Кержачка
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА
Автор публикуемых в этом сборнике повестей «Кержачка» и «Весенние месяцы» известный свердловский писатель Альберт Сергеевич Яковлев родился в 1931 году на Урале, в городе Чусовом, в семье учителя.
Окончил в 1953 году факультет журналистики Уральского государственного университета, а затем Высшие литературные курсы при Союзе писателей в Москве. За последние годы издал ряд книг: сборник рассказов «Примите телеграмму» (1957 год), повесть «Кержачка» (1959 и 1962 годы), сборник рассказов «Мужество женщины» (1962 год), очерк «Оранжевый кристалл» (1965 год). В журнале «Урал» в 1965 году опубликовал повесть «Весенние месяцы».
О чем рассказывает писатель в своих повестях, вошедших в этот сборник?
…Не думала Тамара, что полюбит снова.
Когда полюбила в первый раз — было это года два назад — и вышла замуж за Павла Курасова, знакомые ребята и девчата были немало удивлены. Они как-то привыкли считать, что Тамаре с ее характером век вековать одной. Недаром Сима Тарабеева, симпатичная планировщица, только что приехавшая из Москвы, но успевшая уже подружиться с Павлом, не постеснялась прямо на свадьбе высказать ей:
— Ты злая, вредная, ты… кержачка! Ему будет плохо с тобой, я знаю!..
А может, и права была Сима?
О судьбе молодой женщины с трудным, «кержацким», характером, об истории, приключившейся с ней, тепло рассказывает автор. «Кержачка» — это повесть о любви и доверии, о трудной борьбе человека за свое счастье, неотделимое от счастья других людей.
Героиня повести проходит трудные жизненные испытания, но прирожденный ум ее, воля, а главное, крепкая рука мужа и товарищей по работе помогают ей достойно выйти из этих испытаний и вновь обрести душевный покой, радость жизни.
Одновременно с повестью «Кержачка», полюбившейся читателю и уже издававшейся ранее, в книгу включена новая повесть Альберта Яковлева «Весенние месяцы».
В этой повести снова проявилось дарование писателя, его знание жизни, мастерство.
Как жить дальше? — такой вопрос вынужден поставить перед собой молодой герой повести Максим Крыжов, переживающий трудное время в своей жизни. «Весенние месяцы» — в прямом значении переломное время в жизни Максима, время поиска, осмысления событий сегодняшнего дня, своих отношений с окружающими людьми, — старым рабочим Голдобиным, его дочерью Зоей, влюбленной в героя, незаурядной женщиной Станиславой, которой увлечен Максим, с товарищами по работе.
Максим настойчиво вырабатывает в себе характер коммуниста. Он не идет на сделку с совестью ни в общении с людьми, ни в отношении к труду, как бы обстоятельства ни вынуждали его к этому. Жить по-настоящему, честно и ярко, с максимальной пользой для людей — вот вывод, к которому после трудных поисков приходит Максим и которому решительно следует в дальнейшем.
Думается, что читатели с интересом прочтут обе эти повести.
КЕРЖАЧКА
I
Не думала Тамара, что полюбит снова…
Когда полюбила в первый раз — было это года два назад — и вышла замуж за Павла Курасова, знакомые ребята и девчата были немало удивлены. Они как-то привыкли считать, что Тамаре с ее характером век вековать одной… Недаром Сима Тарабеева, симпатичная планировщица, тогда только что приехавшая из Москвы, но успевшая уже подружиться с Павлом, не постеснялась прямо на свадьбе высказать ей:
— Ты злая, вредная, ты… кержачка! Ему будет плохо с тобой, я знаю!..
В ответ Тамара назвала Симу дурой…
А может, и права была Сима, как и те, другие, кто тоже когда-то не любил девушку за ее отшельничество, угрюмый и неуступчивый характер. Сначала в ремесленном, а потом и в цехе прозвали ее «кержачкой». Главным образом, конечно, за характер. Но отчасти и за то, что была она с окраинной Чуртанки, где жители преимущественно коренные, уральские… Родились и выросли они в избах на два-три окошка. Пышные тополя и гибкая черемуха в палисадниках высажены их руками, глинистая земля в обширных огородах ожила и стала плодородить их стараниями. В городе, за последнее время сказочно разросшемся и похорошевшем, — там живут в основном те, кого забросила на Урал горячая волна первых пятилеток, эвакуация и послевоенные комсомольские призывы, — чуртанских также называют «кержаками». Не потому, что они приверженцы старой, «кержацкой» веры — и с новой-то они без сожаления расстались с полвека назад, — а потому, что более живучи там привычки, вместе с семенами редиски и укропа посеянные на глинистой чуртанской земле дедами и прадедами.
На «кержачку» Тамара не обижалась. Не так уж плохо быть коренной уралкой!.. Она бы, например, ни на что не променяла эти кудлатые лесистые горы, начинавшие шагать к синим небесам прямо от самой Чуртанки, эти белые, быстротечные речки, вроде родной Каменки… Обижало, когда кое-кто прыткий вкладывал в это слово иной смысл: «А-а, дубы! Соображать не могут!..»
Против этого в Тамаре все восставало. Еще деды чуртанские «могли соображать». В городском музее и сейчас хранятся диковинные железные узлы, хитроумно завязанные ими. Взяли, кажется, громадный тюбик, выдавили из него необыкновенную металлическую пасту, и она застыла в удивительных зигзагах на века. И никто до сих пор не разгадал секрет этих узлов…
А сама Тамара? Она только шлифовщица, простая работница на большом заводе, но и ей, видать, передалось по наследству кое-что от дедовского умельства… Вот уже полгода, как в том же городском музее, только в другом зале, висит ее небольшой портрет. Посмотришь: ничего особенного!.. Похожа на татарку: широкие скулы, узенькие глаза… Правда, волосы светлые, по-взрослому собраны на затылке в узел. Строгий тяжеловатый подбородок и короткие брови, тоже сдвинутые строго.
Не очень ласковый к людям характер. Был, по крайней мере… До встречи с Павлом? Да. Нет, пожалуй, только сейчас… Сейчас на сердце вдруг необыкновенно легко и светло. Маленькое оно, а втянулся в него весь мир: и он, и сын Юрка, и все хорошие люди. И легкое оно! Может, как алый детский шарик, вырваться вдруг и улететь. Может, если иногда не придержать ладошкой гулкую грудь…
Вот как бывает, когда полюбишь снова.
II
А в первый раз было так.
Умерла мама. Стоял март, слепило глаза белым солнечным пламенем — Тамаре же казалось, что вокруг темно.
В доме и на самом деле было темно: ставни прикрыты, с зеркал свисают стираные половики… Темно и тихо. Даже старая Поздеиха, толстая и неповоротливая, передвигалась по комнате бесшумно. Поздеиха хозяйничала, помогала ей другая соседка, мешковатая тонкогубая Фрося. Тамара не любила их, особенно сплетницу Фросю, но тогда ей все было безразлично и ни во что она не вмешивалась.
Правда, один-единственный раз вмешалась. В большой комнате, где стоял гроб, Тамара неожиданно встретила… попа. Это был самый настоящий поп — седая грива на плечах, черная риза и серебряный крест на цепи. Поголубевшие от слез Тамарины глаза изумленно расширились. В следующее же мгновение она уцепила служителя церкви за рукав и бесцеремонно потащила его на крыльцо.
— Вас кто звал сюда? Кто? — Тамара не могла сдержаться. — Уходите, уходите сейчас же!
Неожиданный натиск испугал попа. Он пробормотал что-то насчет прихожанок, христианских обязанностей и заторопился одеваться. Разгоряченная Тамара осталась на улице, где в этот час обидно сияло праздничное солнце и звенела весенняя капель.
— Накинься, Тамара! Погода-то обманчивая!..
Она было машинально протянула руку, но кто-то уже набросил на озябшие плечи телогрейку. Кто?
Рядом стоял парень, коренастый, в солдатской гимнастерке без погон, слабый ветерок шевелил его волосы. Тамара видела его в цехе, но фамилию и как зовут забыла. «Цехком прислал… утешать!» — с горечью подумала она и отвернулась. Телогрейка от резкого движения сползла, повисла на одном плече. Парень поправил и… не отпустил рук. Тамара разозлилась, хотела оттолкнуть, но он опередил:
— Что ты, Тамара? Ведь не чужой я… Свой.
На широком лице парня написано было искреннее сочувствие ее горю, горю товарища. «Свой!..» Или ветер на этот раз ударил сильнее, или просто у ослабевшей Тамары закружилась голова, но она качнулась, и несколько мгновений горячая щека ее покоилась на сильной груди парня. И странно, в эти несколько мгновений весенний разлив солнца и звонкая капель впервые не показались ей обидными…
В день похорон народу собралось порядочно. Покойную Александру Васильевну на Чуртанке знали многие, и многие пришли поклониться ей в последний раз.
Люди толпились в темных душных комнатах, во дворе, снова празднично сверкающем под солнцем, и даже за воротами. Тамару это нашествие знакомых и незнакомых раздражало: ей никого не хотелось видеть. Чтобы она ни делала, куда бы ни шла — перед воспаленными глазами была мама… Не та, что в гробу — скорбная и чужая, вдруг заполнившая собой весь молчаливый дом, а та — маленькая и незаметная, привычной тенью встававшая за спиной рано осиротевшей дочери… Парня в солдатской гимнастерке Тамара увидела уже на кладбище, он стоял с лопатой в руках на краю свежевырытой могилы и с тем же неподдельным сочувствием глядел на девушку, раздавленную горем.
Потом он приходил к ней в опустевший дом. Раз или два — с Симой Тарабеевой, позднее — один. Она не звала его, но и не выгоняла: солнечный уют тесных комнатушек, где по-прежнему пахнет домоткаными половиками, свежим хлебом и еще чем-то с детства привычным и где все напоминает о маме, не приносил ей желанного успокоения. А Павел Курасов (так звали парня) помогал ей забыться.
Приходил он часто. Иногда, дождавшись девушку у проходной, провожал ее до дому. Вел себя очень сдержанно, разговаривал мало, засиживался недолго.
— Тебя, что, цехком обязал ко мне ходить? — съязвила однажды Тамара.
Он, конечно, уловил издевку: исподлобья, строго глянул на девушку. Но ответил и