− Тараканы у нас уже есть, ты сам знаешь, они с клопами, видимо, дружат. Семьями. Еду делят.
– Тараканы людей не едят, за что я даже начинаю любить их. Кстати, я на твоей кровати сегодня сплю: она у тебя «клопоустойчивая». Или ты сам какой-то отравленный, – сказал я.
– Да пожалуйста! Ты завтракать будешь? – спросил Юра.
– Нет, мне и так тошно.
– Тогда я займу кухню французский учить.
Юра постоянно что-то изучает или строчит на компе эпистолярное наследие, и не как я раз в две недели кропаю в вот этот самый вордовский файл, а упорно, изо дня в день привлекает внимание потомков. То языки долбит, причем, как я понял, каждый день новые, то стихи пишет.
У него на столе постоянно какие-то бумажки с начерканным текстом, ручки, флеш-карты, блокноты. Я что-то читал: полный бред, конечно, но я субъективен, я, наверно, завидую. Он нормальный сосед, у меня будут соседи похуже. Вот только если бы он еще говорил меньше и реже убирался в квартире. Его вечный кипеж меня раздражает.
Немного жаль, но от него я скоро съеду. Решение было принято, как только я узнал про клопов. Ясно ж, что дихлофос им что дробина слону. В переезде есть и вторая радость: у меня, наконец-то, будет отдельная комната. И еще я кину нашу хозяйку Марию на всю не выплаченную мной коммуналку за три недели. Ужасно приятно!
Вчера я уже ходил смотреть свою будущую комнату. Дорого, пятьсот долларов в месяц плюс пятьсот депозита, но от домашних насекомых надо бежать. Квартира находится в полуподвале трехэтажного частного дома с совсем незаметным окном пятьдесят на сорок сантиметров и темно-голубыми стенами. Какой молодец допетрил до такого дизайна? Из мебели только двуспальная койка и тумба под телевизор. В гостиной есть стол, диван и два табурета, там же расположен отсек кухни с занимающим половину прихожей холодильником. Стены картонные.
В моем новом логове будет даже темнее, чем в этом. Тут все окна выходят в мрачный двор-колодец. На работе, я уже говорил, тоже нет окон, и метро в основном идет под землей. Воздух и небо становятся роскошью.
С комнатой мне помогла моя одногруппница по школе английского Лена: ее соседка по подвалу уезжала обратно в Россию, и ей за неделю надо было найти нового съемщика. Или платить полную сумму за квартиру. После осмотра Лена отправила меня пообщаться с хозяином подвальчика.
Хозяина звали Лев. Он был ленинградским евреем, очень дельным, немногословным; своим низким голосом он ронял фразы как блины от штанги на пол. Ему было лет семьдесят, он до сих пор работал инженером в нью-йоркском метро.
− Посмотрели? Понравилось?
– Да, все хорошо.
– А переезжаете почему?
– Стал получать больше. Могу себе позволить собственный угол.
– Я понял. Пятьсот долларов и пятьсот как залог. Никакой своей мебели, матрасов, подушек, – Лев явно был в курсе ситуации с бруклинскими паразитами. – И без алкоголя и вечеринок, здесь спальный район – пенсионеры и дети живут.
– Вот пятьсот, и завтра еще пятьсот, – я вытащил из конверта пять мятых франклинов.
– Тогда welcome, – тяжело выпустил последнюю фразу Лев. – Вот ключ.
После общения я спустился в теперь уже мой домашний подвал с двумя баулами влажных вещей после прачечной. Пришлось все стирать дважды для дезинфекции. Переезд случился быстро. Я просто собрал все манатки, ушел на стирку и домой на Кингс-Хайвей не вернулся. Я так и не знаю, расстроилась ли моя прежняя лендлордша Мария из-за моего тихого отъезда или нет. Надеюсь, расстроилась.
У Лены в дверях стоял большой мужик с солидным мамоном и натягивал черные зимние туфли. Мужик был похож на таксиста. Или на постаревшего растренированного гопника.
– Я Саша, – он протянул большую лохматую руку и улыбнулся. Зубов у него осталось штук десять.
– Марк.
– Ладно, я вечером, Лен, приеду, купи там пельменей, торт какой-нибудь, – сказал Саша и вышел на улицу.
Я пошел раскладываться. С самого начала этим своим переездом я хотел попытаться сбежать из русского Бруклина. Мне уже до сиреневых пятен в глазах надоели мои родные сограждане: грубоватые, быдловатые, работающие за копье и довольные этим или сидящие на «фудстемпах» – талонах на продовольствие – и уверенные, что это на них, лодырях, только и держится Дядюшка Сэм.
Я сыт по самое горло их трепотней про айфоны, дешевые ноутбуки и дорогие машины. Самоуверенные, наглые рожи. Я хотел жить с американцами, но у меня нет кредитной истории и хороших рекомендаций, а им это, блин, так важно. Я готов был жить с мексами, но у них ничего не нашел под аренду.
Сама Лена нормальная, с ней кашу можно сварить. Я знаю ее по своим новым нью-йоркским курсам английского. Ведь я говорил вам: сначала я приехал учить английский в Атланту, а после опустения карманов переехал в Нью-Йорк. Так вот, мы с Леной по утрам вместе протираем штаны на этих самых курсах и ведь даже не учимся, а приходим, так, обсудить новости, у кого как с работой, кто сколько ночей подряд не спал, как стать богатым. Там учатся только бывший соцлагерь и пара японцев. И вся эта карикатура на образование только для того, чтобы свой легальный статус поддерживать. Студенческий. Но, с другой стороны, люди там все были добрые.
Как дальше выяснилось, Лена часто к себе водит таких вот таксистов. Сама она девушка обширная, не толстая, просто крупная, и лаверы у нее ей под стать. Но мне был и плюс в этом: после сеанса прослушивания страстных похрюкиваний и скрипа кровати за тонкими гипсокартонными стенами мне часто перепадало что-нибудь поесть. Те же пельмени, пару раз пицца, пирожные. Меня всегда звали третьим на их «постсексовый» ужин, и как не было противно в очередной раз напяливать на себя лицо питекантропа или человека сильно рабочей профессии, жевать всегда хотелось сильнее.
Нет, меня в моем ресторане кормили. На выбор для персонала готовили пару видов салатов из непонятных растений, толстый бургер и суп. Из всего этого наесться ничем было нельзя, да и через неделю все это надоело до смерти.
Когда Лены не было дома – она работала по ночам официанткой в каком-то дайнере, – я смотрел по нашему общему телеку баскетбол. Нью-Йоркский «Никс» в этом сезоне играл плохо, и я начал болеть за Атланту и Бостон. Не то что прямо болеть, но они хорошо шли поздней ночью после работы под чай с шоколадками.
Я даже что-то делал по дому. Помимо ежедневного выноса мусора, я починил и прочистил нашу сантехнику, тем самым пожизненно получив индульгенцию на общую уборку по дому. Лена в благодарность все взяла на себя.
На работе мне в последнее время стали чаще давать вечерние шифт-смены, так что я успевал посещать свои курсы английского. Я говорил, на курсах был хороший народ, слегка без царя, но с большими амбициями. Учителя там писали книги о нас, русских оболтусах, сбежавших подальше от мамы: это для них была хлебная тема. Студенты слали по почте дешевые телефоны в Россию и Белоруссию на перепродажу и пели в метро. Девушки работали по пятнадцать часов и успевали искать русскоязычных бойфрендов. С американцами им не особо везло: красивых среди них, девушек, было мало. Но со временем и они расходились на рынке отношений.
Пацаны работали меньше, им вообще проще сводить концы с концами: можно быть сильно несвежими, ходить без макияжа и в одних штанах по полгода. Я так отказался от всех мазей после бритья: все равно разницы нет, пена – самая дешевая, главное, чтоб не пахла Советским Союзом, в самой бритве одного лезвия мне более чем хватало, одним шампунем я научился мыть голову, руки, лицо, иногда даже затеять стирку и вымыть посуду. Да, и на туалетную бумагу я трачу мало. Вода есть.
Ровно полгода прошло, как я в США. С июля по декабрь. В Атланту из Москвы я летел с двумя пересадками. Москва – Нью-Йорк, Нью-Йорк – Шарлотт, и, наконец, Атланта. В Шарлотте – это столица Северной Каролины – пересадка получилась долгой: по громкоговорителю сказали, что наш самолет заимел какие-то «broken issues», то есть что-то там поломалось, и надо ждать, пока самолет заменят.
Сидячих мест в Шарлоттском аэропорту было очень мало, зато везде на полу был ковролин. Все сидели прямо на нем. Я тоже. Мой ноутбук к тому времени уже был разряжен, все аэропортные зарядки заняты, и делать было нечего. Я попробовал поиграть в телефон, но гонять змейку на Nokia было очень скучно.
– Boring, hah?[8] – рядом, также на полу сидела девушка. На ней были драные джинсы, у нее были светлые волосы в хвост и очень американское женское лицо. Красивое. С «недотягом» до голливудских стандартов, но красивое.
– Скучно, – умудрился ответить я почти без акцента. Мой английский полгода назад был совсем ржавым. Хотя что-то я, конечно, уже тогда мямлил.
Девушка решила поговорить. То ли ей было совсем-совсем тоскливо, что она готова была терпеть мои языковые выкрутасы, то ли я был экзотичен и любопытен ей. Не знаю. В любом случае она рассказала, что живет в Нью-Йорке, но едет к бабушке/дедушке на Кристмас. На Кристмас тут все куда-то едут по родным. И вот самолет задержали, и делать нечего. Знакомая история. На мое стандартное и отрепетированное: «Я из России, еду английский учить!» – она покивала и сказала что-то типа: «Я бы с тобой английский поучила». Хотя, может, это я дорисовал себе, а она сказала что-то совершенно другое. Потом ее кто-то позвал, она встала с пола и ушла из моего поля зрения.
Самолет новый нам не подгоняли уже час. Пассажиры терпеливо хрустели на ковролине закусками. Я подхватил свой баул и пошел в туалет, причем от усталости или невнимательности завернул в женский. Там, стоя у раковины, одна из пассажирок поправляла колготки. Она зыркнула на меня глазом и начала что-то быстро-быстро мне говорить. Я ничего не понял и задом ломанулся к выходу, споткнулся о входящего в туалет посетителя и присел на попу и руки. Посетитель сзади логично оказался посетительницей. Той самой в драных штанах девушкой. Она подняла бровь, но ничего не сказала. Выйдя из туалета, я сел на свое прежнее место и до самой погрузки в самолет играл в змейку. Эмиграция начиналась с конфуза.