Не вязался разговор. Оба ждали… Чего? И знали, и не знали. Все было ясно, и ничего не было ясно…
Крепким сном спала кержацкая Чуртанка, когда Павел решительно поднялся из-за стола и впервые за весь долгий вечер обнял девушку. В измученных и счастливых глазах ее, испуганно и радостно устремленных на парня, блеснули и потерялись в миг две крохотные чистые слезинки; такими слезинками, чистыми и беспечальными, надевая веснами нежно-зеленый свадебный наряд, проблескивает чудесная молодка береза…
— Только ты уйди потом… Я не хочу, чтоб соседи знали! — почти неслышно, но по-прежнему повелительно шепнула Тамара.
VI
Жадным до счастья делает человека любовь. Тамаре теперь всего было мало…
Раньше она бы, наверное, успокоилась на том, что утерла-таки нос Чекину: станок его, в конце концов, освоила и недосягаемую на первых порах норму вытягивала. А теперь нет… Теперь уж ей хотелось не просто наступить на пятки старику, а идти или вровень с ним или впереди. К этому же, казалось, толкал ее и Поставничев.
Всякий раз, встречаясь с девушкой в узком коридоре бытовки или шумном пролете, парторг щурил сероватые въедливые глаза, будто спрашивал: «Ну, а как дальше?..» Тамара поначалу тушевалась под этими прищурками, отворачивалась. Потом привыкла и как-то, даже совершенно неожиданно для себя, в ответ тоже хитро, подмигнула Поставничеву.
— Ты чего? — удивленно хмыкнул он, затормозив, уже возле следующей двери — с табличкой «техбюро». — А-а, понятно!.. — Смеясь, вернулся к Тамаре и, прижавшись узкой сутуловатой спиной к грязной стене бытовки, нетерпеливо расспросил:
— Как дела? Освоила станок? Молодец! Хотя… Хотя рано тебя хвалить.
— А я и не прошу, чтобы хвалили. Откуда вы взяли?
— Ладно, ладно. Знаю, что не просишь. И все же, а?
— Что?
— Подумай. К сожалению, сейчас не могу с тобой — ждут! А вечерком можешь зайти: потолкуем…
Тамара хотела узнать, о чем предстоит «потолковать», но не успела: сухонькая фигурка Поставничева маячила уже в конце коридора, парторг, несмотря на хромоту, — ногу придавило болванкой в прессовом, где работал лет пять назад, — передвигался удивительно быстро. Вечером, вспомнив о разговоре, она заглянула в партбюро, но Поставничева не было — вызвали в партком. Тамара решила зайти на следующий день, да так и не зашла: помешали обстоятельства, помешала другая встреча.
В тот день Тамара пришла на завод рано — не поспалось… Приняла смену, получила в кладовой инструмент и, хмурясь, стараясь наступать на ярко-желтые веселые лоскутья, отпечатанные солнцем там и тут — по всему промасленному торцовому полу, прошла к своему станку.
Только запустила первую деталь, как в цехе появился Гопак.
Неторопливо пронес он грузноватое свое тело по первому пролету, то и дело улыбаясь, кивая знакомым, кивнул и Тамаре, — они познакомились в БРИЗе, — и тоже улыбнулся ослепительно-чистой, «южной» улыбкой. Скрывшись ненадолго в бытовке, он вышел оттуда с Женей.
Тамара почему-то всегда была неравнодушна к этим людям. Они казались ей красивее других, умнее, интереснее и очень уж подходящими друг для друга. Гопак, конечно, не молод, — Женя моложе его лет на двенадцать, — и за последние год-два он чуть погрузнел, темные взвихренные волосы слегка прихватило инеем, но разве чувствуется между ними разница? Иван Евгеньевич по-прежнему бодр и жизнерадостен.
Тамара заметила в то утро, с каким удовольствием, даже с восторгом брался он за очень, казалось бы, скучное дело: освоение копировально-фрезерного станка, который на днях поставили в цехе. Он, наверное, минут пять ходил вокруг да около, ласково похлопывая ладонью по тускловатому корпусу и бросая Жене, как можно было догадаться, одобрительные реплики. Цыганские глаза изобретателя-самоучки блестели, да и сам он в те минуты напоминал цыгана, завороженного красавцем конем.
Женя только посмеивалась, наблюдая за мужем. И в неслышном ее смехе проскальзывало что-то снисходительное, а может быть, казалось Тамаре, и обидное для Гопака…
Странная она, эта «Гопачка»! Женщины более привлекательной Тамара не встречала пока ни на заводе, ни на Чуртанке. Когда та по вечерам выходит на клубную сцену в роли какой-нибудь Липочки или Ани Березко и влажные зубки ее кокетливо-мило открываются зрителям, зал аплодирует только ей. Конечно, ее место там, на сцене… Недаром даже скромный синий халат, который Женя надевает в цехе, выглядит не просто спецовкой, а изящным театральным костюмом.
Не потому ли она немножко чужая всем, кто работает рядом с нею? «Белая ворона», — говорит Павлик. Ну и что? Разве плохо, если человек талантлив и выделяется среди массы? Плохо? Нет. Женя — молодец! Она под стать своему мужу…
В то утро Женя недолго пробыла с Гопаком. Зевнув в ладошку раз-другой, она засобиралась куда-то. Случайно ее рассеянный взгляд встретился с Тамариным взглядом. Она приветливо издали махнула девушке и, будто вспомнив что-то, наклонилась к мужу. «Обо мне!» — догадалась Тамара, потому что Гопак, выслушав Женю, тоже взглянул на девушку и улыбнулся. Она вспыхнула и отвернулась.
Часа через полтора он сам подошел к ней. Подошел разгоряченный, в одной клетчатой ковбойке, — старая куртка его из желтой кожи давно уже была сброшена, валялась на «крыше» чекинского шкафчика; в ямке полного бритого подбородка посверкивали крошечные капельки пота.
— Здравствуй, Тамара! — широко улыбаясь, подал он девушке руку. — Давненько не видались с тобой… Как живем?
— Ничего, Иван Евгеньевич…
— Ничего — пустое место. Слыхал я: с Чекиным сражаешься… Так?
— Куда мне, Иван Евгеньевич! Далеко мне до него…
— Далеко ли?
— Конечно! Он же, сами знаете…
— Знаю, знаю! А ты все же не сдавайся. Крепкая же ты… Кержачка!
— Не сдаюсь я, но… — Тамара замолчала, по привычке подавляя в себе желание открыться другому.
— Ну и верно. Ты же права!
— Да?!
Иван Евгеньевич первый сказал то, что она хотела бы после появления статьи услышать от Поставничева, от Павла, который все не ехал и которого она так ждала, от Переметова, от всех… Большими, добрыми руками он снял с нее груз сомнений, и Тамара, полная теперь признательности к этому и без того уважаемому ею человеку, решилась. Она сказала ему все, что думала.
Гопак с серьезным видом, поджав полные губы и сдвинув на широком переносье брови, выслушал горячие слова о человеческой несправедливости, о человеческой хитрости и т. п., в конце же рассмеялся и пообещал:
— Ладно. Посмотрю я у Чекина оснастку. Может, мы с тобой почище чего сообразим.
«Чего сообразим» — Тамара не знала. Но она поверила Гопаку. Она мало знала его, но то, что знала о нем от людей и из газет, и то, что он искренне сочувствует ей, давало право на такую веру. Тамара была уже убеждена: Иван Евгеньевич придумает такое, что поможет ей сразу вырваться вперед, хоть на полшага да обогнать очкастого старика и… чуточку приблизиться к тому большому, заветному, что воплощал в себе изобретатель Гопак.
Иван Евгеньевич выполнил обещание. Дней через пять, когда освоение копировально-фрезерного станка подходило к концу, он снова подошел к девушке и, протягивая ей маленький, но увесистый сверток, сказал:
— Попробуй-ка, Томочка. Должно быть, лучше, чем у старика. Это уж я сам накумекал — чекинские приспособления на твою деталь не пойдут. А это, думаю, пойдет.
Тамара держала сверток в руке и не знала: или сейчас развернуть его и попробовать, или потом. Рука ее дрожала.
— Не знаю, как и благодарить вас, Иван Евгеньевич!..
Гопак отмахнулся:
— Свадьба будет — на свадьбу пригласишь. Вот так.
— Обязательно, Иван Евгеньевич.
VII
Свадьбу сыграли уже поздней осенью. Развеселая, шумная, она неприятно поразила чуртанских жителей, людей по природе суровых и малообщительных, непривычных к тому, чтобы из рубленых изб их выносились сор или радость.
— Бед-да, не нарвалась бы девка!.. — вздыхала в разбуженную гармошкой темень старая Поздеиха, откидываясь на завалинке так, что трещал под напором ее широкой спины резной наличник. — Бед-да! И совету дать некому — не дождалась покойница… А дочка вон-те!.. Весь Чуртан на ноги подняла, пирует со своим шалыганом!
— Да уж верно! — вторила ей Фрося. — А думаешь, Степановна, нужон ей материн-от совет! Как-ак же! Сколь раз я сама ей говаривала, сколь раз!..
— То ты, а то мать!.. А чего, чего ты, Ефросинья, советовала девушке?
— Да так уж… — Фрося обиженно поджала сухие губы.
В это время из распахнутых ворот антипинского дома, оглушительно треща, вылетел мотоцикл. Следом вышел коренастый парень без пиджака, но в галстуке, а через минуту выбежала девушка в белом, прижалась к плечу парня.
— Вот они, — прошептала Фрося, толкая локтем свою квартирантку, молоденькую учительницу Элеонору Давыдовну, которая до сих пор сидела молча, неумело лузгала семечки, разнимая хрупкую скорлупу ногтями.
— Да-да… — черные громадные глаза Элеоноры Давыдовны блестели: ей давно уже прискучило жить в квартирантках, и она бы, не раздумывая, поменялась местами с удачливой соседкой.
А удачливая соседка никому бы не уступила своего места. Теснее, теснее прижималась она к теплому плечу мужа, пока тот не обнял ее и не поцеловал крепко-крепко…
— У-ух! А зачем?.. Павлик, зачем он поехал? — отдышавшись, спросила она. — Хватит уже вам сегодня!..
— Чего хватит? А-а!.. — Павел весело фыркнул. — Ясно хватит. Да Игорь не за тем и поехал. Он за Симой, она во вторую работает.
— Так ведь поздно уже?
— Где же поздно, Томка? Часу еще нет!
— Поздно! — упрямо повторила она и кивнула на притихшую Поздеиху, которую только что заметила. — Разговоров будет много. А я не хочу!
— Что нам соседи твои — указ? Мы сами с усами — семья!
Павел счастливо, как-то совсем по-мальчишески рассмеялся. Тамара даже не улыбнулась, она рассердилась.
— Не хочу!
— Да почему?
— Я не хочу, чтобы Симка приезжала к нам. Не хочу. И сам знаешь, почему…