— Зоя звонила?
— Она.
Сенька вздохнул:
— Везет тебе, кореш!..
Он все еще горевал о Маше… Но таился. Однажды только обронил: «Студента завела… С ним и влипла!»
А сейчас повторил:
— Везет тебе!..
Максим ничего не ответил.
VIII
Зоя очень хотела встретиться с Максимом, но после телефонного разговора и думать об этом было нечего. В кино она все же пошла. Из упрямства. И, конечно, не одна, а с Кирой Зебзиевой, однокурсницей.
Потом после кино зашли к Арсентьевым. Зойка любила бывать у них. Ларик Арсентьев, студент университета, жил вдвоем с матерью, полной седой женщиной, работавшей в горсовете. Нина Степановна всегда радушно встречала сверстников сына, никогда не мешала им своей взрослостью, а если и вступала в разговор, то обыкновенно очень кстати. И дома у них было хорошо. Арсентьевская квартирка на третьем этаже нового шлакоблочного дома блистала чистотой, мебель была современная — легкая и красивая, такая, какая только и нравилась Зойке, полгода слушавшей в университете культуры лекции по эстетике.
А кроме того, Зойке по-девчоночьи интересно было наблюдать за Лариком и Кирой, которые вот-вот должны были пожениться… В их отношениях не было той беззастенчивости, которая отличала влюбленных ребят и девушек, знакомых Зойки: они не целовались при всех, и все лишь догадывались о их любви. Ларик, рослый парень с мужественным ртом и мягким светлым чубом, держался с Кирой даже несколько сурово, на людях называя не иначе как Зебзиева, и даже в шутку не приласкал ее ни разу.
Кира в чем-то под стать своему будущему супругу. И она не неженка. До техникума жила в прикамской деревне, в семье, где, кроме нее, росла еще целая орава. Добела выжжены луговым солнцем ее собранные в косы волосы… Кира уже написала домой о предстоящем замужестве и спокойно, уверенная, что отказа не будет, ждала ответа.
У Арсентьевых в этот вечер не было чужих. «Чужой» пришел позднее, но и тот оказался студентом. Звали его Дмитрием, Димой, и учился он в консерватории. Это был молодой серьезный парень. Массивные очки придавали ему солидность, броскую особенность. Трогая указательным пальцем дужку очков на переносице, он ровным баском тянул:
— Я вот по профессии — музыкант… Ну, скажем, будущий музыкант, не суть важно! Однако и я считаю, что в наше время массам более понятен и доступен джаз, чем, скажем…
Разговор был не очень-то нов, но Зойка слушала внимательно и поддакивала, поддакивала чуть ли не каждому слову молодого музыканта, на которого Нина Степановна поглядывала почему-то с усмешкой.
Дмитрий заинтересовал Зойку, да и она его, очевидно, тоже. Когда она засобиралась домой, он под каким-то предлогом тоже засобирался. Небрежно нахлобучив шляпу, поднял воротник старенького пальто, сдержанно попрощался с хозяевами и, несмотря на уговоры остаться, вышел следом за Зоей.
— Девушка! — догнав ее, бодро сказал он и без разрешения взял под руку. — Давайте знакомиться ближе.
— Давайте! — Зойка слегка высвободила руку и постаралась подладиться к неторопливому шагу спутника. — Расскажите что-нибудь. О себе, например…
— А что можно рассказать о себе? Вряд ли это интересно… Гораздо интереснее поговорить о том, что ждет нас, что будет с нами!..
Дима сказал «с нами», но говорил потом уже только о себе. Зойка узнала, что он сын архитектора, уехавшего не так давно строить новый сибирский город, и тут же услышала сыновнее мнение об отце. Оказывается, того «даже трудно назвать архитектором, он просто исполнитель…», работает над типовыми проектами обычных жилых домов, похожих друг на друга, как две капли, а вот чтобы подумать над чем-нибудь таким, от чего дух захватывает и что проложило бы новые пути в архитектуре, так нет, на это отца не хватает!
Зойка сквозь мокрые от снега ресницы с удивлением, но незаметно поглядывала на критически настроенного спутника. Она продолжала внимательно слушать, и только весенний пастой в воздухе, синяя хмарь, волнующая душу, нет-нет да и отвлекали ее от серьезного разговора.
Как раз вышли в квартал новых домов, неподалеку от центра, от городского пруда, где она, как думала накануне, встретится сегодня с Максимом. Не получилось. И это очень обидно. Но почему он так относится к ней! Они знакомы так долго, уже полгода, а она не понимает его. Не понимает, чего он хочет. С другими ребятами так просто, а с Максимом нет. Чего он хочет? Вот даже этот, Дима! Он талантливый и умный, а все равно виден как на ладони!..
— Если бы я был на месте отца, если бы я был архитектором, — торопился выговориться Дмитрий, — я бы весь отдался архитектуре будущего. Вот вы взгляните, Зоя, на это убогое строение…
Дима показал на светящийся окнами крупноблочный дом, самый обыкновенный, какие в последние годы там и сям вырастали в городе. Именно в таких домах получили квартиры десятки ее знакомых, с кем работает на заводе ее отец. Ничего плохого, предосудительного в этих домах Зойка не видела. Дмитрий же смотрел на них иначе… Он тянул ровным баском, чаще и чаще поправляя дужку очков на переносице:
— Разве такие нелепые строения нужны нам, людям, вступающим в коммунистическое общество? Не-ет! И я убежден в этом. Герой одного из рассказов Алексея Толстого еще в двадцатых годах мечтал о голубых городах. И я считаю, что подошло уже время, когда можем мы строить свои голубые дома… Построили же в Москве высотные здания. Как они вписываются в общий ансамбль города, украшают его! Ведь старая Москва — это город церквей. Они тоже по-своему вписывались в ансамбль, они тоже нужны были Москве, конечно, в смысле архитектурном… Теперь в новой Москве их заменили эти прекрасные, ажурные, легкие здания!
Похоже, Дмитрий уже начал волноваться. Он сбился с ровного тона, говорил все быстрее и быстрее и все крепче и крепче прижимал локоть девушки, пока она не взмолилась:
— Мне же больно, Дима!
— Извините! А вы не были в Москве, Зоя?
— Нет.
— А-а!.. Эти высотные дома весьма неплохи, и зря их, по-моему, ругают, зачеркивают. Нельзя же все зачеркивать, правда?
Потом он говорил о неведомых Зойке горизонталях и вертикалях в архитектуре, сравнивая их, энергично расчеркивая тонким пальцем синий воздух перед Зойкиным лицом, мешая ей идти. К речи его вдруг примешались музыкальные термины, значение которых тоже не сразу понимала усталая Зойка.
— Должно быть сочетание вертикалей и горизонталей, Зоя! Вертикальных, башенных зданий и горизонтальных, как эта вот школа! Вертикаль в моем представлении — это форте, мажор… Горизонталь же — пиано, минор! Должно быть сочетание. В центре города собираются дома башенного типа… Это звучит фанфарно, празднично!.. Правда, здорово, Зоя?
— Да…
Конечно, все это было интересно, но сейчас Зойка думала о Максиме, и ей очень-очень хотелось, чтобы рядом с ней шел сейчас не этот маленький, «интересный» студент, а «ее», интересный для нее Максим Крыжов.
— Вот мы и пришли. До свидания, Дима!
Дмитрий, опустив Зойкин локоть, огляделся. Они стояли на трамвайной остановке, и рядом тоже стояли люди. Подходил трамвай.
— Мне пора, Дима. Спасибо!
— Я с вами, Зоенька! Я провожу вас!..
— Что вы, Дима, в такую даль! Не нужно, нет-нет!..
— Но мы увидимся, Зоя?
— Конечно!
Она очень спешила домой.
IX
Да, дома у Зойки было иначе, чем у Арсентьевых. Мама ее, Александра Тимофеевна Голдобина, а в доме по Заводской и в цехе попросту Саша, совсем не похожа на Нину Степановну Арсентьеву. У нее нет того образования, воспитания, и жизнь ее сложилась совсем по-другому. (Впрочем, Зойка и сама не знала, какую жизнь прожила та, мама Ларика, работающая нынче в горсовете, на хорошей должности.)
На втором году замужества, когда только что пустили Уральский завод и очень нужны были люди, молоденькая бойкая Саша, оставив грудного на руках соседской бабки, пошла в кузнечный цех крановщицей. Голдобин возражал:
— Куда ты? Без тебя обойдемся!..
— Да ты без меня кусок не посолишь, молчи уж!
— Ваську пожалей, на чужих людей кидаешь!
— Кому чужие, а мне нет, у меня все родня!
И не отстала от мужа, работала с ним бок о бок года три, пока не затяжелела Елизаветой. Тогда уволилась и до самой войны хозяйствовала дома, в тесной комнатенке барака, которого сейчас уже нет и в помине. Началась война, Голдобин сутками не выходил с завода. Вернулась туда и Александра Тимофеевна, устроив в ясли маленькую Зойку.
После войны она опять сидела дома, теперь уже в просторной, из трех комнат, квартире в доме ИТР на Заводской. Почему ушла с завода, и сама точно не знала. Может быть, просто устала за войну, а может быть, поддалась настояниям и уговорам мужа. Сыграло, конечно, свою роль и то, что старшая Лиза вышла замуж и уехала на Дальний Восток. А без хозяйки в доме Голдобин не мог, потому и настаивал, чтобы Александра уволилась.
Сначала она и в самом деле отдыхала, наслаждалась покоем и тишиной новой квартиры. Часами возилась с курносой болтушкой Зойкой, по кулинарной книге заново училась варить обеды: в магазинах появилось больше продуктов. Приходили соседки, люди все свои, заводские, и разговорам не было конца. Чаще других забегала Анна Семеновна, худенькая женщина с черными вечно заплаканными глазами. Ее оставил муж-инженер, оставил с двумя детьми, она очень переживала, и Александре то и дело приходилось утешать ее. Год спустя муж попал в авиационную катастрофу, и Голдобиной снова пришлось утешать соседку, совсем потерявшую голову от горя.
Покоя, в общем-то, не получалось. Жизнь врывалась в тихую квартиру, будоражила, заставляла думать и волноваться. Больше всего, не ведая сам, будоражил Голдобин. Нет-нет да и проронит между прочим:
— А Коренева-то Мария… Помнишь?
Новость обжигала Александру. Маша Коренева, еще недавно совсем молоденькая девчонка, которую она, Александра, учила на крановщицу, смотри-ка, и техникум уже закончила, и в лабораторию ее нынче взяли… Инженер почти! Ну, конечно, молодость…