К сожалению, эта обманчивая «простота и легкость» сыграли со мной злую шутку. Только закончив роман, я поняла, что завершить трилогию поторопилась.
Несколько по-настоящему потрясших меня документов не вписывались в уже сложившиеся сюжетные линии. Значит, нужно было перестраивать структуру этого заключительного романа трилогии или дополнить его экскурсами в прошлое или будущее. В результате я просто осознала, что обязана рассказать подлинную историю гибели семьи Геббельсов, и про послевоенную жизнь семьи Рудольфа Гесса, и о рождении у Маргариты третьего ребенка (представьте себе, этот «парадокционалист» Лей и в тюрьме никому скучать не давал). Наконец, чего стоила история с попыткой похищения Гесса из тюрьмы Шпандау, предпринятая самодовольным бахвалом Скорцени. Или личность и судьба генерала Вальтера Венка, последней надежды Гитлера, – а ведь в чем именно заключалась эта кажущаяся бредовой надежда, так и остается за рамками официальной истории! И еще многое и многое…
Я поняла, что будет четвертый роман. В сущности, он уже есть – только сесть и записать. 1948 год. Образование двух Германий, иными словами, раскол немецкой нации – самый страшный сон Гитлера! Формирование бундесвера – раздача высших военных постов рейхсверовским недобиткам; денацификация, план Маршала…
В предисловии ко второму роману я рассказала, что мне удалось сделать записи, застенографировать несколько самых интересных документов, так что снова ничего не придется додумывать, а поступки и мысли героев описаны ими самими. Диалоги же, как и в романах трилогии, будут основаны на письмах.
Например, в романе есть эпизод: 20 апреля 1945 года, в день рождения Гитлера, когда Гиммлер уже исчез из Берлина, Геринг носился с планами «тактической капитуляции, Риббентроп умолял фюрера срочно улететь в Альпы, а Гитлер постоянно срывался на крик, подозревая в измене каждого второго, Лей явился в зал рейхсканцелярии, где все они собрались поздравить фюрера, с автоматом в руке; Гитлер почти выхватил у него автомат и воскликнул: «Теперь, надеюсь, ни у кого не остается сомнения относительно того, что я хотел получить в подарок сегодня?!»
Эту сцену в красках описал Герман Геринг после самоубийства Лея в Нюрнберге, совершенного им до начала судебных заседаний. Из этого письма в открытом доступе имеется небольшой отрывок, в котором Геринг пишет: «Слава богу, этот бы нас только осрамил… Думаю, перед судом он устроил бы очередной спектакль… и т. д.». На самом деле письмо длинное, помимо описанной выше сцены с автоматом Геринг разразился бурей негодования относительно поведения в Нюрнбергской тюрьме многих своих бывших соратников, а в конце сделал приписку, обращаясь к Лею: «…и можешь не сомневаться, старина, и меня в их грязной петле они не увидят».
И последнее. Говоря о четвертом романе, хочу подчеркнуть, что он будет отличаться от первых трех концептуально: они были о преступлении, новый будет – о наказании, которое понесут даже те, кто лично преступлений вроде и не совершал. Справедливо ли это?! Отвечу: универсальной справедливости не существует.
Каждому своеSuum Cuique
Если верховная власть прибегает к методам, ведущим к гибели народа, то каждый, кто сознает свою принадлежность к нему, не только вправе, но и обязан выступить против этой власти.
Часть I
– Скажем правду, сэр! Дрались мы с русскими и проиграли им. Им наше уважение и ненависть. А вы… все вы… сначала ставили им подножки, а когда они через них перешагнули, подставили наконец плечо. Вот и вся ваша роль в этой… истории.
– Если судить по вашему тону, роль не героическая! Но мы… я говорю только за Швецию, в герои и не стремимся. Мы слишком ценим жизнь – простую, обыденную, без лихорадки революций и войн – человеческую жизнь. Поэтому я и лечу в Берлин, еще надеясь спасти узников Бухенвальда, Дахау, Маутхаузена…
– Вы летите на переговоры с Гиммлером, которого интересуют только переговоры о капитуляции Эйзенхауэру. А ехать вам нужно со мной, к Кальтенбруннеру, который отдал приказ уничтожать в Маутхаузене по тысяче человек в день. Но не на переговоры! Вам следовало бы застрелить Кальтенбруннера, пока он здесь, в Альпах. Тогда начнет остывать хотя бы печь Дахау.
– Как вице-президент Красного Креста, я не ношу оружия.
– Возьмите мой браунинг.
– А сами-то вы не сделаете так, чтобы… остывала печь?
– А сам я скоро развеюсь таким же пеплом над этими горами.
– Вы циник и парадокционалист, доктор Лей. Прощайте.
– А вы декоративный гуманист, граф Бернадотт. Прощайте.
Они пожали друг другу руки. Это дружелюбное расставание произошло у швейцарской границы, под Обераммергау, где размещались сейчас ракетчики генерала Дорнбергера – фон Браун и К° – в районе «Альпийской крепости».
Миротворец Бернадотт еще 2 апреля получил от Гиммлера согласие на капитуляцию на Западном фронте, с тем чтобы англо-американцы попытались обогнать русских и первыми добежали до Берлина. Сегодня восемнадцатое, и пора бы уж было переходить от слов к делу и начинать эту самую капитуляцию.
А Лей ехал к ракетчикам. По иронии судьбы тогда же, 2 апреля 1945 года, накануне взятия американцами городка Нордхаузен, где инженер фон Браун со своими сотрудниками два последних месяца занимался ракетой А-9/А-10. Последняя надежда гибнущего рейха – первая межконтинентальная пилотируемая «Америка-ракета» – колосс 29 метров длиною, с дальностью полета 5000 километров и грузом взрывчатки в 1000 кг! Этой ракетой Гитлер страстно желал «прихлопнуть» Рузвельта в Белом доме, а теперь, после его смерти (12 апреля), терроризировать ею непуганых американцев.
Так они и разъехались: председатель шведского Красного Креста и племянник короля граф Фольке Бернадотт отправился влиять на Гиммлера, а заодно, при случае, и на Геринга, который тоже был где-то здесь, на юге, чтобы «включить» американцам зеленый свет на Берлин, а глава организационного отдела НСДАП и вождь Трудового фронта Роберт Лей – лично выяснять, где эта чертова ракета, которой можно было бы от души шарахнуть по Капитолийскому холму.
«Америка-ракета» А-9/А-10 была единственным подарком, который Гитлер хотел бы получить на свое пятидесятишестилетие – 20 апреля.
Только к ночи Лей добрался до высокогорного курорта Хинделанг, где укрывались пятьсот специалистов-ракетчиков. Генерал Дорнбергер и доктор Браун провели его в брезентовый ангар, где лежала эта «Америка-ракета», черная, со свастиками в белом круге.
– Проблема последней ступени технически полностью решена, – заверил Лея Вернер фон Браун.
Отлично! Осталось только упаковать ее красиво, как конфетку, и преподнести в подарок фюреру!
– Мне здесь больше нечего делать, – сказал напряженный Дорнбергер. – Сами видите.
Да. Запустить «подарок от фюрера» было уже неоткуда.
– Возьмите меня с собой, в Берлин, – попросил генерал.
– А что с этими делать? – Лей кивнул на изящное здание отеля «Оберйох», где загоревшие на весеннем солнышке ракетчики – последняя надежда рейха – проводили время со шнапсом и девочками.
– У меня не было приказа…
«Подарить американцам или отправить на тот свет всех скопом?» – размышлял Лей.
– Зачем же вы тащили сюда эту дуру, если нет стартовой площадки? – спросил он Дорнбергера.
– У меня был приказ.
«А ну вас всех к чертовой матери!» – решил Лей.
На аэродроме «Альпийской крепости» у него был Физелер «Шторх», которым он пользовался с января, когда в полетах между Берлином и Бергхофом приходилось постоянно ускользать от американских и английских истребителей.
– Вы сами поведете? – спросил генерал Дорнбергер Лея, постоянно глотавшего коньяк.
– Если боитесь, можете лететь с ним, – кивнул тот в сторону ФВ «Кондор», на котором собирался вылететь в Берлин глава СД рейха и командующий «Альпийской крепостью» Эрнст Кальтенбруннер.
Дорнбергер отказался.
– Тогда садитесь, и поскорей. У меня тоже нет желания встречаться с этим господином.
По полосе бежал к ним адъютант Кальтенбруннера. Он доложил – только что пришло сообщение: сегодня ночью русские танки вышли к Шпрее и движутся на Берлин с юга. Лей поблагодарил.
– Наши доблестные военные летают под прикрытием из двух-трех десятков истребителей и половину теряют по дороге, и это когда каждый летчик на счету, – пояснил он уже в воздухе Дорнбергеру. – А на маленький связной самолетик никто не обращает внимания.
– Но только пока не разнюхали, что в нем доктор Лей, – хмыкнул генерал.
– Ну это-то конечно, – согласился Роберт. – Садиться будем прямо на Восточное шоссе. Так что на всякий случай держитесь крепче.
Берлин горел. Копоть лепилась к стеклам машины. Слышалась канонада, и она как будто все усиливалась. Вся территория вокруг «Кайзергофа» была оцеплена: здание могло в любой момент рассыпаться, как карточный домик. Министерство иностранных дел тоже грозило развалиться, зато у Министерства пропаганды стерло только фасад. Объехав его, Лей, через Вильгельмплац, добрался наконец до рейхсканцелярии.
Во многих помещениях работало радио. Накануне дня рождения фюрера Геббельс произносил свою традиционную речь. Лей поймал себя на том, что остановился и слушает вместе со стенографистками:
«…В тот момент войны, когда вся мощь сил ненависти и разрушения, наверное, в последний раз обрушилась на наши фронты с востока, запада, юга и юго-востока, чтобы прорвать их и нанести рейху смертельный удар, я обращаюсь к народу в канун 20 апреля от имени фюрера, как делал всегда начиная с 1933 года. Так было и в счастливые, и в несчастные для нас времена; но никогда еще ситуация не была такой острой, и никогда еще немецкий народ не сталкивался с такими опасностями, когда ему приходится напрягаться в последних сверхчеловеческих усилиях, чтобы защитить и спасти свое имущество и саму жизнь… Сегодня нет нужды произносить ко дню рожде