– Пойдемте, генерал, я вам кое-что покажу, – сказал Лей, который по себе знал, что такое работать с недолеченными переломами ребер, изображая из себя здорового человека. Он заставил Венка лечь и показал ему такое положение, в котором можно было уснуть без адской боли в спине и боках. Сейчас это было лучшее, что он мог сделать.
Лей не собирался ни героически погибнуть в бою, ни попасть в плен, однако перемещаться по охваченной боями Германии он предпочитал без самолетных и танковых «эскортов» (и шпионов Гиммлера). Он приказал приготовить ему «Шторх» на испытательном аэродроме в Рехлине и своим сотрудникам – дожидаться его там, а сам с двумя адъютантами отправился на двух автомобилях.
Выехали еще затемно. Автострада оказалась забита колоннами военных и гражданских машин, с выключенными фарами – грузовики, мотоциклы, повозки с лошадьми, фургоны – все это едва тащилось; люди буквально задыхались от выхлопных газов, теряли сознание прямо за рулем.
Мощные «мерседесы» рейхсляйтера вытянули объезд по разбитым техникой и бомбами полям и, сделав крюк, снова выбрались на шоссе. Здесь тоже двигалась колонна, но в основном из пеших беженцев. Несколько часов назад на большой высоте над ней прошли английские бомбардировщики и сбросили оставшиеся после обычной теперь ночной бомбежки Берлина тяжелые бомбы: бесцельно, куда попало, просто чтобы избавиться от неизрасходованного груза. Попало… в самую гущу. Огромная воронка чернела в центре автобана, как раз в том месте, куда выехали «мерседесы». Воронку объезжали и обходили, стараясь не глядеть внутрь. Но по краям ее тоже лежали люди – убитые и раненые, еще живые.
К «мерседесам», сбавившим скорость, чтобы объехать воронку, метнулась женщина, забила ладонями в стекло. Адъютант, приоткрыв дверцу, послушал, что она кричала.
– Что случилось? – пробормотал Лей, спавший на заднем сиденье.
– Просит пристрелить кого-то… О Господи! – адъютант быстро захлопнул дверцу. – Да у нее там… мальчишка…
Лей посмотрел в окно машины. На обочине, метрах в двадцати от края воронки, прыгали и визжали две девочки, а около них лежал на боку мальчик лет тринадцати, рядом с кучкой чего-то красно-синего. Лей присмотрелся. У ребенка был осколком разворочен живот. Девочки тоже были в крови; их белые одинаковые переднички оказались по-разному раскрашены красным.
– Ради бога, господин офицер… ради бога, – кричала мать, стуча в окно машины. Увидев вышедшего Лея, она кинулась к нему, уже без слов, показывая в сторону детей.
Мальчик был жив, он дышал и скрипел зубами. Он только издали выглядел ребенком: вблизи у него было лицо старика. Очевидно, он лежал так уже два или три часа, и столько же мать и сестры сходили возле него с ума.
Все понимали, что это агония, которая страшно затянулась.
– Уберите их, – велел адъютантам Лей.
Один поднял и унес девочек; другой, обхватив правой рукой голову женщины, повернул к себе ее лицо.
Лей, опустившись на колени, быстро вложил в полуоткрытый рот ребенка капсулу, которую дал ему фюрер, и ладонями сжал ему челюсти. И почти сразу ощутил на своей руке долгий выдох облегчения.
Он снял куртку, завернул в нее тело и отнес к «мерседесу».
– Садитесь на заднее сиденье с детьми, – сказал он женщине. – Я поеду в другой машине и повезу вашего мальчика.
Через час езды их догнали мотоциклисты из подразделения связи 12-й армии и предупредили, что впереди, примерно в километре отсюда, к шоссе вышли русские танки. Они пока стоят, но эта дорога к Рехлину перерезана.
Аэродром был уже близко; вокруг него три дивизии СС намертво держали оборону.
Колонна беженцев продолжала двигаться. Русские танки встали не на самом автобане, а растянулись цепочкой по полю, перекрыв кратчайший путь на Рехлин, между двух рощ, на случай, если какие-то части станут прорываться к аэродрому. На самом шоссе стояли русские посты; пропускали детей, женщин и стариков. Было ясно, что двухметровых красавцев-адъютантов Лея они едва ли не заметят, как и самого рейхсляйтера.
– Сделаем так – возвращайтесь со связистами в штаб, оттуда самолетом сразу в Бергхоф, – приказал Лей. – А я один доберусь до Рехлина. И… только пикните мне оба! – рявкнул он на побелевших адъютантов. – Быстро в мою машину!
Он перенес тело мальчика в «мерседес», где сидела мать с дочерьми и, едва не сбив бросившихся наперерез адъютантов, дал газ, направив машину через поле, прямо на цепь русских танков.
Танкисты с удивлением глядели на эту мчавшуюся к ним по полю машину, ничего не предпринимая. И только когда «мерседес» остановился метрах в десяти от тридцатьчетверки, с брони спрыгнули двое танкистов и взяли автоматы наперевес.
В «мерседесе» отворилась дверца, как бы приглашая заглянуть внутрь.
Русский майор заметил через боковое стекло только одно женское лицо и подошел ближе. Он сразу увидел эту женщину с остановившимся взглядом, судорожно прижимающую к себе двух перемазанных кровью девчушек, мужчину за рулем, а рядом, укрытого курткой мертвого мальчика с побуревшими от крови голыми ногами в спортивных ботинках. Мужчина медленно повернул голову и посмотрел на русского. Это был странный взгляд – смесь усталости и любопытства. Майор захлопнул дверцу и махнул своим рукой. Он подумал, что на аэродроме, конечно, есть какая-нибудь медчасть, а эти маленькие девочки в машине, похоже, ранены…
Пока Лей всеми способами пытался отделаться от шпионов Гиммлера, сам рейхсфюрер вел переговоры с Бернадоттом в Любеке, а Шелленберг готовился ехать к генералу Эйзенхауэру – пугать американцев будущей войной с Советами.
(К чести союзников России сразу нужно сказать, что все эти и дальнейшие переговоры увенчались лишь одним решением: передать все концентрационные лагеря на территории рейха под эгиду Красного Креста.)
Но Гиммлер был уверен в себе. «Без меня у европейских государств нет будущего, – говорил он, – поэтому им придется примириться с моим пребыванием на посту министра полиции ради соблюдения порядка и спокойствия. Они целиком зависят от меня – иначе на континенте воцарится полнейший хаос». Гиммлер уже всерьез задумывался о составе своего правительства.
Геринг тоже времени не терял. 23 апреля Гитлер получил от него телеграмму следующего содержания:
Мой фюрер! Принимая во внимание Ваше решение остаться в Берлине, не считаете ли Вы, что я должен немедленно взять на себя руководство делами рейха, как внутренними, так и внешними, и в качестве Вашего преемника, согласно Вашему декрету от 29 июня 1941 года, пользоваться всей полнотой власти? Если до 10 часов вечера я не получу от Вас ответа, я буду считать, что Вы лишены средств связи, и, следовательно, согласно положению Вашего декрета, я могу действовать в интересах нашей страны и нашего народа. Вы знаете, каковы мои чувства к Вам в этот серьезнейший час моей жизни. У меня нет слов, чтоб выразить их. Да хранит Вас Бог.
Искренне Вам преданный Герман Геринг
Гитлер на это почти не отреагировал. Когда Борман зачитал ему телеграмму, он только поморщился, продолжая ласкать Блонди. Но через несколько часов Борман перехватил еще одно послание Геринга, и тут уж Мартин взялся за дело как следует.
– Геринг изменник, – твердо заявил он Гитлеру. – Я не удивлюсь, если такие же радиограммы он разослал и другим членам кабинета министров, извещая их о своем намерении занять ваше место, мой фюрер!
Затем зачитал текст, полностью, со всеми пометками:
Секретно! Передавать только через офицера!
Радиограмма 1899. Пункт отправки: Робинзон. Пункт приема: Курфюрст, получена 23.04 в 17 часов 59 минут.
Рейхсминистру фон Риббентропу
Я попросил фюрера известить меня о своем решении не позднее 22 часов 24 апреля. Если к этому времени выяснится, что фюрер не в состоянии руководить рейхом, вступает в силу его указ от 29.06.1941 года, согласно которому я являюсь его преемником на всех занимаемых им ранее постах. Если до 23.04.1945 г. года фюрер вообще не даст о себе знать, я прошу вас немедленно вылететь ко мне.
Рейхсмаршал Геринг
– Я давно все знаю, – еле слышно начал Гитлер. – Я знал, что Геринг совершенно разложился. Это он развалил наши военно-воздушные силы, это из-за него у нас расцвела коррупция… Он всегда брал взятки, никого не стесняясь. К тому же он морфинист. И вообще… продажная тварь. – Гитлер сжал кулаки; на глазах у него выступили слезы. – Ну и черт с ним! Пусть договаривается, с кем хочет. Если война проиграна, все остальное не имеет значения.
Пока фюрер говорил, Борман составил ответную радиограмму, в которой Геринг прямо обвинялся в измене и предательстве дела национал-социализма.
Гитлер мельком просмотрел текст.
– Добавьте, что я его не трону, если он добровольно согласится уйти со всех постов… по состоянию здоровья, – сказал он.
Борман с большой неохотой дописал текст. Его бы больше устроил немедленный арест Геринга.
Через час Борман принес ответную радиограмму, в которой Геринг просил «освободить его со всех занимаемых постов в связи с обострением сердечного заболевания».
– Мой фюрер, не передать ли на всякий случай приказ держать его под арестом? – решительно произнес Борман.
Гитлер только махнул рукой…
– Кто следующий?.. – спросил он в тот вечер Геббельса. – Я и это уже знаю. Я давно их всех просчитал.
«Следующим», как известно, оказался Гиммлер – «верный Гиммлер», «железный Генрих»… Узнав о переговорах, которые тот ведет с союзниками, Гитлер сразу приказал его арестовать. Но тут, как говорится, руки оказались коротки. Гиммлер укрылся под Гамбургом, в санатории, больше напоминавшем сейчас неприступную крепость, и взять его там не представлялось никакой возможности. При этом Гиммлер продолжал активно заниматься делами: прятать архивы, уничтожать опасных свидетелей и документы. По его приказу команды СС повсеместно ровняли с землей или жгли улики в виде человеческих тел, общего числа которых уже никто и никогда не сможет подсчитать. Трупы го