Во второй половине зимы, после Нового года, я почти не работал. Нет, я все так же ходил к десяти или к половине пятого в ресторан, но делать там было почти нечего. После праздников посетители разъехались по теплым краям или просто растратили все свои лишние деньги.
В январе за смену в среднем мы обслуживали всего лишь по сорок клиентов. В чаевых это баксов двадцать пять. Тогда еще многих сократили по профсоюзным причинам, в том числе всех моих тайно любимых работниц: официанток Марию, Стеффани, Джейн, барменов Тиффани и Аннабель, кондитеров, еще много кого.
В эти дни в январе к нам приходило поесть много русских семей. Видимо, в России начались новогодние праздники длиною в жизнь. Я мог их вычислить издалека по одежде и лицам. Нет, все они были нейтрально и со вкусом одеты, ухожены, девушки были чаще очень красивы, женщины сдержанны и милы, мужики без перстней и спортивных штанов под блестящие туфли. Но все равно что-то было такое. Наше. Мои догадки всегда подтверждались, когда они подходили поближе и становилось слышно, на каком языке они говорят.
И так же, как я не люблю жителей русской колонии в Бруклине, беспардонных, медленных, а часто просто тупых, настолько мне нравились наши русские, украинские ресторанные гости. Да, они шумные, когда собираются вместе, не очень привычные к скромности и уважению как себя, так и других. Но это менялось: мои сограждане уже научились снижать голос, когда матерились, оставлять чаевые и не грубить окружающим. Я всегда получал двадцатку сверху за историю своей жизни в Америке во время их трапезы, им было интересно. Они были все бизнесмены и в то же время туристы, заскочившие на несколько дней побродить по Манхэттену, с устроенной жизнью и недостатком в ней сумбура и голода.
Уволили меня из ресторана в конце февраля. В «Плазе» я отработал сто восемнадцать дней с выходными и без перерывов на праздники.
Даже Новый год я встречал на работе. Помню, в двенадцать часов нам раздали по бокалу шампанского и отправили дальше драить столы и таскать коробки со специальной тяжелой новогодней посудой. Посетителей было мало, но они напились и, раздвинув столы, устроили шумные танцы.
Баха, как и обещал, в тот день познакомил меня со своей женой. Она оказалась высушенной пробежками женщиной лет тридцати с длинными темными волосами. Невысокая. В джинсах и майке с мультяшным принтом. Она просто сидела за одной из наших ресторанных стоек и пила «Сан-Пеллегрино». Без еды.
– Это Марк. Это он бумажник мой нашел, представляешь! – Баха вспомнил старое и вновь рассказал жене о той истории потери. Жену звали Дана. Дана слабо растянула губы. Вид у нее был если не измученный, то очень усталый. «Нельзя так много бегать», – подумал я, глядя на ее лицо и руки.
Баха настаивал на совместной фотографии. Он поймал за локоть очкарика Зейна, взял со стола телефон Даны и попросил нас сфотографировать втроем. Зейн со второй попытки попал пальцем в экран для фотографии. Баха улыбался шире всех.
Жилистая Дана допила свою минералку, и Баха потащил ее на экскурсию в наш back of the house – на кухню. Я в это время убирал со столов последних посетителей.
Минут через тридцать все разошлись, официанты сделали punch out – на кассовом компе завершили свой рабочий день – и пошли по домам. Я был дежурным: все должен был протереть, выбросить мусор и поставить стулья на стойки. Стандартная операция. Зейн приглушил свет в ресторане, махнул мне рукой, мол, сам все закончишь, и закрылся в менеджерской каморке считать дневную выручку. Менеджеры всегда уходили последними.
Я набрал себе ковш с водой и моющим средством, налил чаю и пошел тереть ресторан. Из кухонного туалета вышла Дана и огляделась по сторонам. Она заметила меня и пошла навстречу. Я думал, она давным-давно ушла с Бахой домой. Оказалось, что нет.
– Все уже ушли? – спросила она, подойдя по коридору ближе.
– Да. Я думал, вы ушли с Бахой домой.
– Он ушел домой, да, – она хмыкнула и села на один из стульев. – Можно? – спросила Дана, и я кивнул. У нее был очень правильный акцент. Кажется, такой называют бостонским. Ньюйоркцы говорят чуть иначе.
Минут пять она сидела молча. Я тем временем протер все столы, слил мыльную воду из ковша и принялся опустошать мусорные урны в зале ресторана. Их было три, все доверху набитые салфетками. При вытаскивании мешка обычно все салфетки рассыпались, и выглядело это так, как будто в ресторане через метровую дырку в крыше выпал снег.
– А где ты живешь? Далеко ехать после работы? – спросила Дана.
Она, честно, меня смущала. Я не вполне понимал, почему она тут сидит, где ее палестинский белозубый муж и зачем ей, вообще, этот стандартный small talk со мной.
– Шипсхед-Бей, – ответил я.
Шипсхед-Бей, или Залив овечьей головы, – дальний район в Бруклине, прямо перед Брайтон-Бич. Именно там моя подвальная комната и находится.
– Бруклин. Я жила в Бруклине. Сейчас в Верхнем Манхэттене, за Гарлемом. Тихо, спокойно и бегать удобно в парке.
– Бегать, – сказал я. – И правда. Баха говорил, вы вроде тоже в Бруклине живете. Уильямсбург или что-то такое?
– Да, Баха там и живет. А я в Верхнем Манхэттене, – Дана на мгновение подняла брови и добавила, – мне так до работы ближе.
Картинка с Бахой сложилась. Помните Манвела? За деньги он женился и получил статус жителя. Вот то же самое. Баха платит Дане, и та за него вписывается. Хотя все это и странно. Я иначе представлял себе продавщиц двух своих «замужних» лет. Толстые страшные бабы. За тридцать. Белые. Черным Департамент иммиграции вряд ли поверит. Бедные, живут в праджектах на пособие. Праджекты – это соцжилье для тех, кто концы не сводит с концами. Такие хрущевки на американский лад. Дана при всей ее «потасканности» вряд ли живет на пособие. У нее белые ровные зубы. Это стоит денег. Тут это, вообще, показатель.
– Шипсхед-Бей – это потому, что залив похож на овечью голову? – продолжила она. Дана поняла, что я все уяснил и обсуждать Баху не надо. Он и фотку совместную явно сделал, чтобы в местную ФМС показать.
– Мне говорили, что овечья голова – это рыба такая, в заливе водится. Из-за нее залив так и назвали, – это была очень сложная для моего английского фраза, но я справился. Дана поняла.
– Ясно. У меня отец – рыбак, спрошу, если не забуду.
Следующей задачей после протирания столов и расстановки на них стульев было мытье металлических кувшинов для воды. Кувшинов всего десять. В каждый влезает литра по четыре воды. Меня поначалу в нашем ресторане удивляло, что воду набирают для посетителей прямо из-под крана. Неужели она такая хорошая? В Нью-Йорке-то, где даже перед резиденцией мэра китайцы и черные постоянно разводят вонючий срач?
Мне сильно надоело сидение со мной этой «Бахиной суженой», мне хотелось домой, одному, в метро с коробкой суши или сэндвичем и плеером в ушах. Ей явно чего-то было надо, но она не решалась спросить. Помыв кувшины и набравшись смелости, я пошел в атаку:
− Могу я помочь? – я задал этот вопрос с такой, знаете, интонацией «чего тебе надо?». Сработало.
– Баха сказал, что сможешь, – ответила Дана. – Интервью в Департаменте иммиграции через две недели, а мы все еще собираем доказательства нашей «любви». В прошлый раз, помимо всяких официальных бумажек, они просили фотографии с друзьями. Короче, доказательства того, что мы вместе, общаемся там, социально активные. Пока ничего такого у нас нет. В смысле фотки нашего совместного проживания есть: типа у дома там стоим, обнимаемся, кофе в постель, но вместе с друзьями где-то – нет. И Баха мне все еще должен десять тысяч. А мне нужны эти десять тысяч.
– А при чем тут я? – спросил я.
– Мы в эти выходные едем в апстейт[9], Вермонт или Нью-Гемпшир, не знаю еще. С моей стороны едет подруга, и нам нужен молодой человек. Цель – фотки на совместном выезде. Понятно, может, через неделю это совсем не понадобится, а может, и спросят. Если отказ в грин-карте, то я останусь без этой десятки долларов. Такая история. Поедешь?
– Я? Как друг твоей подруги?
– Ее зовут Диана, – ответила она.
«Дайана», – на английский манер проговорил я про себя имя. По-любому страшная, как динозавр.
– Я работаю в субботу, – сказал я. – Уже стою в расписании.
– Call sick, – ответила Дана.
Заболей то есть.
– А жить где там? И почему я?
– Ну снимем что-нибудь. Поверь, я тоже не радуюсь. Но еще пару недель потерпеть. А ты, да не почему: просто Баха сказал, что ты согласишься.
Вот так вот. Сказал, что соглашусь.
– Ладно, поехали.
Я добрался домой и на следующее утро затеял стирку. Первого января. Когда я еще жил с Юрой и бабкой Марией, стирка у нас была в подвале: спускаешься с мешком грязного белья, засовываешь все в огромную стиральную машину и ждешь минут двадцать. Потом все это постиранное дело достаешь из стиралки и перекладываешь в сушилку. Еще минут двадцать. Можно, конечно, уйти, но тогда придет какой-нибудь шустрый жилец нашего дома со своими портянками, выкинет твое барахло на пол, и считай, что стирать надо заново. Лучше ждать. В подвале есть стулья и разбросаны кучи журналов.
Еще один выходной «на полдня». Из планов: посидеть-поглазеть в кафе, качалка и магазин.
Так вот, уволили меня в конце февраля. Подошел менеджер Зейн, хлопнул по плечу и сказал, что мне пора. После Зейна слышавший нас бармен Патрик сообщил, что ему на его вторую работу требуются басбои. Если я готов, он поспособствует моему устройству. Я горячо поблагодарил и ответил, что соображу в течение пары дней.
Потом я сходил пожать руку нашему главному – Брайану, не знаю зачем, тот еще был прощелыга. Что забавно: его видимой работой было только обедать с ВИПами и жрать от пуза у себя в кабинете. За это его не любили.
От Брайана я вернулся сначала на кухню, затем вышел в зал, собрал похлопывания по плечу с мойщиков и басбоев, с парой официантов обменялся имейлами. У поваров-мексов было много работы, и я не стал их собой отвлекать. Да и вряд ли у них были имейлы.