— Не нравится.
Вот так и разговорились. Давно бросивший курить Максим выкурил две болгарские сигареты кряду и откровенно поведал малознакомому Маркину о Голдобине, об истории с нормами, о Климове. Рассказал и о партбюро, на котором его не приняли. Умолчал только о «своих» женщинах — маленькой Зойке и красавице Станиславе. Пожалуй, это единственное, о чем умолчал, и только потому, что не к месту было бы, ни ко времени, а в принципе мог бы, настолько Маркин располагал к откровенности.
— Неславно там у вас получается, — резюмировал Маркин. — Не думал, что на таком заводе и… У нас тоже не сахар, конечно, но все-таки ничего обстановка. Нас прежний директор научил. Сейчас он больной… Ох и мудрый был мужик! Он и создал эту обстановку, уравновесил. Сейчас у нас больше половины командного состава — молодежь. С директором новым ругаемся, спорим — и не без успеха! Вот пожил бы у нас, увидел. Слушай, а, слушай-ка!..
Маркин затеребил Максимов рукав. Максим поднял голову. Но Маркин тут же отпустил его. Задумался. Потом продолжал уже спокойно:
— Слушай! Ты сейчас, значит, на какой должности? Ни на какой. Мастером временно? А потом? Не знаешь. А если… если плюнуть тебе на всю эту канитель недостойную, а? Серьезно. У нас же… Пустим новый цех, старшим мастером пойдешь!
— Так ведь не этого я хочу, Виктор! — возразил Максим. — Не в этом…
— Подожди, подожди! — перебил Маркин. — Почему не в этом дело? И в этом! Ты уже не мальчик. Техникум закончил, специалист с опытом работы! Так чего ж они тебя, как мальчика!.. Ты уже зрелый работник и можешь делать больше, большую ответственность на себя взять. А раз можешь, значит, нужно. Иначе и уважать себя не стоит! Это, во-первых. А, во-вторых, здесь государственный интерес. Ты им, Максим, видать не нужен. А нам нужен. И позарез нужен. У нас специалистов не хватает. А завод растет, в люди выходим!.. В общем, подумай!..
Максим сидел молча. С кондачка он никогда ничего не решал, а в таких делах особенно. Сидел сейчас и молчал. Выкурили еще по сигарете, и Маркин предложил:
— Ты не уезжай сегодня. Завтра суббота, мы с ребятами на Черемшанку собираемся. Поедем? Переночуешь у меня.
Максим подумал и согласился:
— Поедем. А… переночевать у меня есть где, не беспокойся, пугал я тебя.
И, вспомнив стычку в цехе, от души расхохотался.
У него было отличное настроение.
XXIII
Все давно спали. Свет от костра падал на тугой бок ближайшей палатки, и только это белое пятно разряжало густую лесную темень.
Максим сидел у костра один. Неярко тлели в куче серого пепла березовые головешки. Время от времени он брал прут, ворошил угли: костерок взыграет, запламенеет конец прута, потухнет, и опять тихое мерцание в ночи.
За спинкой журчит, всплескивает на гладких валунах Черемшанка. Со спины холодно: Черемшанка — речушка горная, вода в ней студеная.
Умаявшись за день в лесу, уже сухом, летнем, хотя по календарю значилась еще весна, уморившись за сытным ужином из свежей ухи и прихваченных из дому запасов, все быстро уснули, а Максим не спал.
Кружилась голова от впечатлений сегодняшнего вечера: шумного, непритязательно дружеского и просто по-семейному уютного. Жена Маркина Евстолия — крупная такая уральская красавица, белые волосы уложены высоко венцом, а на щеках — милые ямочки, — сразу как бы взяла шефство над ним, и Маркин, глядя на нее, одобрительно улыбался. А маленькая Галка, жена Петра Ковалева, что ехал с Маркиным в вагоне, хотя тоже была очень мила с ним, но с мужа своего глаз почти не сводила.
Петр сегодня рассказывал, как он женился на Галке.
Два года назад он вернулся из армии. Уходил женатым, а вернулся: жены-учительницы и след простыл. Не дождалась, вышла за другого и уехала совсем из Черемшанки. Петр горевал-горевал, пока не встретил Галку. До «встречи» этой год работали они в одной бригаде — станки рядом! — и не замечал, а тут вдруг заметил и влюбился. Рассказывал: «Прихожу как-то к ней домой, — на лыжные соревнования надо было ехать, — открываю дверь в избу, а там ребятишек полна горница, все Галкины братишки да племянники. «Галка! — кричу через весь этот детсад. — Бросай все, выходи за меня замуж! Свои будут!..» Шутки шутками, а так и вышло: поженились.
Да, другие женятся… Вчера в разговоре тетя Даша задела за живое, сегодня Петр подлил масла в огонь. Нескладно все-таки получается… Но ведь сердцу не прикажешь!
История эта со Станиславой несерьезная, конечно. Ну, увлекся, а месяц прошел, и забылось: с глаз долой — из сердца вон… Даже и стыдно немножко: пижонил-то как! В аэропорт приглашал, шоколадки к коньяку покупал… И чуть-чуть не женился было, зная, что не любит она…
А Зойка? Глупенькая еще, выдумывает все… У него же к ней просто как к человеку хорошее отношение.
И, глядя на затухающий костер, совсем один в эту ночь, раздумался Максим о своей жизни.
Не так складывается жизнь. Прав был Маркин вчера. Силы он в себе чувствует большие, а применения этим силам нет.
А если все сначала попробовать? Уйти с завода, перебраться сюда, как советует Маркин. Выход это? Правильно будет?
Крепко задумался Максим, сгорбился у костра. Долго сидел, пока занимающаяся зорька не смыла свет костра.
Поднялся, собрал сушняку поблизости, бросил в угли. Пламя вспыхнуло, разгорелся костер…
«Пожалуй, выход!» — решил Максим.
XXIV
Домой он ехал на том же поезде мимо тех же высоких гор, малахитово зеленеющих на полуденном солнце. Когда добрался, уже стемнело, квадраты окон на всех четырех этажах общежития желто светились, горел огонь и в комнате Максима.
Дверь с крючка открыл Сенька:
— Пр-ривет! А мы тебя еще не ждем!
В глубине комнаты на Сенькиной кровати сидела черненькая Маша в ситцевом халатике. Она смутилась, покраснела, но тут же, пересилив себя, открыто, с вызовом даже взглянула на Максима.
— Приехала?! — засмеялся он, сразу сообразив, в чем тут дело.
— Совсем приехала! — торопливо пояснил Сенька. — Ты знаешь, мы…
— Догадываюсь! — кивнул Максим. — Поздравляю!..
В этот вечер он ничего не сказал о своем решении: молодоженам вряд ли до него было. Сказал уже одному Сеньке на следующий день, когда написал заявление с просьбой об увольнении и передал его Климову. Сенька заспорил было, загорячился, но выслушав Максима, согласился:
— Правильно. Уезжай. Ну их!..
С Климовым во вторую встречу разговор был серьезнее.
— Не могу отпустить тебя, Крыжов!
— Не имеете права. Заявление подал, и через две недели уйду…
Случайно зашедший в эту минуту Голдобин попытался было отговаривать, но Максим и ему не поддался.
— Бабы мои будут жалеть, — вздохнул Голдобин. — Любят они тебя!
Через две недели, 18 июня 1962 года Максим Крыжов уезжал. Никто его не провожал: Сенька был на работе.
Уже в вагоне, сунув наверх чемоданы, он вдруг вспомнил, что сегодня день его рождения. Подумалось: доброе предзнаменование!..
И еще вспомнил, что когда-то он обещал этот день быть с Зойкой. Где она? На мгновение грустью захлестнуло сердце…
Поезд тронулся, и ему показалось, что в толпе провожающих мечется она в цветастом платье. Она?
Да! Но убедился в этом Максим только через долгое-долгое время, когда они снова встретились, чтобы не расставаться больше.