скренно, слегка покраснев при этом:
— Сначала комитет комсомола послал, а потом я сам… — И опять, набычившись: — Если надоел — скажи! Не буду ходить…
— Дело хозяйское!..
Постепенно Павел освоился. Стал засиживаться по вечерам, притащил как-то из общежития свой баян и долго наигрывал разные бодрые марши. Тамара слушала, слушала, потом сказала, поморщившись:
— Хватит! Ты бы песенку какую лучше…
— Про любовь разве?
— Можно.
Павел сыграл все песни, которые знал и в которых хоть немножко говорилось про любовь. «Черемуху» даже спел. Когда выводил, прильнув подбородком к раздутым мехам, печальные слова:
Мне не жа-аль, что я тобой покинута,
Жаль, что люди много говорят!.. —
Тамара поддержала. Павел прислушался к ее неожиданно глубокому, грудному голосу, замолчал и незаметно завел песню снова. Она, раскрасневшись, пропела всю.
— Сильно! — восхитился Павел. — Ты бы, слушай, в хор шла, что ли? Голос-то какой пропадает, а!..
— Чего я там не видала?
— Серьезно говорю. Рано ты в старухи записалась. Ну, в хор не хочешь, в вокальный можешь — голос подходящий. А то в драмкружок…
— В дра-ам? Там только такие красавицы, как Женя Гопак… Куда уж нам!
— Не прибедняйся. Ты не хуже Гопачки!..
— Вон чего!
Жестковатые губы Тамары дрогнули в улыбке, она была польщена. Женя Гопак, действительно, очень привлекательна! Маленькая такая, черная и необыкновенно живая. В темных глазах ее — постоянная игра света; они то улыбаются обворожительно, то вдруг вспыхивают сердитыми искрами. И смуглое теплое лицо тоже не бывает застывшим. Женя прекрасно, с большим вкусом одевается. На это, конечно, нужны деньги, и Жене, скромному технологу из того же механического цеха, где работает Тамара, их не заработать. Зарабатывает муж — Иван Гопак. Он тоже рядовой работник, но большая умница — изобретатель… В заводском драмкружке — руководит им артист городского театра Орехов — Женя занимает положение «героини», успешно выступает в первых ролях…
Нет, далеко Тамаре до такой женщины! И нечего Курасову смеяться… Сдвинув на переносье короткие бровки, она отрезала:
— Ты не заливай мне… Агитатор!
Павел, не разгадавший девичьих переживаний в эту минуту, только озабоченно поерошил волосы на затылке:
— Ох, и серьезная ты девушка!
Впрочем, Тамара никогда не обижалась на частого гостя. А он — и подавно… Он был какой-то очень уж терпеливый: Тамарины колкости мало смущали его, и широкая добрая улыбка редко не светилась на темноватом от загара деревенском лице. Тамара быстро привыкла к нему, как привыкают к соседям, и даже не задумывалась: чего он ходит, и к чему это приведет? Так бы, наверно, и не задумалась, если бы не любопытная и вездесущая Фрося.
Фрося, подсмотревшая однажды через плетень, как Павел по-хозяйски расправляется с березовыми кряжами, а потом деловито прорывает в талом снегу канавки, оберегая двор от затопления, поинтересовалась у Тамары:
— Жених твой, али как?
— Ска-ажете, теть Фрося! Работаем вместе, вот и помогает.
И надо же было покраснеть Тамаре! Фрося, поджав сморщенные губы, еще подозрительнее глянула на девушку:
— Смотри-и!.. Много их, охотников до чужого-то добра!
— Да не такой он, теть!..
— А ты знаешь? Чужа душа — потемки! Вот и смотри, не разевай роток-от, где не надо! А потом и себя пожалеть надо. Честная девушка ты, одинокая… А чужой мужчина в дом к тебе ходит. Куда же годится? И что люди скажут?
Даже мама, бывало, не поучала Тамару так, как эта старая чуртанская сорока… И Тамара не стерпела:
— Будет, тетя Фрося! Не маленькая я, сама знаю, что мне делать и как мне поступать. Будет!..
— О-ох, девонька-а! — завопила старуха. — Не почитаешь ты старших, не-ет! Даве батюшку прогнала, а теперь на добрых людей кидаешься! Жила бы мать, она бы!..
— Тетя! Не троньте маму. И я… И з-замолчите! — Тамара зажала ладонями уши и — бегом из кухни.
После этой стычки она призадумалась…
Не указ ей, конечно, Фрося, что и говорить! Но ведь чуртанская она, своя… Может быть, в чем-то и права старуха? На самом деле, кто такой Павел? И что ему надо? За месяц знакомства — за этот тяжеленный месяц, когда голова Тамары черт-те чем забита! — она, конечно, ничего толком не узнала о парне, который так упорно ходит к ней. Знает, что родиной наш он, салдинский… Так. Но разве важно это? Знает, что работает на фрезере. Да нет же… Слесарь он! А на фрезер встал только потому, что Петя Головин ушел в отпуск. Верно. А как он оказался в их цехе? Ведь еще совсем недавно его не было. Как? Да что там ломать голову!.. Ну его! Пусть идет, откуда пришел!..
Тамара спрыгнула с узенького подоконника, на котором, наверное, около часа вслух рассуждала, разгадывая темную личность Курасова. Голова у нее и в самом деле разболелась: пришла из ночи, поспать не дали… Не человек, одним словом, — чурка с глазами!.. Составив обернутые кружевной бумагой горшки с цветами обратно на подоконник, Тамара прошла в спаленку, за день сильно накаленную солнцем, и, скинув халат, с размаху бросилась в зазвеневшую всеми пружинами кровать.
Вечером, как всегда, пришел Курасов, эту неделю работавший в первую смену. Поднялся на скрипучее крылечко и… замер, изумленный: на двери висел громадный «купеческий» замок…
Впрочем, будь Павел более искушенным, он догадался бы, что замок этот только «для виду», что замкнут он без ключа и стоит его лишь тронуть пальцем, как дверь и вместе с нею девичья хитрость откроются. Не подумал взглянуть и на окошко, где за раскидистым фикусом ни жива ни мертва стояла Тамара, попросившая Фросю навесить замок.
Больше он не приходил. Не приходил потому, что назавтра в цехе Тамара призналась хмуро:
— А я вчера была дома и видела, как ты с замком целовался!..
III
В середине апреля дружно ударила весна. Снежные холмы, всю зиму плотно давившие на чуртанские крыши и цветочные клумбы в голубеньких палисадниках, исчезли за несколько дней; на тесных высветленных улицах стало мокро и скользко, люди ходили пошатываясь, как пьяные; «вытаяли» ребятишки — бессчетная орава целыми днями галдела теперь под Тамариными окнами, даже на чуток не давая ей соснуть после утомительной ночной работы.
Апрель свалил на ее усталую от пережитого голову тысячи забот, и одна из этих трудных забот — очкастый старик Чекин.
Чекин был первым, с кем Тамара, придя на завод, познакомилась довольно близко. Он понравился ей: рослый, костистый, с виду угрюмый и строгий, а на поверку добрый и мягкий, такой мягкий, что, казалось, вечная ржавая щетина на его впалых щеках и та не может быть, как у других, колючей и жесткой… А главное — был он хороший мастер: токарил в цехе до того лет уже двадцать, чуть ли не с самого пуска предприятия; знал как свои пять пальцев все станки и операции, всех людей, работающих с ним, одним словом, все, что не знала, но должна была узнать Тамара. Она обрадовалась, когда поддержать ее на первых порах, «пошефствовать», взялся именно этот человек.
Помогал Чекин дельно. Он не опекал: всего три-четыре раза на дню подходил к новенькой; какое-то время круглые очки внимательно поблескивали рядом, потом он говорил:
— А ты не так, не так, подружка!.. Ты вот так! — ловко поправит жилистой рукой капризный резцодержатель и опять шагает в дальний угол, к своему станку.
Чекинская наука не прошла даром: за три года Тамара успела и в токарном деле, и других близких специальностях. Работала одно время на фрезерном, потом познакомилась со шлифовкой (тоньше работа, интереснее!), а недавно уговорили опять вернуться на «ДИП». Когда стояла у фрезера, придумала приспособление. Простенькое, но экономившее много времени. За это Тамаре выдали вознаграждение. Кстати, оказалось, что шесть десятирублевых бумажек, аккуратно вложенных ею у кассы в паспорт, ничего не стоят в сравнении с тем, что пережила, работая над новинкой. Когда работала, будто на крыльях над землей поднялась, — такое редкое переживала состояние… И еще в те дни волновало сознание, что она — чуртанская девчонка, кержачка — годна на что-то и не просто лаптем щи хлебает, а помогает заводу.
За первым рационализаторским предложением последовало второе, затем третье…
Успехи ее стали замечать: нет-нет да и обмолвятся о «молодом передовике производства» на собрании, нет-нет да и упомянут в заводской многотиражке. В этой маленькой кусачей газетке появился у Тамары «свой» корреспондент — Пестерев. Стоит барашковой шапке Пестерева промелькнуть в цехе, как Тамара уже знает, что через день-два ее снова «пропечатают». Корреспондент редко задерживался у ее станка, но если уж задерживался, то надолго. В начале марта, например, он, наверное, минут сорок не давал Тамаре работать: со следовательской дотошностью, туго наморщив белый лоб, выпытывал «секреты», как он выразился, ее мастерства. Выпытать что-нибудь у Тамары оказалось довольно трудно, чуточку разговорилась она лишь после того, как Пестерев, увлекшись, разоткровенничался и начал читать свои новые стихи. Две строчки из стихотворения, написанного к женскому празднику, насмешили Тамару, и она запомнила их:
…наши женщины активные,
они, как самолеты реактивные!..
С участием молодого поэта и разгорелся у Тамары с Чекиным сыр-бор…
Ее давно уже удивляло, как работает старик: никакого напряжения!.. Стоит, как ни посмотришь, у своего станка, посасывает тоненькую, в гвоздок, папироску, мечтает… Время от времени вытянет коричневую, с острым кадыком шею, клюнется к суппорту и — опять спокоен. А в результате — выше показателя нет.
Тамара, конечно, понимала: опыт… Двадцать лет и ее три года не сравнишь! Но все же было обидно: она бьется, бьется, частенько соленый пот заливает глаза, старенький «дипик» постоянно барахлит — приходится вызывать наладчика, парня ленивого, о каких говорят: «Робить не разбежится», — а Чекин на смене будто чаек попивает… Тамара при виде его уже раздражалась, не казался он ей теперь милым и безобидным, как на первом году; видела она в нем неприятного, жадного человека, который владеет многим, а другим уступить ничего не хочет. Старик и на самом деле в последнее время уже не подходил к девушке, не помогал. Она объяснила это просто. «Деньги ему за ученье нынче не платят, вот и не подходит!..»