«Ту-ту-ту-ту-у! Ту-ту-ту-ту-у! Ту-ту-ту-ту-у! Ту-ту-ту-ту-у!» — монотонно выстукивают колеса мотив, своей бесконечной дорожной песни.
Чаще стали появляться обжитые места.
Большие и маленькие деревни с обязательными прямоугольниками огородов, курами во двориках, собаками, яростно дергающимися на цепях, детьми, приветливо машущими поезду — нам, значит, — и взрослыми, копошащимися на своих маленьких огородиках. Многие, оторвавшись от работы, провожают нас тревожным, внимательным взглядом. Да не переживайте вы, родные, не на войну едем! «Ра-асцвета-али, яблони и гру-уши, — вдруг громко начинает петь соседнее с нами купе. — Па-аплыли-и туманы над рекой, — шутливо и задиристо подхватывает весь вагон.
Выходила на берег Катюша,
На высокий, на берег крутой…
Поём громко, дружно, весело, от всей души. Нам хорошо. Нас много. Мы молоды. Мы — сила. Мы — защитники Родины! Да, да, да! Защитники всех этих городов и сел, заводов и фабрик, полей и рощ, стариков и детей. Всех! Эх, скорее бы приехать! Хочется наконец ощутить себя в этой единой и могучей махине — армии. Я такой же, как все они: сильный, мужественный, умелый. Обязательно с автоматом. Чуть свысока, снисходительно, как наши сержанты-сопровождающие, отвечаю на вопросы всяких разных гражданских лиц: «Да нет, вс хорошо. Как идет служба? Нормально идет служба, как положено!»
Распрягайте, хлопцы, коней,
Тай лягайте спо-очивать,
А я выйду в сад зеленый,
Тай крениченьку копа-ать…
Дружно поёт весь вагон.
Уже нет такой жары и духоты в вагоне. Хотя окна и двери закрыты, но днем не жарко, а ночью даже прохладно. Видимо сказывается наше быстрое продвижение на Восток, к зиме. Да и наша хитрая одежонка не греет, даже наоборот, от множества её дырявых мест тело еще быстрее замерзает.
Два офицера, три сержанта и один ефрейтор, сопровождающие нас в вагоне, всю дорогу находились в центре общего внимания. Офицеры были из действующих частей, не военкоматовские. И наши офицеры, и те, в других вагонах, всегда свежевыбриты, подтянуты, всегда начищены, всегда с ровной белой ниточкой подворотничка, туго перетянуты офицерским ремнем и с обязательной планшеткой. Все их звездочки, какие-то специальные армейские нагрудные значки, эмблемы на погонах, кокарды на фуражках, пряжки со звездой, все пуговицы — всё сверкая блестит, сияет золотом. Сапоги их начищены аж до зеркального блеска — смотреться можно. Гимнастерка расправлена, галифе со стрелочкой. Кстати, и где здесь в вагоне можно так нагладиться, удивлялись меж собой пацаны, да и когда? Они же все время с нами. И ложились спать они позже нас и вставали гораздо раньше. По крайней мере, когда мы просыпались — они уже блестели, как тот надраенный медный пятак… вернее, как для парада. Еще от них всегда освежающе вкусно, очень приятно пахло «Тройным одеколоном». О-о!.. У отца такой же был. Какой это шик-карный запах, люди, скажу я вам, как-кой «вкусный» одеколон! — настоящий мужской. Я тоже потом таким буду одеколониться, да!
Наши теперь офицеры сильно отличались от тех, мятых и бледных, военкоматовских. Те были вялые, какие-то серые, пресные, что ли. А в этих была сила, чувствовалась мужская основательность, боевитость, мужественность, пружина. Наши так вообще были лучше всех других офицеров. Всегда веселы, разговорчивы, в наших разборках справедливы. Подробно отвечают практически на все вопросы об армейской жизни. Кроме одного — в каких войсках будем служить? Тут они упорно отвечают: «в разных…», «распределять вас будут на месте…», «едем мы на Дальний Восток, а там мест мно-ого», — при этом, переглядываясь, чему-то загадочно смеются. Этот смех немного сбивал с толку. Он был с каким-то не понятным для нас подтекстом. Настораживал — что это они имеют в виду? За ухмылкой была спрятана какая-то военная тайна, видели мы, это точно. Ладно, с этим потом, понимающе переглядывались мы, не пацаны, разберемся. А то, что едем на Дальний Восток, это мы и без них уже давно знали. Нам об этом сержанты еще в первый день сказали. Тут никакой тайны, тут понятно. Хотя, откровенно сказать, сплошной мрак…
Такими же крепкими, ладными и подтянутыми были наши сопровождающие младшие командиры. Все они очень хорошие ребята. Сержанты вообще, оказывается, «старики», прослужили два года, а ефрейтор — уже один год. Но они ничего, всегда спокойные, уверенные, спортивные. Много знают, многое умеют и совсем не задаются. И армейский язык у них какой-то свой, особенный, очень деловой: «Товарищ капитан, разрешите обратиться?» «Есть!» «Так точно!» «Разрешите выполнять?» «Никак нет…» «По вашему приказанию прибыл…» Здорово! Мне все у них нравится.
Проехали уже и Омск, и Новосибирск, и Красноярск…
Заканчивался пятый день пути.
Поздний вечер. Скоро уже и угомонится народ. Заснут пацаны, калачами на голых полках свернувшись, безуспешно натягивая на себя свою дырявистую одежонку. Холодно уже. К утру уже и замерзают.
Неожиданно за окнами замелькали яркие огни, высветлив весь поезд словно днем. Какой-то большой город. «Пацаны, что это за город, кто знает? — Прильнув к окнам переспрашиваем друг у друга. — Ух, ты, большой какой-то. Как называется, а?» Мимо проплыл железнодорожный вокзал со светящейся вывеской «Иркутск». Люди, тележки, киоск «Союзпечать», туалет… Понятно, уже Иркутск.
А-а-а, так это же…
— Пацаны, — я аж подпрыгнул, до меня дошло какой город проезжаем, — здесь живут мои дядя, тетя, двоюродный брат. Надо им как-то сказать, сообщить, что я здесь! Они обрадуются, обязательно прибегут. Домашнюю еду, пирожки, сигареты и еще чего-нибудь принесут! Как же им сообщить, а? Можно, конечно, сбегать. Я успею.
Весь вагон с восторгом и энтузиазмом воспринимает мою идею о пирожках и другой какой домашней еде, и все дружно наваливаются на офицера:
— Товарищ капитан, разрешите? — прошу я офицера. — Можно сбегать, а?
— Конечно, пусть слетает, — поддерживают ребята.
— Тут рядом, я здесь все знаю, — убеждаю я.
Ребята вразнобой, но дружно, громко, даже агрессивно, поддерживают меня, наседают на капитана: «Та-ащ капитан! Ну, разреши-ите ему? Он бы-ыстро. Пирожки же! Знаете, как его тетя их вку-усно гото-овит? О-о!..»
— И сигареты кончились… курить нечего.
— Да вы же не знаете, та-ащ капитан, как он бегает. Он же чемпион по бегу. Да, Пашка, ты же чемпион, да? — подмигивают мне, мол, подтверди. У нас в школе, например, такие приёмы запросто проходили…
— Не ве-ерите? Вы не ве-ерите?! Ну пусть тогда с ним сержант слетает, а?
— Да не убежит он никуда, та-ащ капитан, во, бля буду, зуб даём!
— И вещи его здесь… И мы.
Капитан уши заткнул, только улыбается и молча крутит головой — нет, нет, и нет. Не могу, не имею права. Конечно, всё без толку. Так и промотылялись мы, как голодные обезьяны в клетке от окна к окну, пока стояли все эти тридцать, или сколько там минут. Этот, трус капитан так сильно упал в наших глазах в этом Иркутске, что лучше бы мы этот город и не проезжали вовсе. Смертельно обидел весь вагон. И пока мы вот так нервничали, да переживали — ах, капитан, ох, капитан, ну, капитан! — поезд, коротко гуднув, тронулся с места. Всё! Мы уже поехали.
До свиданья, родственники, до свидания, пирожки, до свидания, домашние радости! Ну, бли-ин… в смысле, капитан!..
3. Первое лирическое отступление. Люба
Всё, забудьте про пирожки, успокойтесь. Уже проехали тот Иркутск, проехали. Можно ложиться спать, как говорится, не солоно хлебавши.
Лежу на второй полке. Ворочаюсь на голой, скользкой и холодной её плоскости, мечтаю об одеяле. Заметил, о двух одеялах мечтать лучше, приятнее — на душе становится заметно теплее. Точно! А от нее, от души, как от лампы тепло идет, распространяется вроде и дальше. Неужели это так?! Боюсь даже поверить в это. Если так, проблема с обогревом, считай, у меня решена. Ой, здорово бы… Мысленно сосредоточился, проверяю состояние периферии в дальних её точках: доходит ли тепло, согревает ли?.. Нет ещё. Пожалуй, что нужно увеличить теплоподачу. Напрягся, мечтаю уже о трех одеялах, четырех… Так…так… Нет, чувствую, не доходит, скорее, наоборот, там почему-то обратный эффект. Ноги и руки уже замерзают. Длинный я наверное, для такой теории. И ребята все, смотрю, на полках свернулись в клубки, так меньше тепла на доставку расходуется. Железный закон сохранения тепла, закон самосохранения. Чем меньше площадь, тем меньше расход, — чем меньше расход тем мне сейчас лучше, резюмирую я, подтягивая колени к подбородку. Действительно так теплее. Но теория теорией, а чем-нибудь укрыться, все же вовсе бы не мешало. А чем? Как не крути вокруг головой, нечем. Кругом голяк, голые полки, полуголые новобранцы, полуголый вагон, голый, холодный поезд, холодная темная ночь за окном. Бр-р!
Пацаны уже шмыгают носами…
Нечего тут слушать, одергиваю себя, надо скорее уснуть… Что там у нас на пути, какая там дальше станция? А следующей должна быть… Что? Могоча, — откуда-то из памяти всплывает яркое и, почему-то, тревожное название! Да, наверное, Могоча.
Так это ж Могоча?!
Ох, как вдруг сердце встрепенулось и забилось, как перехватило дыхание, как все перевернулось и всколыхнулось в памяти чувств, памяти образов, как навалилась тоска… Ведь это… Да-да, точно, точно, Могоча. Могоча! Та самая, моя родная и милая Могоча! Как горячи и больны ещё, оказывается, мои сладостно-горькие воспоминания. Мого-оча!..
Могоча, в общем-то, обыкновенная узловая железнодорожная станция. Здесь меняются поездные бригады. Я это хорошо знаю потому, что в Могоче я когда-то жил. Правда, жил в интернате, и только одну осень, и одну зиму. Но какую осень! Какую зиму! Это были лучшие осень и зима в моей жизни. Там, в Могоче, жила моя первая и самая нежная моя любовь — Люба Вотинцева.
О Могоче сами могочинцы, как бы хвастаясь, восторженно говорят: «Бог создал Сочи, а черт — Могочу!» Я, например, в Сочи никогда не был, не знаю этот город, и ничего о нём не могу сказать. Но Могочу знаю. Восторженно хвастаясь отличительной особенностью своего города, могочинцы имеют ввиду зимние холода. Попросту говоря, дикую стужу. Это точно. Там действительно зимой такие жуткие холода, что просто конец света! Копец! Воробьи, и вся летающая живность мгновенно дохнет на первой же минуте полета, на половине воробьиного «чири-ка!». Погода зимой совсем не «лётная», кроме людей и, естественно, собак. О собаках скажу чуть позже, а о людях сразу. Люди, особенно детское население, зимой на улицу выходят редко, и только по большой нужде, — в школу там, в детсад, в кино, в Дом пионеров… Обязательно в валенках и жутко укутавшись с ног до головы во всё теплое. Не иначе. Приходят детки в пункт назначения почти всегда с подмороженными носами, щеками, замерзшими конечностями, — никакая одежда не спасает. Такие вот, злые природные условия там заведены. Всё против человека, особенно, против молодого — это я уже про себя.