– Гримировать не станем, – сказал Гюнтер, – Скрюченная Рука попытался убить тебя, но в последний момент… – Его глаза затуманились, он пошевелил пальцами. – Отлично, отлично, – он потрепал ее по плечу и вышел.
Тихо проскользнула в палату монахиня-ионитка с судком, и Перл принялась жадно глотать куриный бульон, нетерпеливо поглядывая на подносик – там лежали стерильная салфетка и шприц. Укол. Перл закрыла глаза и погрузилась во тьму, расцвеченную золотыми змейками.
– Вот так, – медленно сказала Перл, не отрывая взгляда от воды. – Но я простила его, простила…
– И вы думаете…
Перл вновь прикоснулась к ключице, пожала плечами.
– Он единственный, кто не захотел отпустить меня.
– Но если он хотел убить вас…
– Если? Вы тоже считаете, что я сумасшедшая? Что я все выдумала?
Козмо внимательно взглянул ей в глаза и покачал головой.
– Вы не безумны, нет. Я вам верю… Но все это очень странно.
– Вы проводите меня?
Казалось, офицер забыл о присутствии Перл – такое у него было замкнутое, отчужденное лицо. Срезая путь, они свернули в переулок, зажатый между слепыми стенами домов. Из щели в мостовой со слабым свистом вырывался затхлый пар – Перл уже не удивилась, услышав в шипении всё ту же навязчивую мелодию. С каждой нотой Перл все больше растворялась во тьме – еще мгновение, и останется лишь тень, холодная и бесплотная, не нужная никому, и ничто не удержит…
– Постойте, – попросила она, еще сама не понимая, зачем. Офицер остановился, взглянул вопросительно. – Козмо, скажите… Я вам нравлюсь?
Он удивленно поднял брови, открыл рот – дежурный комплимент, святой Иона, только не это, отчаянно подумала Перл и прильнула к Козмо. Мир исчез, остался только слабый запах одеколона, холодная колючесть шинели, горячая кожа под губами. Мелкие, легкие поцелуи, живой жар, ответное движение рта. Сильная рука скользнула по спине, и Перл завладел торжествующий восторг. «Спаси меня! – мысленно кричала она. – Желай меня, возьми… я существую, я существую, я живая». Тяжелое тепло внутри. Холодный воздух на щеке, пустота под губами. Перл удивленно раскрыла глаза.
– Аделида, я был бы подлецом, если бы воспользовался вашим отчаянием…
Перл, дрожа, еще не понимая, снова потянулась к нему.
– Перестаньте, – офицер крепко взял ее за руки, – зачем эти глупости? – на его красивом лице проступило брезгливое раздражение. Перл отшатнулась. Тепло возбуждения взорвалось горькой яростью, по щекам покатились злые слезы.
– Глупости, – в отчаянии повторила она, – глупости… – Лицо Козмо оставалось холодным; он слегка повернулся, нахмурился.
– Сюда идут.
Только сейчас Перл услышала звуки ударов и пьяные выкрики. Кто-то проорал несколько строк непристойной песни; голос сорвался в фальцет и оборвался, заглушенный грубым хохотом. Из подворотни вывалилась целая компания. Рабочие сгрудились, загородив дорогу, – плотная толпа, окутанная запахом перегара, каждый едва стоит на ногах и каждый – опасен, как голодный, бешеный зверь. Черноволосый усач, шедший впереди, окинул Перл медленным, оценивающим взглядом, коротко посмотрел на офицера. Нехорошо усмехнулся, полез в карман.
– Прочь с дороги, шваль! – Козмо шагнул вперед, загораживая Перл, потянулся к поясу.
– Бирманец! – заорали из толпы. Усатый угрожающе забормотал – Перл не могла разобрать слов. «Почему бирманец? – отвлеченно подумала она, – откуда здесь…»
Сухой треск оглушил ее, в нос ударил запах пороха. Пьяный пошатнулся, медленно повернул назад и пошел прочь – сейчас он казался почти трезвым, прямой как палка, шагающий торжественно и размеренно. Вдалеке затихал топот убегающих гуляк.
– Идемте, идемте, – Козмо подтолкнул Перл вперед. Они быстро прошли мимо усатого – тот попытался что-то сказать и осекся, покачнувшись. Козмо хмурился; рука, поддерживающая Перл, едва заметно дрожала.
– Вы меня презираете? – тихо спросила Перл.
– Нет, отчего же, – ответил Козмо, не поворачивая головы. Дальше шли молча.
У двери в подъезд Перл остановилась.
– Дальше я пойду одна, вам опасно. Прощайте.
– Я не оставлю вас здесь, – возразил Козмо. – Послушайте!
Из раскрытых форточек доносились пьяные крики. «Моя Полли – девочка что надо, разогреет самого кальмара», – сипло пропел кто-то и осекся с коротким вяканьем. На мостовую грохнулась бутылка и взорвалась брызгами осколков.
– Красс ненавидит офицеров… и не стесняется в средствах.
– Что ж, – пожал плечами Козмо, – я тоже не люблю отребье.
– Уходите. Иначе он убьет вас, – Перл подалась к офицеру, умоляюще заглянула в глаза. – Уходите… – прошептала страстно, кладя руку на плечо.
– Поймите, здесь опасно. Вас некому защитить…
– Если вас не пугает собственная гибель, подумайте обо мне! Если он вас увидит… Уходите!
– Аделида…
– Ну хотите, я вас поцелую? – У Перл вырвался истерический, звенящий смешок. – Тогда вы уйдете?!
– Зачем вы так?
Перл взялась за ручку двери. «Прощайте», – прошептала она и протянула руку. Офицер легко коснулся ее сухими губами.
– Прощайте, Аделида.
«Если он обернется…» – подумала Перл. «Святой Иона, сделай так, чтобы обернулся!» – но офицер уходил быстрым, размашистым шагом, растворяясь в полутьме улицы, и наконец скрылся за поворотом.
Перл вошла в аммиачную вонь подъезда. На площадке между этажами тускло светил единственный фонарь – газ прикручен до минимума. Призрачный синеватый свет еле пробивался сквозь густой воздух; в нем, как в грязной воде, ходили громадные тени, в тягучей тишине заунывно плакали, и плач сливался в мелодию – Перл узнала песню с разбитой пластинки. «Киты поют, – подумала она, – киты поют “Немного любви для Долли Джонс”. Для меня…» Прикрыв глаза, попыталась подпеть. Голос поплыл, дрожа и дробясь. Тишина взорвалась прилетевшим сверху воплем; китовые тени обернулись изломанной тьмой лестницы. Она шагнула на первую ступеньку; из-под ноги выкатилась бутылка. Перл замерла, взявшись за виски и мучительно хмурясь: зачем она здесь?
Ах да, Красс. Она зачем-то шла к Крас су. «Я спрошу его – что ты знаешь о Левиафане, Красс? Нет, просто – ты помнишь меня, Красс? Ты же не забыл?» Перл поднималась по лестнице, старательно отсчитывая этажи. Кто-то хрипло задышал у порога – Перл мышью проскользнула мимо, задыхаясь от перегара и вони немытого тела. «А чистеньким-то рыло сегодня хорошо потрогали, гарпун им в брюхо», – хрипло проговорили за дверью; в ответ загоготали, и сквозь ржание ужасающе искренний голос добавил: «Ненавижу, рррвать гадов!»
Перл, едва не теряя сознания, оперлась о липкие перила. «Я иду к Однорукому Крассу, Крассу Дестривару, – шептала Перл, – вы не смеете тронуть меня, он вам покажет!» Она поднималась, хлопая ладонью по засаленному железу; ноги гудели, удары сердца больно отдавались в голову, и пульсировал шрам. Однорукий Красс казался чем-то далеким и едва ли существующим – линией горизонта, к которой надо идти просто для того, чтобы не упасть. «Он меня помнит, помнит! третий этаж… еще два. Он меня помнит».
Раздался женский визг, хлопнула дверь, торопливо и тяжело застучали каблуки. Перл шарахнулась, прислушиваясь. Шаги замедлились, из темноты густо пахнуло амброй и потом. «Опоздала, сестренка, здесь все уже перепились». Мимо прошла, качаясь, толстая женщина в пестром измятом платье; на ее скуле набухал черный кровоподтек. Спустившись на пару ступенек, она задрала подол и заткнула за чулок банкноту. Перл на цыпочках шагнула вперед. Позади пьяно забормотали – «брось, не жадничай, опоздала», – послышались неверные шаги вверх, и Перл в страхе рванулась, проскочив сразу пару пролетов.
Дверь в квартиру Дестривара была приоткрыта.
– Красс? Красс, это я, Перл… – она облизнула пересохшие губы. – Твоя Пенни…
Она вошла в темную прихожую. В нос ударил застоялый табачный дым, острая вонь дешевой выпивки – Дестривар никогда не проветривал. С гвоздя свисало темное тряпье – какие-то куртки, пальто, бушлаты; из-под этого хлама торчал девственно-белый, пушистый рукав роскошной шубы. Перл прикусила губу. «Красс?» – вновь позвала она. В квартире стояла густая тишина – окна выходили в пустой двор-колодец, и пьяные крики казались далекими и слабыми. Она вслепую шагнула вперед – под ногой гулко загрохотало. От неожиданности Перл шумно втянула в себя воздух. В темноте угадывались угловатые очертания огромной металлической руки. Пальцы, покрытые зелеными пятнами, скрючились у самого носка – вот-вот заскребут по туфле, подбираясь к лодыжке. Перл отдернула ногу и нервно рассмеялась. Смех перешел во всхлипывания. Сердито вытерла глаза кулаком и толкнула дверь в комнату.
Свет уличного фонаря едва проникал сквозь покрытое сажей и пылью окно. Красс лежал на полу, широко раскинув ноги. Рядом валялась бутылка – из нее натекла черная, лаково блестящая лужа, и таким же черным была залита рубашка Дестривара. От него едко несло потом, табаком и почему-то – медью и какими-то химикалиями. Перл шмыгнула носом и опустилась на колени. Погладила колючую холодную щеку. Сейчас Красс замычит, откроет глаза и скажет: «Опять сырость развела». И еще: «Подбери сопли». Перл улыбнулась сквозь слезы, потрогала горящий шрам над ключицей. Улыбаясь, тихо легла рядом с Крассом, вытянулась под боком, уткнувшись головой под мышку. Царапнуло лоб – Перл завозилась, по щеке мазнуло липким и холодным, рука погрузилась в густую жидкость.
– Святой Иона! Да ты весь перепачкался…
Она приподнялась, оперлась на локоть. Провела рукой по груди и снова наткнулась на острое и твердое. Рубашка подалась неожиданно легко – мокрые лоскутья расползлись под пальцами.
Перл медленно встала.
– Но ведь ты все равно помнишь меня? – она склонила голову набок, прислушиваясь. Умиротворенно кивнула. – Я знала, что ты меня не забудешь. Спасибо, Красс.
В развороченной грудной клетке Дестривара сахарно отсвечивали ребра – вспомнилась Новая бухта, прогулочный пароход, столкнувшийся в тумане с броненосцем: его обшивку разобрали, и переломанные шпангоуты на фоне темной воды казались почти белыми. В них путался и пел ветер, звук поднимался и опадал, плавный и печальный, и военные моряки кривились, проходя мимо: тени каких-то воспоминаний пробегали по лицам, заставляя убыстрять шаги.