Солдат уныло посмотрел вслед удаляющемуся грузовичку, трясущемуся по колдобинам, не подозревая о том, что всего лишь мгновение назад находился в шаге от верной гибели.
Костыль посмотрел в зеркало заднего вида. Ворота медленно закрывались. Неужели удалось! Неожиданно он почувствовал прилив сил: было одновременно страшно и весело, как это случается, когда несешься на огромной скорости, а впереди – неизвестность.
– Ну бля буду, ушли! Ну бля буду! – орал он, совсем не замечая недоуменных взглядов поселковых, встречавшихся на его пути.
Поселок кончился, дальше дорога через лес уходила к морю, откуда на пароме с материка прибывали этапы, техника и очередной призыв. Полуостров был небольшой, но очень глухой, крепко заросший настоящей тайгой, которую с севера на юг зубасто рассекали хребты.
Грузовичок, видно, прочувствовавшись настроением Костыля, весело прыгал на каждой кочке и косолапо переваливался с одного бока на другой. Ликуя, Костыль даже не сразу услышал, как в перегородку застучали – странное дело, но он успел позабыть о Резаном с Альфонсом, которых бросало в кузове, словно в трюме рыболовецкой шхуны в сильный шторм.
Ударил по тормозам, и грузовик, встряхнувшись на очередной колдобине, послушно застыл.
Костыль с размаху распахнул дверь, грубо сорвал ненавистную маску и безжалостно швырнул на дорогу, растоптав.
– Свобода, братва! – радости Костыля не было предела. – Я же сказал, что все будет путем!
Сграбастав край тента, он лихо вскинул его на крышу и увидел Резаного, сидящего на корточках.
– Тут такое дело, Костыль, наш компаньон, похоже, пообломался…
Альфонс лежал на дне кузова и корчился от боли.
– Что с ним? – поинтересовался Фомичев.
Кажется, начались проблемы, а пройдены только первые километры пути.
– Ты как сиганул, а мы тут на дне лежали. Ну, кузов туда-сюда трясти стало. А последний раз так тряхнуло, что я башкой о борт стукнулся, едва мозги не вышибло, а Альфонс, кажется, хребет сломал.
– Шевелиться можешь? – спросил Костыль, приблизившись.
Бледное лицо Альфонса исказилось болезненной гримасой.
– Все путем, Костыль. Ты думаешь, мне кранты? Хрен-то! Я еще поживу, вот только спину чего-то скрутило. Полежу немножечко, оклемаюсь, а потом еще быстрее вашего побегу.
– Как тебя звать, Альфонс? – заботливо полюбопытствовал Костыль.
– Савелий.
– Хм… Редкое имя. Дело в том, Савелий, времени у нас нет, чтобы дожидаться. Дорога зовет, – честно сказал Костыль.
– Вы что, меня бросите, что ли? – в голосе парня звучало отчаяние.
– Опять ты меня не понял, милый мой, знаешь ты много, а нам это не с руки. Ну чего стоишь, Резаный, – прикрикнул Костыль на Артура, – задуши баклана, да и вперед.
– Такая закусь пропадает, – буркнул Резаный, наматывая кусок шнура на руки, и, поморщившись, произнес: – Извини, братан.
Согнувшись, он ловко набросил шнур на шею Альфонсу и, стиснув зубы, крепко затянул. Альфонс лишь вскинул руки и медленно затих, вытаращившись в брезентовый потолок кузова.
– А дальше-то что? – тускло поинтересовался Резаный.
– А дальше вот что. – Костыль сел в кабину. Артур плюхнулся рядом. – Если замечу что-нибудь такое… убью! Без предупреждения.
Машина съехала с наезженной дороги и покатила в противоположную от причала сторону.
– Ты меня знаешь. – Резаный попытался выглядеть непринужденно, даже попробовал расхохотаться, но страх, застывший в его глазах, заморозил улыбку в неестественную гримасу. – Ты меня хорошо понял?
– Обидеть хочешь… О чем базар, – заверил Резаный.
– Вижу, что понял, – довольно хмыкнул Костыль и уверенно, как если бы разъезжал по полуострову после каждой вечерней проверки, устремился в глубину леса.
– Ты знаешь, куда мы едем? – с сомнением озирался Резаный, глядя, как со всех сторон машину обступает глухой лес.
– Отзынь, – отмахнулся Фомичев и, не сбавляя скорости, устремился по едва заметной колее, пробивавшейся кое-где грязными проплешинами среди кустарника.
Вместе с последней ксивой, тщательно прошитой в нескольких местах суровыми нитками, была приложена довольно-таки подробная карта местности, на которой был намечен единственно возможный путь побега. Продвигаясь в глубину полуострова, Костыль осознавал, что Аркаша Печорский был прав, когда велел двигаться именно в эту сторону. Даже самый изворотливый милицейский ум ни за что не додумается до того, что беглецы отважатся на столь отчаянную аферу: двинутся туда, где не было жилья даже за сотню верст вокруг, зато имелась огромная возможность сгинуть без покаяния в одном из многочисленных болот. Но карта, переданная Аркашей, была составлена настолько точно, что Костыль узнавал даже небольшие повороты дороги. Через километр с правой стороны должна стоять полуразрушенная охотничья избушка. Так, поглядим…
Фомичев слегка придавил газ и, лихо объехав торчащий едва ли не в самой середине колеи пень, покатил дальше. Так оно и есть. То, что громоздилось здесь, избушкой назвать было сложно, скорее всего свалка истлевших бревен. Они не годились бы даже для топки, но чувствовалось, что лет тридцать назад подобное строение выглядело весьма основательно.
– Ты знаешь, куда мы едем? – вновь спросил Резаный, с опаской поглядывая на сгустившийся лес.
– Заткнись, – коротко оборвал его Костыль, всматриваясь в дорогу.
Ага, точно так и есть. Дорога неожиданно оборвалась, уткнувшись в непролазный бурелом. Правее – огромный валун, и если пообтереть его от многовекового мха, то наверняка на шероховатой поверхности можно будет вычитать ребусы о трех дорогах, но на сей счет Костыль получил весьма четкие инструкции.
– Вылезай, – жестко распорядился Костыль, блеснув на Резаного белками глаз.
– Костыль, ну ты че, в натуре? – попробовал возражать Артур. – Ведь в одной телеге едем, один хомут тащить.
– Вылезай, сучонок, пока пинком не вышиб!
Резаный покорно спрыгнул в мягкую траву, громко захлопнув за собой дверь.
Павел Фомичев выходить не собирался. Газанув разок, он вывернул руль влево, и машина, набирая разбег, подкатила к краю небольшого распадка. Колеса свесились в пустоту, и грузовичок, свалившись, нелепо уткнулся капотом в вязкую болотную жижу, издав хлипкий хлопок. Автомобиль погружался быстро, с хлюпаньем, выпуская на поверхность огромные пузыри. Уже через несколько секунд из болота торчали только задние колеса. Еще мгновение, скрылись и они, оставив после себя только темно-зеленую колыхавшуюся поверхность.
– Ну чего встал, пошли, – ткнул в бок Резаного Костыль, – не век же тебе здесь куковать.
Резаный не скрывал своей радости.
– Ну ты даешь! Я же тебя уже похоронил. Я думал, что от тебя одни пузыри остались, – торопился он вслед за удаляющимся Костылем, боясь отстать от него хотя бы на полшага.
– Рано ты меня хоронишь.
– Как же ты выбрался?
– Из кабины выпрыгнул. Ладно, побереги свои брызги, у нас сегодня немало дел.
Артур Резаный уже не спрашивал Пашу Фомичева ни о чем, ковыляя за ним, словно крохотная собачонка, всецело доверившаяся своему вожаку. Скорее всего у Костыля был какой-то свой план, о котором он не желал распространяться. Ладно, как говорится, побегаем – увидим.
Иногда Костыль останавливался, осматривался вокруг и, одобрительно хмыкнув, бежал дальше.
Похоже, что он, уподобившись альпинисту, хотел взобраться на самый гребень хребта. И, цепко цепляясь за торчащие кусты, приостанавливался только для того, чтобы оглядеть пройденное расстояние.
Артур Резаный тяжело сопел, задыхаясь от быстрой ходьбы, и с завистью посматривал на Фомичева, который, словно крупный секач, вспарывал лбом буреломы, встречающиеся на пути, и с необычайной легкостью бежал дальше.
Наконец взобрались на перевал – узкую каменную полоску с опасно торчавшими останцами. Паша остановился, не без почтения посмотрел на подножие, где даже валуны выглядели гравием, и тяжеловато присел на угловатую глыбину.
– Передохнем.
Рядом, шумно выдохнув, устроился Артур Резаный.
– Куда теперь?
Паша Фомичев звонко сцедил слюну через щербину между передними зубами и отвечал, будто не услышав вопроса:
– Нас, наверное, уже хватились. Если мы не улизнем отсюда часа через три… ну максимум, через четыре, то нас скормят волкодавам. Как пить дать! – И, весело посмотрев на Резаного, как-то заметно поскучневшего, поинтересовался: – Ну как, нравится тебе такая перспектива? Может, еще повернешь, а? Покаешься, а вдруг простят?
– Брось, – отмахнулся Резаный, – не в первый раз помирать. Может, еще выкрутимся.
– А ты, я вижу, оптимист, – сдержанно заметил Фомичев и уже серьезно признался: – Завидую!
Артур Резаный постучал себя по карманам.
– Тьфу ты! Сигареты уронил. Как же теперь без курева?
– Ты меня умиляешь, Резаный, – ему скоро собаки глотку начнут рвать, а он о никотине думает. Ладно, пошли, нечего рассиживаться, у меня есть еще кое-какие планы на жизнь, не хотелось бы, чтобы она прервалась столь похабно.
Костыль поднялся и, пнув носком сапога камушек, заторопился вниз. Неожиданно он остановился.
– Ты ничего не слышишь?
Резаный застыл, воровато покрутил головой и виновато произнес:
– Птицы орут, Костыль. А так, в натуре, ничего не слышно.
– Собаки лают, – удовлетворенно протянул Костыль.
Резаный невольно взглянул на напарника: с такой любовной интонацией мог говорить бывший легавый, вышедший в тираж, но уж никак не бродяга, добрую половину жизни протянувший в лагерях. Еще один ребус, мать твою! Но переспрашивать не стал.
Через час пути лес помельчал, и сквозь поредевшие кроны заблестела узенькая полоска свинцовой воды. Повеяло странной смесью свежести и йода, какая может быть только на берегу моря.
Фомичев ускорил шаг.
Скоро лес отступил совсем, сменившись на каменистую пойму. У обрыва, сопротивляясь порывам ветра, стояла выцветшая добела палатка. Неожиданно полог откинулся, и из нее вышел высокий сухопарый мужчина в штормовке и вязаной малиновой шапочке. Посмотрев из-под ладони в сторону приближающихся, он уже через минуту потерял к ним интерес, признав в них чужих, и, помахивая алюминиевым котелком, заторопился к небольшому обрыву, у основания которого тонкой струйкой пробивался родник.