И все же тянуло Тамару к Чекину, хотелось, как он, хоть с месяц да поверховодить на участке, а кроме того, и подзаработать. Спрашивать совета у него самого она не захотела: достаточно наспрашивалась, когда в учениках ходила, простые наблюдения со стороны тоже ничего не дали… Впрочем, нет! Дали. Наблюдая однажды, как Чекин ловко переналаживает свой новенький, поблескивающий свежей стальной краской станок, она догадалась кое о чем! И именно этот случай натолкнул ее на мысль, впоследствии использованную корреспондентом Пестеревым.
Весь март Пестерев не заходил в цех. Барашковая шапка промелькнула во втором пролете механического только в апреле.
— Здравствуйте, товарищ Антипина!
Тамара молча кивнула и отвернулась, усиленно поджимая губы: ее смешило, что корреспондент так официален с ней — они ведь, похоже, одногодки!.. Вероятно, Пестерев и не журналист пока, а практикант, вон как он смущается: тронутые пушком нежные щеки порозовели, продолговатые синие глаза с длинными девичьими ресницами поглядывают куда-то в сторону, а тонкие «нерабочие» пальцы нервно теребят меховой отворот ладненькой борчатки. Сердитым движением засунул под шапку светлый мальчишеский вихор и очень сердито сказал:
— Знаете, товарищ Антипина: статья об опыте вашей работы в газете не будет напечатана. Наш редактор возражает…
— Почему? — искренне удивилась Тамара. Она не ждала никакой специальной статьи о себе, и если такая статья уже написана, но ее почему-то не напечатали, то это ее мало огорчило. Огорчаться должен вот этот самый паренек, который, наверное, не час и не полтора мозолил в пальцах перо, сидя над статьей. Ее только интересовало, почему «возражает» редактор…
— Как вам сказать… — замялся Пестерев. — Редактор возражает… Он говорит, что у вас мало новых приемов и что статья поэтому не будет поучительной. А я считаю неверным это. Я считаю, что сам виноват: надо было побольше побеседовать и…
Тамара нетерпеливо махнула мягкой ветошкой, которой протирала облитые эмульсией пальцы.
— Понятно! Ваш редактор, видать, соображает… Соображает, говорю! Вы лучше… к Чекину обратитесь, я советую. Вот у кого опыт!.. Или, погодите…
Тамара раздумывала: поговорить с парнем насчет того, что не давало ей все время покоя, или не стоит?.. Говорить-то некогда: в ногах у девушки почти непочатая груда шершавых заготовок — одна, с голубой окалинкой на боку, так и смотрит на нее… Да и не сумеет он, пожалуй, пацан еще!.. Хотя ладно!
— У меня к вам разговор серьезный есть. Ну, тема, что ли…
— Тема? — весь просиял Пестерев.
— Только, пожалуйста, встретимся в перерыв. Сейчас, видите, очень-очень некогда!..
В обеденный перерыв они встретились в голом сквере неподалеку от цеха и, устроившись на согретой солнцем чугунной скамейке, долго говорили. А в следующий вторник, проходя утром мимо табельной, Тамара удивилась шумной толкучке возле стенда, где обычно наклеивали городскую газету. «Опять про нас что-нибудь!» — подумала она: ей и в голову не пришло, что это та самая статья, — не очень-то верилось в способности синеглазого журналиста. Она бы так и не подошла, если бы не Иван Евгеньевич Гопак.
Гопак, вероятно, заходил к жене, работавшей в механическом, и тоже заинтересовался газетой. Тамара сразу узнала его в толпе по грузноватой осанке и слегка взлохмаченной посеребренной шевелюре. Приблизившись к стенду, она услышала, как Иван Евгеньевич, уже уходя, сказал кому-то рядом:
— Дела-а у вас!.. А кто это Антипина? Ну-ну, знаю!
Большая, в треть газетной страницы, статья была мелконько подписана: «А. Пестерев». Тамара улыбнулась, подумав, какое, наверное, счастливое лицо было сегодня у парня, когда он развернул газету, но тут же, встревоженная словами Гопака, нахмурилась и принялась за чтение. «Рядом с новатором…» (Хорошее название, хотя немножко и непонятно!..) Понравилось и начало, где было красиво сказано, что молодежь — надежда и будущее нашего великого народа. И дальше — тоже хорошо. Дальше было написано, что молодежь требует к себе внимания и ей нужно помогать. Пестерев ратовал за то, чтобы молодым рабочим создавали на производстве отличные условия: не боялись доверить им новое оборудование, новый инструмент и выполнение сложных заказов. Он отмечал, что, к сожалению, так делается не везде. И с этого места в статье говорилось о машиностроительном заводе и о цехе, где работает Тамара. Упоминались знакомые фамилии, больше начальства… И тоже все правильно. Вот и…
Сердце девушки замерло, а озябшие пальцы невольно и крепко уцепились за крашеную планку, прибитую снизу к стенду. Она читала:
«В цехе существует такой порядок: одним — все, другим — ничего. Исключительное положение, например, занимает токарь С. Чекин. Ему предоставлен прекрасный станок, заказы даются только выгодные. С. Чекин обрабатывает те детали, которые хорошо оплачиваются. Не случайно его заработок самый высокий на участке.
В диаметрально противоположные условия поставлена молодая работница, выпускница ремесленного училища Т. Антипина. Она рассказывает…»
— Ну, Антипина дае-ет! — с издевочкой произнес кто-то за Тамариной спиной. — Уж до газеты дошла!
Тамара даже не обернулась. Она внимательно дочитала статью до конца и выбралась из толпы. «Что ж, Пестерев — молодец! Хорошо написал…» Ей было радостно, но и почему-то тревожно. Почему? Может быть, потому, что пока она независимо и молча стояла возле инструменталки, дожидаясь своей очереди, и позднее, когда с гордо поднятой головой проходила по цеху, несколько раз ловила на себе странные взгляды: не поймешь — или сочувствовали ей, или удивлялись, или еще что-то.
Немного совестно было ей встречаться с Чекиным. «Обидится старик, — думала она. — Обидится… Хотя что? В газете правда написана!» Несколько раз она украдкой поглядывала туда, где обычно работал Чекин. Его не было. «Куда делся? Или заболел?..» Тамара боялась признаться себе, что ей страшновато теперь показаться ему на глаза: мало ли что!
Встретиться пришлось скоро. Примерно через час, как Тамара заступила на смену, ее неожиданно позвали в партийное бюро. «Почему в партбюро? — терялась она в догадках. — Я не партийная, даже не комсомолка еще!..» Но раздумывать было некогда и, торопливо ополоснув грязные руки в душевой, она взбежала по широкой скрипучей лестнице на второй этаж.
В просторной прибранной комнате ее ждали секретарь цехового партийного бюро Поставничев, Чекин и… Павел Курасов. Поставничев сидел на своем месте за письменным столом (позади красноватый облупленный сейф с непомерно большой скобой) и что-то аккуратно подчеркивал в развернутой перед ним газете. Чекин нахохлился за другим столом — длинным, приставленным торцом к столу секретаря; покрыт был этот длинный стол вместо скатерти старыми полотняными плакатами, аршинные меловые буквы слабо проступали с обратной стороны… Чекин явно нервничал: костлявый его палец с надломленным траурным ногтем методично пощелкивал по звонкому пустому графину; когда вошла Тамара, он с усилием поднял недовольное, сегодня почему-то еще гуще заросшее лицо, и посмотрел на нее через круглые очки такими несчастными глазами, что девушке стало уж совсем не по себе.
«Чекин здесь — это понятно… А вот зачем Павел? Ушел бы лучше, стоит как…»
Павел не уходил и, видимо, не думал уходить. Он стоял спокойный и улыбающийся у окна, за которым время от времени с хрустом ломались сосульки, и выжидающе поглядывал то на Поставничева, то на Чекина. На Тамару он не смотрел.
— Садись, Антипина! — Поставничев кивнул на стул у окна, где стоял Павел. Не успела Тамара сесть, как он, привычно продернув ладонь по лицу, — точно смыл усталость, — заговорил о деле.
— Статья, конечно, интересная… Но обсуждать мы ее сейчас не будем — сначала этим бюро займется. А вот предложение товарища Чекина и ответ товарища Антипиной, — секретарь бюро весело подмигнул девушке, — послушаем. Давай, Чекин!.. Да сиди, сиди!..
Старик все же упрямо поднялся и, опершись о край стола длинными руками, — видимо, унимал нервную дрожь, — хрипло сказал:
— Во-первых, вот что!.. Незаслуженно описали обо мне в газете. Двадцать два годика, без малого я…
— Ладно, ладно, Семен Андреевич! — ласково вмешался Поставничев. — Я же сказал, что разберемся!..
Чекин осекся, замолчал. На какое-то мгновение Тамаре стало жутко, она сразу забыла и о притихшем рядом Курасове и о Поставничеве, точно вдвоем они остались с застывшим от внутренней боли стариком…
Чекин откашлялся в костистый коричневый кулак и продолжал уже тверже:
— Во-вторых, значит… Предложение мое будет такое: раз ты, товарищ Антипина, — старик повысил голос и грозно обернулся к Тамаре, — жалуешься на станок и прочее, то бери мой «ДИП», делай, если начальство дозволит, и мои детали… Ясно? Докажи, значит!..
Старик шумно сел, а у Тамары, потрясенной неожиданным оборотом дела, вырвалось:
— Так я же не за этим, Семен Андреевич, корреспонденту рассказывала! Работайте на здоровье на своем станке, — что он мне!..
— А я советую тебе согласиться, Антипина! — опять вмешался Поставничев. — Правильно Семен Андреевич говорит: «Докажи!» Вот ты и докажи…
Тамара не знала, что и сказать. Страдая, бессознательно ища поддержки, подняла она невидящие глаза на Павла. Поставничев заметил это движение и, выйдя из-за стола, бережно взял ее за рукав:
— Да ты не бойся, чудная! В помощь тебе мы даем этого орла, — он кивнул на Курасова. — Павел все станки знает — из сотого корпуса на укрепление прислан! Он у тебя за наладчика будет.
— Не надо. Не надо мне никого. Сама я!..
Закусив губу и с силой засунув потные кулачки в тесные карманы ватника, Тамара почти бегом устремилась к двери. Уже за порогом услышала она насмешливое, брошенное Поставничевым:
— Хар-рактерец!..
IV
«Не надо!» — ответила Тамара Поставничеву.
Неправда.
Павел нужен был ей. И нужен был не только в цехе, чтобы спастись от грядущего позора, — работа на непонятном чекинском станке никак не ладилась, — а везде и всегда. Она с ужасом поняла это еще в тот самый вечер, когда насмешливо покаявшись в своей проделке, все же ждала его дома, перебегая от окна к окну и замирая при каждом стуке калитки.