Арендарчик поддернул серые брюки, расстегнул синий пиджак с серебряными пуговицами и сел, заскрипев креслом.
— Нашей работы, — сообщил он, поглаживая поручни. — Мы всю гостиницу обставляли. Ты один приехал?
— Один, — коротко ответил Ян, вспомнив, как просил помощника, но его начальник, заведующий отделом Штефан Каган, и слушать не захотел: «Нечего транжирить средства. Мебельная фабрика — наше лучшее предприятие. Там наверняка все в ажуре. А я не могу разбрасываться людьми».
— Недели три проторчишь у нас, — проговорил Михал Арендарчик, ощупывая стол, стоявший неровно, вроде бы даже накренившись. — Мог бы устроиться и получше.
— Где же?
— Если ты не против, у меня в доме есть небольшая мансарда. Для дорогих гостей, — хохотнул он. — Кто только не жил там!
— Нет, — сухо и решительно отказался Ян. — С меня хватит и гостиницы.
— Это как понимать — от ворот поворот?
— Считай, что я уже устроен.
— Жена приготовила ужин на троих.
— Детьми не обзавелся еще?
— Не успел. По-твоему, человека на все хватит?
— Я и подавно вольная птица. При моей работе семья — это просто непозволительная роскошь!
— Бедняга! — Арендарчик громко засмеялся и хлопнул ладонью по столу. Затем открыл черный кейс, который, придя, аккуратно поставил у стола. Вынул бутылку можжевеловки. — Выпьем для аппетита?
— Я ужинал, мне ни к чему.
— В гостинице?
— Нет, напротив в самообслуге.
Арендарчик снова засмеялся.
— Ладно, мне-то не рассказывай, будто работники Главного управления харчуются в забегаловках.
Столовая самообслуживания напротив гостиницы действительно была грязной, пропитанной капустным духом забегаловкой, где кроме гуляша по-сегедински ничего не осталось.
«Может, не стоило б экономить, — подумал он тогда, пробираясь через толпу с жестяным подносом, на котором угрожающе танцевала тарелка, расплескивая буровато-красную подливу. — Но, с другой стороны, не могу же я позволить себе проесть суточные за один вечер!» У алюминиевой ложки, которую он взял из коробки у кассы, был особый привкус. Она словно впитала в себя все эти гуляши, котлеты и отбивные, которые ей пришлось за свое существование зачерпывать и терзать. «Вилка и нож — излишняя роскошь, — говаривали в армии, когда он проходил срочную службу. — Захочешь есть, наешься и руками». После армии он, разумеется, ел, как все цивилизованные люди, но, обнаружив в проволочной коробке здешней столовой только ложки, ничуть не удивился. «Рационализация труда», — откликнулся в нем экономист. Меньше риска, что кто-то из посетителей не вернет прибор. И с мытьем проще. В столовой Главного управления тоже ведь очень придирчиво следили, все ли бросают грязные ложки, ножи и вилки в круглое отверстие мойки, у которой несла бдение подслеповатая пенсионерка.
— Обычно я кушаю в гранд-отелях для иностранцев, — насмешливо протянул Ян. — Что поделать, если в вашем городе такового не оказалось.
— И правда нету, — искренне вздохнул Арендарчик. — Но не все у нас так уж безнадежно, — торопливо добавил он. — Один город гордится отелями, высотными зданиями и старинными особняками, а другой — хорошими людьми, и это именно наш случай.
— Говорят, вам три раза подряд доставалось переходящее знамя?
— Три раза подряд. — Арендарчик посмотрел на бутылку, отвинтил пробку. — И всё я. Здесь я все поставил на ноги. Ну что, пропустим на сон грядущий?
— Зачем?
Арендарчик поискал взглядом рюмки на полочках горки, потом тяжело поднялся и привычно, словно век прожил в этом номере, зашел в ванную и принес два стакана.
— Терпеть не могу пить из них, всегда отдают зубной пастой и эликсиром.
— Я не буду пить.
— Янко, ты хочешь меня обидеть?
Он впервые назвал его по имени. Ишь ты, помнит, хотя сколько уже не виделись! Любопытная деталь. Прежде они не дружили, помимо лекций и занятий, можно сказать, и не встречались. И Ян не мог отделаться от предчувствия, что Арендарчик предусмотрительно все выяснил заранее. Зря, что ли, в Управлении у него есть добрые друзья! Сам-то Ян и не подозревал, что здешний директор фабрики Михал Арендарчик и есть тот самый Арендарчик, которого за кривые верхние клыки однокурсники прозвали Вампиром; тот самый, который лелеял мечту податься работать за границу, разъезжать в белом «мерседесе», фланировать в белом смокинге под пальмами, втихомолку потягивать виски со льдом, с достоинством отвешивать поклоны скучающим дамам в чернобурках и подсчитывать дивиденды в твердой валюте. Потому что с самого детства Арендарчик жил в погоне за вещами с заморскими этикетками. «Я могу себе это позволить, — заявлял он, когда у него интересовались, где он отхватил настоящие «вранглеровки». — Мой папаша, к вашему сведению, играет в Вене на контрабасе, так что можете себе представить, сколько он там зашибает!» Но очень скоро Михалу пришлось примириться с тем, что лучезарный призрак «райской» жизни, увы, удаляется от него: при всем усердии он не одолел ни одного иностранного языка. «Рот у меня, видимо, не так устроен, — сокрушенно оправдывался он, — и слуха я не унаследовал. Папаша-то играет на контрабасе, можно сказать, не глядя, толком даже нот не знает». Трезво оценив свои возможности, Арендарчик махнул рукой на дипломатическую карьеру. «Ну ее к черту! Не хватало еще, чтоб в меня бомбой шарахнули! А один мой знакомый, представляете, подцепил в Африке малярию! Дурацкая болезнь, на дворе, к примеру, жарища, а тебя трясет от холода, как осину, и постоянно клонит в сон. Ну ее, эту заграницу, хватит с меня родных комариков, эти даже если сильно искусают, к утру все проходит».
Ян наблюдал за гостем, а тот щедро налил стаканы почти до половины, не переставая заученно улыбаться. Ишь ты, от прежних кривых зубов у него не осталось и следа. Тут явно поработал искусный стоматолог. Ничего общего с прежним Вампиром.
— Ты, может, опасаешься, что я тебя задабриваю? Этой-то бормотухой, какую достанешь в любом магазине? Друг! Если б Михал Арендарчик вздумал тебя подкупить, он явился бы к тебе по крайней мере с «Наполеоном»!
— Ты куда девал свои зубы, Вампир? — нарочито небрежным тоном перебил его Ян.
— Пей! — Арендарчик буквально всунул ему в руки стакан с можжевеловкой. — Пей и не рассуждай! За встречу! Черт возьми, пятнадцать лет не виделись, а ты упираешься, не хочешь выпить со мной! За нашу встречу! За то, что мы с тобой, несмотря на прожитые годы, живы-здоровы, веселы и счастливы! Пей, Янко Морьяк! Не дуйся и пей.
Ян углядел в его словах намек на свою фамилию[1] и решительно схватил стакан.
— Пью за твои выбитые зубы, Вампир. — Это прозвучало неестественно, натянуто.
— Нет, братец, зубы у меня не выбиты, а заменены. — Михал энергично чокнулся, едва не выплеснув содержимое стакана. — Бывай здоров!
Ян не успел пригубить стакан, а Арендарчик уже выпил до дна и с удовольствием причмокнул.
— Скажи, ну может ли директор предстать перед начальством в образе вампира? Разинешь рот, и у всех мурашки по спине побегут. Ясно, не может, — сам же и ответил он. — Директор образцового предприятия должен быть образцово-показательным и выглядеть как с модной картинки.
После второй порции у Яна глаза заволокло туманом.
— Я понимаю, тебе надо выспаться, — донесся до него как из дальней дали голос Михала Арендарчика. — Не стану мешать. Ты семь часов трясся в поезде, при нынешней жаре такое доконает хуже всякой пьянки.
— Завтра явлюсь к тебе официально, Вампир.
— Меня зовут Михал Арендарчик, если тебе это интересно. К которому часу прислать машину?
— Я доберусь пешком.
— Мой шофер живет неподалеку. По утрам он сможет подвозить тебя, а после работы будем ездить вместе.
— Не надо, пройдусь пешком.
— Ладно, мне пора двигаться. — Арендарчик встал. — Придется принести себя в жертву — съесть и твою порцию ужина. Жаль. Жена очень хотела видеть тебя.
— По утрам тут бывает прохладно, а?
— Ты что! Лето ведь на носу!
— А дожди у вас часто идут?
— Дорогой мой, возьми шубу, плащ и резиновые сапоги, если тебя волнуют капризы погоды! А ведь можешь ездить как барин. Ладно, до завтра!
— До завтра!
Стукнула дверь. Ян видел перед собой только бутылку на шатком столе и машинально налил. Снова лошадиную дозу, после которой рухнул на постель. Проспав часа четыре, вдруг проснулся. В горле першило от сухости, в ушах стоял звон. Он поднялся, с удивлением обнаружив, что заснул, как был, одетый, не сняв даже крапчатого галстука и пыльных ботинок. Комната раскачивалась, словно примеривалась повалиться на него. Он расстегнул ворот рубашки, сорвал пиджак и галстук и снова завалился в постель. «Нет, сегодня я не в состоянии распаковать чемодан, — еще подумалось ему. — Утром… Сейчас надо спать. Самое главное — выспаться».
Но сон не шел. В кресле он словно все еще видел Михала Арендарчика, и тот щерил на него свои прежние кривые зубы. А откуда-то из глубины памяти выплывал амфитеатр, зеленый амфитеатр аудитории, и бумажный голубь, пущенный жизнерадостно сияющим Михалом Арендарчиком. Голубь опустился прямо на голову Яну, застряв в густых волосах, будто в песчаных дюнах. Ян услышал сбоку негромкое хихиканье, а затем раздраженный окрик лектора: «Тихо! Это вы там развлекаетесь голубями, Морьяк?» — «Простите, не я». — «Почему же он у вас в руках?» — «Я его поймал». — «В другой раз займитесь охотой на мух, Морьяк, и желательно, чтоб это происходило не на моих лекциях». — «Извините, больше я ничего ловить не буду».
Михал Арендарчик сидел рядом в кресле своей образцовой фабрики и, фальшивя, наигрывал на гребенке «Распустилась роза бела…». Внезапно все окуталось темнотой, и тишину рассекали лишь глухие удары барабана — видимо, из ночного бара, если в гостинице вообще был какой-либо бар. Где-то внизу танцевали. Там, внизу, люди ни над чем не ломают себе голову, озабоченные одним — не отдавить бы друг другу ногу. Такое нам знакомо. «Разрешите вас пригласить!» — «Пожалуйста». — «У вас очаровательное платье». — «Вам нравится?» Господи, до чего же потеют руки! На прелестном платье остаются следы пальцев. «Я оставил вам свои отпечатки пальцев. Теперь вам нетрудно будет установить мою личность. Надеюсь, правда, что Управление угрозыска еще не интересуется мною. В этом смысле, мадам, вы промахнулись, бьете мимо цели, дорогая товарищ женщина». Хоть бы этот проклятый барабан не ухал так страшно! При каждом ударе панельные стены вздрагивали, как при землетрясении. Земля вздрагивает по сигналу барабана. Первыми землетрясение чуют животные. Вы слыхали, как воет собака? Зашла луна, и собака тоскует по ней. Кромешной тьмой затянуло небосвод, повсюду завыли собаки. Городские суки стали добычей живодеров, во всем городе осталась одна, догиня, — у такой сильно нравственной х