В Москве тоже, конечно, бывал. Аркадий насовсем перебрался к Наташе. Игорь заявлялся к ним с пищевым дефицитом. Зря что ли по области мотался! Антисоветчики ахали, искренне радовались его успехам. Устраивался сабантуй. Иногда выходили на культуру — почти что приобщили его к театру. С филармонией общий язык пока найден не был, но грозились. Про церковь заикались, но это он отмел сходу. Еще не хватало…
Однажды, в очередной приезд, пошептавшись, прихватили его с собой на проводы. Какой-то диссидентский первак отваливал за бугор. А почему нет? Интересно же.
Еще на лестничной площадке услышали гомон. Дверь не заперта. Открыта для всех желающих. Когда вошли, никто не обратил на них внимания. Двухкомнатная квартира, уже начисто лишенная мебели, битком набита людьми. Вдоль стен и по углам бутылки с вином и водой. На подоконниках на тарелках печенье, бутерброды. Дым коромыслом. Аркадий с Наташей то и дело с кем-то здоровались, но с первых же минут держались особняком. Обнаружился Илья. Без особой теплоты обменялись рукопожатиями. На Игоря прищурился.
— Гегемона приобщаете? Правильно. Укажи мне такую обитель…
И тут же нырнул за чьи-то спины. Отъезжант, косматый рыжий мужик, был уже в добром подпитии. Махал руками, с ошалелостью во взоре выслушивал всяческие пожелания и тосты, обнимался, хлопал по плечам, целовал руки женщинам. Кто-то то и дело оттаскивал его куда-нибудь в более или менее свободный угол и что-то нашептывал, а он все кивал и кивал головой. Вдруг несколько голосов закричали: «Тихо! Тихо!» Гомон стих. Из соседней комнаты все выдавились в эту, теснотища… Нашелся стул, на него и взгромоздился виновник собрания. Развел руками, как бы обнимая всех, сначала беззвучно шевелил губами, вроде бы даже слезу смахнул.
— Друзья! — возгласил. — Тут кто-то сказал, что каждый отъезжающий укорачивает остающемуся путь в лагерь!
Все возмущенно загудели.
— Не знаю, может, это и так!
Все завозмущались пуще прежнего.
— Но друзья! Российская эмиграция никогда не была побегом. Только передислокацией. Свое место в строю каждый определяет сам. Есть одно страшное слово, которое здесь хотя и никто не произнес, но оно как бы витает в воздухе. Это страшное слово — на-все-гда! Так пусть же оно не витает даже в воздухе, потому что мы вернемся! Вернемся!
Рукоплескания оглушили. Наташа тоже хлопала, Аркадий же почему-то нет. Кто-то подал рыжему стакан с вином. Он воздел его над головой.
— Чтоб они сдохли! Нам жить, монстру издыхать! И никак иначе!
Опять рукоплескания и звон стаканов.
— Кто это монстр? — спросил Игорь, всовываясь головой между Аркадием и Наташей.
Аркадий как-то криво усмехнулся, процедил:
— Увы, это Россия.
Наташа возразила с укоризной.
— Ну, зачем ты передергиваешь! — И уже специально Игорю: — Он имел в виду режим. В конце концов, он честный и порядочный человек.
— А я что, говорю, что не честный?
— Успокойся, Аркаша, каждому свое, разве не так?
— Баба с возу, кобыле легче, — проворчал Аркадий.
— Ты зол, значит, не прав.
Рыжий бодро спрыгнул со стула, толпа зароилась, стала растекаться по комнатам. Игоря оттеснили от друзей, его прибивало то к одной кучке, то к другой. Слух ловил обрывки фраз, глазами же засекать говорящего он не успевал, оттирали, а что-то хотелось бы дослушать, потому что, ну, словно в дурдом попал или в другую эпоху — люди как люди, язык тоже русский, а говорят о чем-то, чего за пределами этой квартиры не существует, по крайней мере, чего Игорь не видел, не встречал, не знал…
— …я из метро, он за мной, целый час дергался по проходным, пока оторвался…
— …как только заимею канал, сразу переправлю, коперайт за мной…
— …сваливать надо, ни хрена в этой сучьей стране путного не будет…
— …расколют его, еще как расколют, готовься к шмону.
Когда снова, наконец, прибился к Аркадию, видок, похоже, у него был еще тот, потому что, взглянув на него, Аркадий сказал с усмешкой:
— Ей-Богу, парень, тебя достали, уходим?
— По-английски! — шепнула Наташа и подхватила его под руку.
— Как есть — инопланетяне, — бормотал Игорь, очумело озираясь.
— Вокс попули — вокс деи!
— Чего?
— Глас народа — глас Божий, говорю. Пошли.
До метро молчали. На эскалаторе Наташа спросила робко.
— Тебе все это не понравилось, да?
— Ну, почему… — Игорь замялся. — Нет… Не знаю… Только мужики все какие-то толстозадые, а бабы дерганые.
Аркадий с Наташей хохотали так громко, что на них оглядывались на встречной подъемной ленте. Все трое чуть не упали, сходя с эскалатора, — Наташа запнулась. В обнимку ввалились в вагон и там хохотали уже все трое, вызывая осуждающие взгляды поздних пассажиров метро.
Более никогда ни на какие сходняки Игоря не приглашали, а он уж и подавно не жаждал, потому что знал свое — жить можно.
Был самый конец августа. Осень уже прошлась по Подмосковью первой пробой, осины опалила, а травы обесцветила, что ни вечер, грозилась дождями, но пока миловала, ночами в низины и поймы речушек напускала прохладу-стужу, а днем разгоняла ее по просторам, чтоб всем поровну, в напоминание о скором сентябре. А в мире, как всегда в это время, шла битва за урожай. Игоря же за систематическую трудовую трезвость отрядили на снабжение. Непьющий водила — суперценность! Развозил продукты и промдефицит по всяким сельпо, сельпродмагам и универмагам. В месяцы своего прошлого бичевания по макушку сытый общением с ханыгами, от предложенного грузчика-экспедитора отказался, загружался сам, особых тяжестей не было, разгружали получатели. Возвращаясь порожняком, от попутного левака не отказывался, за что имел лишнюю копейку и благодарности, поскольку не жадничал. Потребностями не злоупотребляя, тратами не страдал, зато что ни месяц — сестре-выпускнице подарок. Не оставляя общежития, снял «в Тарусе, у бабуси» холупенку за тридцатник в месяц. На отшибе, вплотную к лесопосадкам. Туда привозил по выходным Нинусю-учетчицу, хохотунью и жуткую азартницу до любви. После до среды покачивает. Еще халупа нужна была, чтоб к сессии готовиться. Весной с шиком свалил. От декана получил намек на очняк. В общем, как мама говаривала, куда ни плюнь, везде шипит, что почему-то означало — все отлично, да как бы не сглазить. Для постоянства настроения позволил себе роскошь — купил «спидолу», самую дорогую, какие были.
Из этого-то говорящего чемоданчика, когда включил на привале в поле у речки тихой, вдруг услышал знакомую фамилию. Его спаситель, друг Аркаша, арестован органами за антисоветскую деятельность и скоро предстанет перед судом, который и упрячет его на семь лет с последующей ссылкой. Громкость стояла на пределе, но прозвучавшее сообщение адресовано было не всему человечеству, а лишь одному-единственному человеку — ему, и если существует мистика, то вот она самая, иначе как же: включил наугад и — нате вам! Случайности, конечно, в мире бывают, но не такие же! Под бледно-голубым небом посредь просторов Родины чудесной он все понял правильно: никакое это не Би-би-си, чихать хотела говорящая бибисучка на судьбу Аркаши, это сам Аркаша просил о помощи. Причем, никакого зла к тем, кто так поступил с его другом, Игорь не почувствовал, ведь Аркадий тоже не имел зла к тому ханыге с пером, когда отшвыривал его, когда говорил ему после: «Топай, топай!» Даже улыбался. Спас — и все. Был поступок. У всех своя правда, но поверх этих правд есть самая главная — быть человеком. Ведь вот, вспоминая, как рыжий на проводах возгласил: «Чтоб они сдохли!» — не раз, как бы отвечая ему, бормотал: «А вот хрен тебе!» Аркашины хлопоты Игоря тоже не волновали. Органы? Что ж, на то они и органы. Но если друг в беде, это совсем другое дело, и не только потому, что долги отдавать надо. Самое главное это то, что происходит между человеками, и если что-то между ними неправильно и нечестно, плевать тогда на всякие идеи. В данном конкретном случае Аркадия надо спасать, и как бы ни хорохорились все эти его друзья антисоветчики, они и вправду интеллигенты сраные, в настоящей жизни ничего не понимают, и если сию минуту он еще не знает как, то вникнув, наверняка найдет простой способ вытащить друга, такой способ, какой в запудренные мозги интеллигентов и прийти не может. Ведь как они живут: сочинят про жизнь формулу в полстраницы и пыхтят над ней до посинения. Надо бы упростить, и останется там, как оно и есть, что дважды два — четыре. Но тогда чем они будут отличаться, как Илья любит говорить, от гегемонов? Такая уж у них игра в жизни. Это понимать надо.
Короче — в Москву! Сперва в Тарусу, сдать машину. Ему, безотказнику, отказа тоже не будет.
Гнал тачку, будто не свою. Потом бегом на автобус, бегом на электричку. В Москве бегом сложно, толкался, как последний козел. Из автомата позвонил, Наташа ответила спокойно, но ее «хорошо, приходи» — едва ли прозвучало приглашением. Позвонил Илье, тоже повезло. Оказался дома. Но встречаться с Игорем желания не имел, не мог понять, чего от него хотят, и лишь когда услышал откровенно злое: «Тебе чего, до Аркаши плевать?» — буркнул, что приедет.
Ожидал увидеть Наташу несчастной, заплаканной, приготовил слова бодрячковые — не понадобились. Была спокойной, встретила, как всегда, с улыбкой. «Есть хочешь? — спросила. — Тогда кофе?» Квартиру узнал с трудом. Половина книг исчезла, пишущие машинки, бумаги всякие — тоже. Мебель как-то не так… Сидели на кухне. Рассказывала. Оказывается, уже месяц, как забрали. Все к тому шло. За полгода пасти начали — обычный их прием. Сейчас таскают всех знакомых. Ее уже дважды вызывали.
— Чего говорят?
— Там не говорят, там спрашивают.
— А ты чего?
Пожала плечами.
— Я его любовница, с меня какой спрос.
— А его-то видела?
— Не положено, пока следствие. Да и потом не дадут. Я же никто. Если б кололся, тогда другое дело, тогда пожалуйста.
— В чем ему колоться, вредитель, что ли?
Улыбнулась, руку на руку положила.
— Ты, дружок, в это дело не встревай. Квартиру наверняка пасут. Засветишься, всю жизнь попортят. Позвонил зря, на телефоне вот такие уши висят!