– Подъемник не должен остаться обесточен? – уточнил Рудольф.
Лей молча кивнул. Он снова сделал паузу. Но Шмеер больше ни о чем не спросил. Лей велел ему слазить в кабину и достать все необходимое и коробку с продуктами и водой.
Еще раз напомнив об осторожности, он плавно поднял свой «Шторх» в удивительно спокойное сегодня небо.
Операция началась и прошла без сбоев. Охранники, набранные Борманом из уголовников, не пожелали быть удушенными в преисподней. Их командиры (перевербованные гестаповцы Мюллера) быстро обнаружили блеф и попытались удержать своих подчиненных под землей, но их тихо удавили. Охрана покинула шахту, вырубила подъемник и дезертировала, на рассвете попав под прицельный огонь дивизии СС, получившей от Лея приказ «уничтожить на месте отряд переодетых диверсантов».
Еще до полуночи усталый Рудольф Шмеер вылез из самолета на аэродроме Бергхофа, где его встретил Лей. Рудольф не ждал от шефа дополнительных объяснений, да у него и не было вопросов, кроме одного: а дальше что? Но и на этот вопрос ответ уже ждал его в одной из гостиных Бергхофа: его беременная жена, с маленьким дорожным саквояжем, в котором могли уместиться лишь самые необходимые вещи.
– Когда? – только и спросил Рудольф.
– Сейчас, Руди.
О чем было еще спрашивать?! И все-таки… Неужели прямо сейчас и… навсегда?!
– Послушай меня, – мягко начал Лей. – Вы шесть лет ждали ребенка; этим нельзя рисковать. Так что жизнь сама за тебя решила.
– Решили за меня, как всегда, вы, – усмехнулся Шмеер. – А я слишком к этому привык. Хотя и не всегда понимал… понимаю, – неожиданно поправился он.
– Не понимаешь, почему я решил сохранить жизнь свидетелям, не приказав обесточить подъемник? – прямо спросил Лей. – Но это не я, Руди. Это Бог. Раз мы проиграли, значит, Бог передумал и отнял у нас шанс. Теперь он дает его нашим противникам. Посмотрим…
Шмеер был поражен:
– Вы хотите сказать, что если Бог дает шанс нашим врагам, то… то вы…
– То я тем более обязан был это сделать. – Лей улыбнулся. Потом, глубоко вздохнув, он закрыл глаза и долго сидел так, точно пережидая или вспоминая что-то. Шмеер тоже сидел молча, порой поднимая глаза и печально вглядываясь в лицо человека, навсегда сделавшегося главным в его жизни.
Это и стало их прощанием.
В ночь с 25-го на 26 апреля советская армия замкнула кольцо окружения Берлина. Но в столице еще садились самолеты.
Совсем рядом с рейхсканцелярией, на автобан, приземлился «Арадо-60», пробитый русскими зенитками над Тиргартеном. Пилот-инструктор люфтваффе и знаменитая рекордсменка Ханна Рейч с трудом посадила почти вышедшую из строя машину, в которой находился раненый Роберт фон Грейм, новый командующий военно-воздушными силами, назначенный Гитлером вместо Геринга. Гитлер надеялся на энергичные действия с воздуха, которые позволили бы Венку быстрее продвигаться к Берлину.
– Венк прорвется, – как заклинание повторял Гитлер. – Ему только нужно помочь с воздуха.
Двадцать седьмого апреля передовые части двенадцатой армии были уже на подступах к Потсдаму, в районе Ферча, и к юго-западу – возле Беелитца.
– Венк прорвется, – твердил Адольф, бесконечно водя указкой по истерзанным картам. – Ему всегда все удавалось. Он пробьется к нам.
Но новый командующий Грейм из-за ранения в ногу не мог передвигаться, а штаб люфтваффе сохранял верность «изменнику Герингу». Борман даже не стал докладывать об этом Гитлеру, который в измене обвинял сейчас весь мир.
– Штайнера каким-то своим подлым приказом остановил изменник Гиммлер, – кричал он. – Оттого мы и сидим тут, как крысы в норе!
Гитлер только что приказал расстрелять группенфюрера СС Германа Фегелейна, мужа Гретль Браун, младшей сестры Евы, и у него наступил очередной упадок сил.
Накануне Фегелейн незаметно, как ему казалось, исчез из бункера и вечером 26-го позвонил Еве:
– Бросай его и уходи, пока еще можно выбраться. Завтра русские танки будут в центре города. Я еду к Гретль, а оттуда в Швейцарию, – скороговоркой произнес он.
– Герман, сейчас же возвращайся! – отчаянно закричала Ева. – Иначе он может подумать, что ты предал его!
Но Фегелейн бросил трубку. Все звонки прослушивались и записывались. Эту запись Борман принес фюреру. Тот приказал начальнику своей охраны Раттенхуберу арестовать беглеца. Фегелейна нашли в его квартире в окружении туго набитых чемоданов и доставили обратно в бункер. Он трясся, нес чепуху. Ева бросилась к Борману, умоляя доложить так, чтобы Адольф пощадил мужа беременной Гретль.
Борман доложил. Гитлер вышел, оглядел Фегелейна, плюнул и отвернулся.
«Черт с ним!» – бросил он сквозь зубы.
В тот же вечер пришло известие о том, что итальянские повстанцы повесили труп Муссолини рядом с трупом его Кларетты: обоих вниз головами и плевали в них.
– Его хотя бы убили перед этим, – сказал Гитлер Еве. – А меня живым посадят в клетку и выставят напоказ.
– Я сейчас вспомнил, как дуче предал его зять Чиано, – ни с того ни с чего ввернул Борман.
– Да, да… предательство нельзя прощать… нельзя… прощать! Расстр-ре-лять предателя! – вдруг взревел Адольф. – Расстр-релять эту сволочь!..
Он бросился прочь, ворвался в одно из помещений бункера, где сидел «под домашним арестом» немного успокоившийся Фегелейн и отвесил ему пощечину.
– Ты – сукин сын, ничтожество! Я тебя сделал генералом – тебя, нуль! А ты решил, что я уже умер, что меня уже нет?! Расстр-релять!..
Ева, прибежавшая за ним следом, зарыдала в голос, и Гитлер опять сник.
– Ладно, не плачь, – сказал он. – Я его не трону.
Почему Мартин Борман решил извести-таки этого никчемного и никому, кроме его беременной Гретль, не нужного Фегелейна, осталось загадкой души Мартина.
– А вы знаете, фрейлейн, что ваш зять вошел в сговор с предателем Гиммлером, – сказал он Еве, когда остался с ней наедине. – Вам известно, что Гиммлер обещал выдать тело мертвого фюрера англичанам и американцам в обмен на гарантии для себя будущего поста рейхсканцлера?!
Ева обомлела. В ее измученном сознании, должно быть, встали картины одна кошмарней другой.
Неизвестно, внес ли Борман эту информацию в кабинет к Гитлеру, но только вышел он оттуда с приказом: Фегелейна расстрелять.
Телефонной связи больше не было: перебило кабель, соединяющий бункер с остальным миром. Разрывы снарядов и мин при прямом попадании ощущались как толчки из преисподней.
Было двадцать восьмое апреля, вечер.
На шоссе Восток – Запад среди выбоин и воронок, прямо под дула русских гаубиц, приземлился еще один самолет. Помощник Раттенхубера Хегель доложил Борману, что только что прибыл фельдфебель люфтваффе с каким-то приказом, но понять его трудно, потому что он сильно пьян. В это время фельдфебель уже вошел вслед за Хегелем в комнату, где сидел Борман, не церемонясь, бросил летный шлем в кресло, а сам плюхнулся в другое. Борман, вытаращив глаза, не успел никак отреагировать, потому что появился возбужденный Гитлер, узнавший о визитере из того мира, от которого все они уже считали себя отрезанными. С Гитлером прибежала Блонди. Когда фельдфебель встал навстречу фюреру, тренированная овчарка тут же сделала к незнакомцу три упругих прыжка и внезапно… поставила ему на грудь лапы.
– Невероятно, – пробормотал Гитлер, вглядываясь.
Фельдфебель хмыкнул, дернув себя за волосы, стащил с головы пушистый паричок, нацепил его Блонди на уши, потом отодрал гренадерские усы и превратился во вполне узнаваемую персону.
– Невероятно, – повторил Гитлер. – Как же вы…
– Очень просто! На высоте четыре тысячи. И заметьте – трезвый я бы русским на головы не сел!
Борман, уже опомнившись, припер спиной дверь. В кабинете их было четверо; пятая – Блонди, махавшая хвостом. Гитлер сиял. На несколько минут он совершенно забылся и крепко сжимал Лею руки. К фюреру словно вернулось ощущение земного бытия. Роберт был пьян, и пьян сильно, однако оживление фюрера он сразу почувствовал и испытал неприятное чувство, потому что жизни он сюда не привез, скорее – напротив.
– А я прилетел, чтобы поменяться вот с ним, – кивнул он в сторону Бормана. – В самолете четыре места, можно даже взять пятерых.
– Кого вы имеете в виду? – спросил Гитлер.
– Решайте. Времени почти нет.
– Если обо мне… то нет… нет, Роберт! Со мной все кончено. Вот если бы Ева… Или Магда с детьми. Вы говорите четыре места? Но дети маленькие.
Лей покачал головой:
– Если бы она отдала детей! Можно посадить и ее, плюс Борман и пилот. Это максимум, но он взлетит.
Гитлер вдруг осознал. По его лицу точно прошло несколько туч, и снова оно обмякло. Он сел в кресло и, откинув голову, закрыл глаза:
– Я устал. Решайте всё сами.
Лей искоса посмотрел на прислонившегося к двери Бормана.
Мартину Борману не было еще сорока пяти лет. В его крепком здоровом теле жила неуемная жажда плотского земного существованья, со всеми его сочными радостями. И этот инстинкт – выжить и жить – безусловно победил бы все, не пройди Мартин за фюрером весь предшествующий этому дню путь. Одна только иллюзия: из тени обратиться в плоть, то есть получить из рук Гитлера законную, «преемственную», а значит, абсолютную власть, сбила в нем все здоровые инстинкты и погрузила трезвый мозг Мартина в своего рода опьянение, казавшееся ему самому лишь очень рискованным, истонченным до невидимости расчетом.
Гитлер уже подписал ту часть завещания, в которой назвал членов будущего руководства. Он, Борман, именовался после смерти фюрера «министром по делам партии»; Лей же – всего лишь руководителем Трудового фронта. Лей становился в партии никем, а он, Мартин, оставался в ней главным и единственным. Правда, еще путался Геббельс в качестве рейхсканцлера… Но, во-первых, Геббельс, скорее всего, последует за Адольфом в мир иной, а, во-вторых, перед Геббельсом вклинился бесцветный, но упрямый Дениц как рейхспрезидент. Одним словом, все козыри были у Мартина в руках, а на примере Адольфа Гитлера он знал, как легко через это «почти» перешагнуть.