А вы могли прослеживать все это? Вы знали, что такое происходило?
Мы знали, что встреча происходит, и знали, что Косыгин изменил маршрут полета. Мы не знали, о чем думали китайцы, потому что у нас не было контактов с ними. Мы полагали, что в целом ситуация могла бы завершиться взрывом. Но мы не знали наверняка. Мы не видели ультимативной части этого дела, что также не произошло.
В любом случае Китай и мы согласились на пакистанский канал. В то время Пакистан передал первое послание от китайцев нам, а затем в общей сложности в течение двух лет по пакистанскому каналу было передано целых пять сообщений.
В публичных обсуждениях это часто описывается как диалог между Чжоу Эньлаем и мной. Я занимался этим в плане подготовки проекта ответов. Но китайцы имели дело не со мной. Они имели дело с Никсоном.
Китайские сообщения были сделаны в виде рукописных текстов и поступали через посредника из Пекина в Исламабад, а затем переправлялись в Вашингтон.
Пакистанский посол в Вашингтоне вручал их в кабинете Генри.
Так, нужна была примерно неделя для доставки каждого сообщения. Мы отвечали отпечатанными на машинке сообщениями на бумаге, на которой не было никаких водяных знаков.
Так что вы могли бы отрицать их авторство.
Да. Итак, требовались недели для каждого обмена, и он с каждой стороны представлял собой текст из не более четырех или пяти предложений. Поэтому каждый обмен в своем роде был очень ценным. Каждый обмен был своего рода маневром. Он начался с китайского выражения о том, что они готовы вести диалог, но только о Тайване. Мы информировали их и говорили: «Когда мы ведем диалог, каждая сторона должна иметь возможность представить свою тему. Мы готовы говорить по повестке дня, в которую каждая сторона может внести свой вклад».
Так что постепенно китайцы согласились принять открытую повестку дня.
Это было достижение само по себе, потому что в течение многих лет они говорили, что не будут вести с нами переговоры никоим образом, до тех пор пока мы не решим сначала тайваньский вопрос.
В Женеве и Варшаве прошло 136 заседаний, которые все закончились ничем из-за этого вопроса: Соединенные Штаты требуют, чтобы Китай заявил, что он решит проблему мирным путем. Китайцы требовали, чтобы мы согласились с принципами возвращения Тайваня Китаю и что должен быть только один Китай. Поскольку ни одна сторона не была готова согласиться на условие другой стороны, эти встречи проходили совершенно безрезультатно, и Уинстон совершенно прав. Так что установление диалога было очень важно.
Вы знали, что в то время значила эта китайская уступка в отношении согласия на открытую повестку дня?
Да. Фактически президент и д-р Киссинджер не дали бы согласие на поездку в Китай любого эмиссара, если бы не было ясно, что повестка дня выйдет далеко за рамки Тайваня, что со всей очевидностью давало понять, что китайцы могли бы согласиться отложить решение тайваньского вопроса на отдаленное будущее. У них были иные мотивировки, типа поисков баланса против русских и выхода из изоляции.
Позвольте мне рассказать о наших собственных организационных проблемах. Предыдущая инициатива через Польшу завершилась тем, что китайский посол в Польше появился в американском посольстве для диалога. Фактически прошло две или три встречи, продемонстрировавшие разницу в бюрократическом подходе. Это был полуоткрытый процесс, и для каждой встречи бюрократический аппарат готовил большой документ по вопросам, которые подлежали обсуждению. Я забыл их… 10 или 15 пунктов. По каждому заседанию бюрократический аппарат хотел информировать более 20 конгрессменов и энное количество иностранных правительств.
Поэтому Никсон сказал: «Они собираются убить это дитя еще до его рождения!» И пока мы размышляли об этом, случился Камбоджийский кризис весной 1970 года, в знак протеста против которого китайцы отменили запланированную встречу. После этого мы никогда не обращались больше к этому каналу.
В то же время вы готовили свой канал по линии Белого дома?
Нет. Первые месяцы переговоров велись в Варшаве. Когда встреча в апреле 1970 года была отменена китайцами, тогда мы установили канал по линии Белого дома. Первые попытки открытия были таковыми, как я описывал их. Когда они привели к диалогу в Польше, это проходило по нормальному госдеповскому каналу. Когда он застопорился, мы вернулись к одному только каналу через Белый дом.
Итак, каким образом вы пришли к идее относительно вашей секретной поездки в Китай в июле 1971 года?
Это проходило по линии канала через Белый дом. Необходимо рассмотреть еще одну вещь. Никто в бюрократическом аппарате не стремился подключаться к переговорам с Китаем, потому что они были в ужасе от реакции со стороны конгресса и они были в ужасе от реакции средств массовой информации. И дело не в том, что СМИ будут настроены враждебно, а в том, что они заставят их давать слишком много объяснений. А посему, как только канал в Польше застопорился, я не припомню ни одного случая, чтобы Государственный департамент обратился вновь к нам и сказал: «Надо ли нам снова попытаться вернуться к китайцам?» Они, как представляется, были просто счастливы, что активность на какое-то время спала.
И, как мы уже обсудили, некоторые из их специалистов по России были обеспокоены тем, что эти заходы могли бы навредить отношениям с Москвой.
Точно. Это очень важный момент. Когда стал разрабатываться этот канал, эксперты в Государственном департаменте, особенно специалисты по России, представили последствия для китайско-советских отношений, и два из них – Ч. Болен и Л. Томпсон – запросились к президенту, чтобы предупредить его о том, что если он станет проводить эту политику и если он добьется успеха, а, как они полагали, он мог бы этого добиться, то это привело бы к войне, потому что Россия не приняла бы это.
То есть вы и Никсон понимали, что установление отношений с Китаем не привело бы к нанесению ущерба вашим отношениям с Советским Союзом, а на самом деле могло бы их улучшить?
Мы этого совершенно не понимали в самом начале. Мы полагали, что Кеннан, Болен и другие вполне могли оказаться правы.
Но существовал ряд принципов, в которые мы верили. Один из них Уинстон уже до этого упоминал. Во-первых, мы не хотели, чтобы Россия была единственным выразителем мнения коммунистического мира; мы хотели расколоть его. Во-вторых, мы хотели заняться осуществлением инициативы, которая показывала, что у нас имеется глобальное видение, а не просто региональный взгляд на Вьетнам. В-третьих, мы считали, что мы могли бы, если бы это сработало, уравновесить Китай против России. И мы полагали, что эти цели были настолько важны, что Никсон был готов рискнуть, вызвав недовольство со стороны Советов. Мы не знали, как Советский Союз прореагирует.
Никсон делал то, что он всегда делает в подобных ситуациях. Он был готов пойти на риск. Он сказал, что поступит вопреки предупреждениям тех послов, потому что, по его мнению, мы не могли ставить себя в положение, в котором Советский Союз мог бы контролировать коммунистический мир, прибегая к угрозе оккупации стран того мира. В силу этого летом 1969 года, когда была угроза китайско-советской войны, мы сделали то, что никто не ожидал. Мы сделали официальные заявления, которые давали понять, что, если случится война, мы можем проявить сочувствие жертве нападения, даже если не имеем с ней дипломатических отношений.
И, конечно, в нашем окружении в том числе.
И в том числе в нашем окружении.
Не то чтобы вы переждали этот момент, а именно то, что вы на самом деле потенциально помогли бы китайцам?
Это послало сигнал как в Китай, на той стадии, на которой мы с ними находились, а также в Россию. Так что это было очень полезно. Мне показалось, одним последним преимуществом открытия, как оказалось, было то, что мы даже знали тогда, что, каков бы ни был исход войны во Вьетнаме, он был бы двойственным и отнюдь не в духе победы типа победы во Второй мировой войне. Так, впечатляющее открытие для четверти населения мира могло бы облегчить американскому народу болезненный уход из Вьетнама и заинтересовать его предстоящими перспективами. Это также помогло бы снять зашоренность с нашей дипломатии и показать миру, что мы не парализованы от этой войны.
Правильно.
Вы имели хоть какое-то представление, когда отправились в Китай, а затем когда Никсон поехал в Китай, о том, что все это произведет такое глубокое впечатление?
Да. Мы знали, что это были одни из самых значительных событий. Но когда я отправился в секретную поездку в Китай, у нас и мысли не было о том, что конкретно ожидает нас, потому что все, что мы согласовали, было лишь то, что каждая сторона представит свою точку зрения.
Когда вы старались установить отношения с китайцами на ранних стадиях, которые вы только что описали, что происходило в американо-советских отношениях?
Политика Никсона состояла в том, чтобы поддерживать отношения с обеими странами, на самом деле мы планировали проведение двух встреч на высшем уровне. Каждую с каждой из них. Фактически изначально мы предпочли бы первой русскую встречу в верхах, и мы начали заниматься этим вопросом с Россией, которая, конечно, не знала о том, что мы планируем и китайскую встречу на высшем уровне. Советы полагали, что они смогут использовать явное желание Никсона организовать московский саммит и шантажировать нас, требуя от нас каких-то уступок в их переговорах с Германией, в признании послевоенных границ Германии.
Мы все это изменили, увязав саммит с берлинскими переговорами. Во всяком случае, когда стало очевидно, что Советы пытаются использовать саммит, чтобы вымогать больше, чем мы готовы дать, мы весь упор перенесли на проведение первой китайской встречи на высшем уровне.
Мы даже предложили русским провести первой встречу в верхах с ними в очередной раз, когда мы двигались в направлении Китая, а они отклонили это предложение. Тогда мы отправились в Китай.