ны именно ему было поручено оценить все оставшиеся после нее драгоценности.
Но особенно преуспевал Леви в царствование Анны Иоанновны. По-видимому, при всех ее недостатках, Анна помнила добро. Как заметил датчанин Педер фон Хавен, ⌠как скоро императрица достигла престола, то в особенности наградила очень щедро некоторых купцов, которые именно решались давать деньги в заем■. И одним из них был, несомненно, Леви Липман. И думается, не вполне правы те историки, которые полагают, что он √ ставленник исключительно Бирона, а Анна Иоанновна будто бы не решилась перечить своему фавориту и лишь потому возвысила его протеже. В действительности императрица была снедаема самыми противоречивыми чувствами: ее врожденный антисемитизм утишила благодарность к Леви за его прежние услуги, а нетерпимость к басурманам разбилась о неукротимое стремление не отставать в роскоши от Дворов политичной Европы. Итак, чаша весов склонилась в пользу ⌠полезного■ еврея Липмана. ⌠Щедра до расточительности, любит пышность до чрезмерности, отчего ее Двор великолепием превосходит все прочие┘■, √ говорили об императрице знатные иноземцы. И никто лучше Липмана не мог угодить самым прихотливым вкусам охочей до роскоши русской монархини. Уже в самом начале ее царствования, 30 июня 1730 года, ⌠купцу Липману┘за взятые у него к высочайшему Двору алмазные вещи■ пожаловано 45000 рублей; в 1732 году был приобретен бриллиантовый перстень ценой в 15000 рублей; в 1733 году последовал монарший указ об уплате еврею около 160000 рублей.
В 1734 году происходит важное в жизни Липмана событие √ иудей становится поставщиком Двора не только де факто, но и де юре, получив официальную придворную должность обер-гоф-комиссара, а в 1736 году √ камер-агента. Историк князь Петр Долгоруков отмечает, что должности эти ⌠были созданы специально для Липмана■. На самом же деле все было как раз наоборот: это Липман был создан для должностей, в коих так нуждался новообразованный русский Двор.
Надо принять во внимание, что Анна Иоанновна научила русскую знать жить по-европейски. Утверждая придворный штат с множеством новых чинов, по примеру немецких венценосцев, она не могла не видеть, что в Вене, Гамбурге, Франкфурте и даже у мелких курфюрстов везде в услужении находятся придворные евреи. А иные вознеслись так высоко, что отстроили себе великолепные хоромы, закатывали такие празднества, кои сами августейшие особы посещать не брезговали, держали дома открытые столы, ездили цугом с лакеями на запятках и т.д. И при этом имели должности гоф-фактора, гоф-комиссара, обер-гоф-комиссара, камер-агента, а кое-кто из них даже дворянский титул заполучил. Нет, в России, конечно, тому не бывать, ибо евреям тут не то что жировать, но и жить заказано, но √ так и быть! √ пусть будет при ее Дворе один такой придворный жид, чтобы злые языки на Западе не судачили: дескать, в этой варварской Московии все не как у людей. Тем более, Липман был личностью в Европе небезызвестной: по его векселям платили и в Вене, и в Мадриде.
И вот, как и его европейские сотоварищи, Леви стал обер-гоф-комиссаром, камер-агентом и выполнял сходную работу. Он занимался и ювелирным делом, и переводом денег русским дипломатам для чрезвычайных нужд, и финансированием находившейся за границей российской армии, и торговлей вином и поташом, и даже ведал переговорами о найме на службу иноземной театральной труппы и специалистов-врачей и т.д. Суммы, отпускаемые ему двором, становились все более внушительными и исчислялись десятками, да что там √ сотнями тысяч! Достаточно сказать, что в одном только 1734 году он получил более 95000 рублей!
Есть все основания назвать Липмана ⌠евреем в ливрее■. Интересно в этой связи отметить, что в государствах более религиозно-толерантных придворные евреи предпочитали иногда носить свою национальную одежду и не подчинялись в этом диктату Двора. Так, Беренд Леман отказался исполнить просьбу Августа II сбрить бороду и надеть парадный камзол, хотя тот предлагал ему за это 5000 талеров. А богатейший германский банкир Самсон Вертхеймер тоже был при бороде, с пейсами, в неизменном платье ⌠на польский манер■, который носили тамошние евреи. О том, какое впечатление производил на русских такой наряд, свидетельствует Андрей Болотов в своих ⌠Записках■: ⌠Странное их черное и по борту испещренное одеяние, смешные их скуфейки, и весь образ их имели в себе столь много странного и необыкновенного, что мы не могли довольно на них насмотреться■. Щеголять в таком виде перед русской самодержицей было бы неслыханной дерзостью, совершенно недопустимой. И Липман, понятно, должен был примениться к условиям русской придворной жизни.
И не меньшее удивление должны были испытывать иудеи того времени при виде своего облаченного в богатое платье собрата, о чем рассказывает Леонтий Раковский в историческом романе ⌠Изумленный капитан■ (1936). Писатель, изучивший реалии придворной жизни XVIII века, живописует одежду Липмана и воссоздает характерный диалог простых корчмарей, ею впечатленных:
⌠- Так он еврей?
- Да, но какой еврей! Как он одет!
Лейзер, зажмурив глаза, покачал от восхищения головой.
- Я видел, как лет пятнадцать тому назад в Могилеве был царь Петр, когда евреи принесли царю живого осетра на полтора пуда. Так Липман одет не хуже царских министров.
- Что, у него такой красивый жупан?
Лейзер усмехнулся.
- Жупан. Ха! У него не жупан, а кафтан с золотыми пуговицами. Если б мне одни пуговицы с его кафтана, я бы, ей-богу, каждую субботу надевал бы чистую рубаху!
- Как пуговицы? √ удивилась Сося-Бася. √ Ты же говоришь, что он еврей?
- Да, Липман- еврей, но он не носит этих застежек, как мы, а пуговицы. И его щеки гладки, как моя ладонь! √ добавил без восторга Лейзер.
Сося-Бася разочарованно плюнула:
- Паскудство он, а не еврей, если так!■.
Впрочем, согласно книге Раковского, дома Леви ходил в ермолке, соблюдал субботу и кашрут и самозабвенно вкушал фаршированную щуку.
Для своей успешной деятельности Липман заручился и покровительством Бирона. Леви был его постоянным кредитором и вел с ним на паях крупные коммерческие дела, а когда тот стал герцогом, стал управлять финансами вверенной Бирону Курляндии.
Очень точно сказал о Бироне А. С. Пушкин в письме к Ивану Лажечникову от 3 ноября 1835 года: ⌠ Он имел несчастие быть немцем: на него свалили весь ужас царствования Анны, которое было в духе его времени и нравах народа. Впрочем, он имел великий ум и великие таланты■. В свою очередь, Липман имел несчастие родиться евреем, чем и вызвал озлобление почвенников, хотя тоже обладал и умом, и талантом. При этом временщика Бирона неизменно рисовали в самых черных красках. Но еще больше досталось гоф-комиссару: трудно отыскать в исторической романистике фигуру более отталкивающую.
Достаточно обратиться к внешности Липмана, какой ее живописует Иван Лажечников в романе ⌠Ледяной дом■ (1835), чтобы читатель мог проникнуться омерзением к этому персонажу: ⌠Вытянутая из плеч голова Липмана, с ее полудиском рыжих волос, разбежавшихся золотыми лучами из-под черного соболя шапки, с раскрытою пастью, с дозорными очами, как бы готовыми схватить и пожрать свою жертву... Глаза его вцепились, как когти дьявола в душу■. У него ⌠бледное вытянутое лицо, взоры, бросавшие от себя фосфорический блеск■, ⌠двигающиеся взад и вперед орангутановы уши■, и он так улыбается ⌠огромными своими губами, что в аде сонм зрителей, конечно, рукоплескал этой художнической архи-дьявольской улыбке■. Нам, однако, почему-то не хочется рукоплескать словеснику, давшему волю своему воспаленному воображению: ведь портрета гоф-комиссара не сохранилось, потому живописать его с натуры автор никак не мог и оказался в плену навязших в зубах юдофобских клише (о трафаретных изображениях евреев в русской словесности XIX века существует обширная литература; среди наиболее ярких работ √ исследования Савелия Дудакова, Габриэлы Сафран, Михаила Вайскопфа).
⌠Интриганом и канальей прекомплектной■, ⌠христопродавцем■ величает Липмана герой повести Василия Авенариуса ⌠Бироновщина■, который ⌠при имени придворного банкира Липмана, бывшего в то же время шпионом, наушником и ближайшим советчиком Бирона, сердито поморщился■. ⌠Графским жидом■, продувной бестией, кровососом, пекущимся только о собственной выгоде и окружившим себя такими же отвратительными ⌠жуликами без роду и племени, алкавшими сребра и злата от России■, предстает Леви в романе-хронике Валентина Пикуля ⌠Слово и дело■ (1971). При этом Бирон, хотя и восторгается финансовым гением еврея, памятует о свойственном тому корыстолюбии. ⌠Подлый фактор, - говорит он Липману, - наверняка знаю, что тебе известны еще статьи доходов, до которых я не добрался! Ну-ка подскажи...■
Однако эти голословные обвинения и оскорбления в адрес нашего героя в прах рассыпаются при обращении к историческому материалу. Примечательно, что отличавшийся юдофобией испанский посол герцог Иаков Франциска Лириа-и-Херика (он считал иудеев ⌠народом грязным и свинским■) в сердцах назвал Липмана ⌠честным евреем■, а такая похвала дорогого стоит! Известно также, что Леви всегда был готов протянуть страждущему руку помощи. В критический момент он поддержал, причем совершенно бескорыстно, молодого ювелира, швейцарца Еремея Позье (1716-1779), задолжавшего немалую сумму и потому вздумавшего бежать за границу. Липман не только ободрил его и убедил остаться в России, но погасил его долг и предоставил выгодные заказы. По словам Позье, Леви будто бы сказал ему, что в России тот может ⌠честно заработать весьма приличные деньги■. Тот факт, что нашего героя называют ⌠честным■, и сам он говорит о ⌠честном■ труде, знаменателен. Как ни пытались марксистские идеологи втолковать, что коммерция суть ⌠торгашество■ и сродни жульничеству, сегодня cловосочетание ⌠честный бизнес■ является общепринятым и вовсе не воспринимается как оксиморон. Было и такое понятие, как корпоративный кодекс чести, ⌠честное купеческое слово■ (как потом скажет русский драматург Александр Островский). И Липман, надо сказать, слово свое держал крепко, в делах был надежен, и √ это знали все! √ на него всегда можно было положиться. Он знал счет деньгам, но работу свою выполнял безукоризненно и точно в срок.