чипсы с майонезом, черному хлебу, испеченному по рецептуре русских монахинь, порцию попкорна – как у Джованны. Но он даже заикнуться о ней не смел. Иначе… иначе… даже подумать страшно, что иначе.
Энцо Бенци ошибался, верней, как это часто бывает, обманывал себя, говоря: «Если отец-одиночка растит мальчика, на этого мальчика всегда будут показывать пальцем, а если супружеская чета – без проблем». Энцо наивный человек: отец ли одиночка, супружеская ли чета, обозначенная в сертификате об усыновлении как «родитель a» и «родитель b», – все это решительно не играло никакой роли для тех, кто практиковал смешанный брак. В глазах натуралов Олекса не мог не следовать заразительному примеру усыновившей его четы – а то с чего бы им было его усыновлять? Станет тебе селезень кукушонка ростить.
Вот и стал Олекса белой вороной, еще одним из группы риска – мишенью для ботинка, которым в него запустит сверстник с Баальбекстраат: «Ихса!» («Пфуй!»). Для этих Олекса «нехаляльщик» вдвойне: и как кяфир и как гей. Туда ему лучше не ходить. Не полагаться же на шариатскую полицию, в самом деле. Полис де мёрс, как она именовалась (полиция нравов).
В годовом тесте был такой вопрос: «Современником кого ты предпочел/а бы быть? Клеопатра, Саладин, Королева Марго, Леди Ди, Че Гевара, Надежда Савченко, Файруз, Амина, королева Заззау, Иисус Христос». Все хотели водить компанию с Иисусом Христом, петь: «Джезус Крайст! Суперстар!» Двое отстающих в музыкальном развитии предпочли Войну за Независимость и щелкнули Амину, королеву Заззау.
Но Олекса не витает в облаках, а мыслит здраво: переместиться в прошлое – спасибо. Он уже был однажды перемещенным лицом (displaced person или проще «ди пи»). А быть перемещенным что в места не столь отдаленные, что во времена не столь отдаленные – разницы никакой. Вдруг он там заболеет или уколется шипом снежаты пурпурной и у него начнется гангрена?
– Человек с ограниченными конечностями отошел в прошлое, – молвил Олекса, усмехаясь. – А когда-то таких было полно, без рук, без ног на бабу скок.
На это сэнсэй выключил его – по-старому, выгнал из класса.
А что он такого сказал? Сэнсэй совсем малость того. Безногих давно уже нет, а надо говорить: «Человек с ограниченными возможностями на бабу скок».
Олексу чаще других выключали за политбестактность. Вырвется не то слово – «исламист» вместо «исламей» – иди гуляй.
Ну и пойдет – к Джованне. У Джованны трое маленьких ребят, погодки от восьми и ниже. («Ой, погодушки мои, распогодушки», – поет Джо, смешно передразнивая Зыкину.)
Раз Олекса поставил ногу на скамейку – отстегнулась резинка – когда рядом опустился ё-мобиль, на одном из воскрыльев киноварью выведено: «Джо Мэтчем».
– Куда ты, кукушонок? – спрашивает Джо.
– Куда-куда – на кудыкину гору.
Грубоватый подросток, которому вдруг рукава стали коротки. Не знает, что делать с руками. Впрочем, у Олексы они были заняты веслом. Все обучающиеся гребле ходят с веслом, вот почему перед каждым яхт-клубом стоит девушка с веслом.
– Твои же родители воздухоплавающие – не водоплавающие, зачем тебе весло?
– Они это они, а я это я, – Олекса пользовался любой оказией, чтобы дать понять: он из другого теста. Только в это мало кто верил. («Станет тебе селезень кукушонка ростить».)
– Тебя Олексой зовут? Интересное имя: кому женское, а кому мужское. Как и мое. Я – Джо.
– Олекса мужское имя. Олекса Довбуш – национальный герой гуцульского народа.
Олекса втрескался в Джо, это было его первое касание женщины.
– Яна, Жаннет, Джо – как твоей душеньке угодно. Прошу меня любить и жаловать.
Джо была любопытная: и о чем разговаривают дома, и как он их называет, и спит ли он вместе с ними или вразножопицу? Услыхав, что врозь, была страшно разочарована:
– Милый лжец, такого не бывает.
– Да нет, правда. Твои дети тоже с тобой не спят.
– Сима и Яфа нет, а Хамон прибегает по ночам. Но с Хамоном – другая песня.
И долго еще не верила, все хотела услышать детали, потому что дьявол – это великий бог деталей.
– А едите что?
– А едим мы древнегреческий козий сыр, а еще бородинский хлеб с кусками шрапнели. А пьем кенийский травяной чай. Здоровей пищи нет.
– А у меня еда, которой «нет тебя вреднее», – она улыбнулась – улыбкой обольстительницы. – Помфриц с майонезом, попкорн и афри-кола. И сиропные медведики. Ням-ням – никому не дам. Только если хорошо попросишь.
– Классный ё-мобиль, – сказал Олекса, то ли оставаясь в теме, то ли меняя ее. – А почему киноварью?
– Потому что у меня кровь горячая. Ты хочешь, чтоб я писала свое имя зеленкой, как другие?
Джо привела обладателя длинного весла к себе – угостить «чем бог послал».
– Трехэтажный, – сказал Олекса, оглядываясь по сторонам. – Ну ты даешь, Джо.
– Трехуровневый, дурачок. Трехэтажный бывает…
Вывеска над дверью врала: «Грот Дианы».
– Грот-мачта, – молвил Олекса, усмехнувшись. – Откуда у богини грот?
– А ты сообразительный, хватаешь все на лету. Как мой Сима.
Появился Сима – по первому требованию.
– Ангела вызывали? – и убежал. («Ангела вызывали?» – сериал, которым засматривались все дети.)
Олекса представил себе цирковую собачку: как она, подлетев на два метра, хватает кусочек сахару.
– Цирк! – сказал он.
– Хочешь пива? Ну… раз, два, три…
– Кто пьет пиво, тот писает криво.
На «Евровизии» победила Кончита Меркадо с шутливой песней-шансоном «Писсуар де Пари». Это оттуда. С музыкой Олекса был на вы: песен не помнил, «Евровизию» называл «Еврофизией».
– Мне жаль тебя. Песня выражает словами то, что у тебя на душе. Когда Зайованка спела «Боже, какой мужчина! Хочу иметь от тебя сына!», знаешь сколько женщин сразу обратилось в Страсбургский собор с просьбой прислать биоматериал президента СЭВ (Союз Эвразийских Витязей).
– Что я, виноват, что мне слон на ухо наступил? – он жалобно улыбнулся, но сочувствия не встретил.
– Конечно, виноват, – сухо сказала она. – Сима, ну что ты прячешься? Или выходи с поднятыми руками, или открою огонь.
Выходит с поднятыми руками.
– Я Сима, прошу меня любить и жаловать.
– Ну, хорошо, молодец. Хочешь знать, как выглядит человек после того, как ему медведь на ухо наступил?
Какая-то обидная нотка в этом послышалась.
– Не медведь, а слон, надо говорить, – поправил Олекса.
– Кого ты учишь? Я произвела от себя три народа. У семилетнего Сима над верхней губой уже чернеет усик, Яфет обещал стать красою полнощных стран. И третий, Хамон… да вот он! Легок на помине. Хамончик!.. Это мой Хамон, он писается ко мне в кровать со страшной силой… Что ты испугался, чумазенький? Дядя добрый.