— Каждый выбирает свое, — сказал Атту.
Солнце упало в воду, а трое охотников так ничего и не поймали.
— Агугум бережет от нас зверя, — сказал первый.
— Да что зверь! Домой бы живыми вернуться! — сказал второй.
— Э, нет! Может, Агугум зверя и бережет, а только я свою добычу не упущу! — сказал третий.
Зверя они не поймали, зато выловили ночную бессонную рыбу. Большая, с голубой чешуей, с четырьмя плавниками, больше похожими на лапы, и черными хитрыми глазами — такими хитрыми, что, казалось, либо ты победишь эту рыбину, либо она одурачит тебя и оставит ни с чем. Первый охотник положил добычу в свой каяк:
— Так надежнее. Я буду следить, чтобы с такой редкой добычей ничего не случилось.
К ночи они оказались у маленького острова.
— Здесь и заночуем, — сказал первый.
— А утром обратно. В этот раз океан против нас, — сказал второй.
Третий что-то подумал, но ничего не сказал.
Утром, когда солнце вынырнуло из воды, первый охотник обнаружил, что от рыбы в голубой чешуе остались туловище и хвост, а голову кто-то съел: одни кости белеют.
— Кто ночью забрался в мой каяк? Кто съел рыбью голову? — возмутился охотник.
Но те, двое, только пожали плечами.
Однако надо было отправляться в путь — к своему берегу. Они радовались, что скоро, наконец, будут дома, расскажут про свое путешествие, покажут необычную рыбу — хоть и без головы, а необычную. Но не все получилось так, как задумали охотники. К закату северный ветер отнес их каяки еще дальше — к большому Острову, похожему на кита. Снова пришлось им дожидаться утра в незнакомом месте. На этот раз второй охотник взял рыбу в голубой чешуе себе:
— Я теперь послежу за добычей! От вас никакого толку!
На рассвете второй охотник обнаружил, что от рыбы в голубой чешуе остался только хвост:
— Кто украл мою рыбину? Кто съел ее по самый хвост? — разозлился он.
Но те, двое, только пожали плечами.
В тот день северный ветер стал еще сильнее, и охотники решили переждать бурю на большом Острове. Там они и расположились на ночлег.
Но первый охотник втайне от всех только делал вид, что спал. И правый глаз его следил за всем.
Но второй охотник втайне от всех только делал вид, что спал. И левый глаз его следил за всем.
Третий охотник тоже не спал.
К рассвету, когда буря утихла, они узнали тайну исчезновения рыбы.
— Я тебе! — закричал первый охотник и схватил плавун.
— Ну-ка положи нашу рыбу! — закричал второй.
Так они разозлились на третьего, что сломали его каяк, а сами уплыли — подальше от него — поближе к дому. А на прощание кинули ему косточки рыбы в голубой чешуе:
— На вот! — крикнул первый.
— Вот тебе! — крикнул второй.
Их каяки быстро скрылись в тумане, а охотник остался один с рыбьим скелетом на незнакомом пустом Острове.
— Я просто хотел есть! Я был голодный! — охотник бежал по берегу и махал руками. Но ему никто не ответил.
«Что же мне теперь делать?» — подумал он, сел на песок и посмотрел на небо. И ничего не увидел, потому что небо было в тумане. «Хоть бы зверь какой-то пробежал». Но ничем не мог Остров порадовать своего гостя: на нем тогда не обитали ни люди, ни животные.
Долго сидел охотник, перебирал рыбьи кости, пока не решил их зарыть: «Красивая была рыба. Нельзя ее так оставить, а то морской тоён навсегда отвадит от меня охотничью удачу. И я больше ничего не поймаю и буду голодать».
Он зарыл рыбьи кости, присыпал песком и пошел собирать сухую траву и плавун, чтобы сделать дом. День за днем он собирал плавун и строил свое подземное жилище — «улягамах». Солнце ныряло в океан и выныривало обратно, месяц сменял луну, и луна сменяла месяц, и шел дождь, и выпал снег. А охотник все жил на Острове: ловил рыбу, а от непогоды прятался в теплом подземелье. Эта зима показалась ему самой долгой из всех прожитых зим. Он вспоминал свой дом и представлял, как вся деревня веселится на празднике зимы, как под удары бубна по лестнице из рыбьих пузырей пытаются пройти отчаянные смельчаки. «Я бы, конечно, прошел. В этот раз точно бы прошел», — подумал он. «Но где я, а где лестница…». Так тянулась зима. Тянулась, тянулась и однажды закончилась.
Снег растаял, и охотник пришел на берег, на то самое место, где он похоронил рыбу в голубой чешуе. «Ну здравствуй, рыба! — сказал он. — Ты там одна лежишь, и я тут один. А зима уже все. Нет больше зимы, рыба».
Вдруг он увидел, как песок на рыбьей могиле зашевелился, и из него показался коготь, а потом и лапа — вся в голубой шерсти. За лапой вылезла другая когтистая лапа, они разрыли песок, и охотник увидел голову зверя — ушастого и усатого.
— Ты кто такой? — спросил охотник.
— Я — Акчинук-голубая-шерсть, — ответил зверь. — Я из рыбы пророс. Вытащи меня целиком.
Охотник вытащил Акчинука, поставил на землю. Акчинук отряхивается, шевелит ушами.
— Я еще не умею ходить. Научи меня.
Делать нечего, встал охотник на четвереньки и принялся учить Акчинука ходить — нога за ногой, лапа за лапой. Так прошли они по берегу до дома охотника и обратно. «Ну что же, что не человек, — подумал охотник. — Все равно я уже не один».
Акчинук оказался хитрым зверем — все время таскал еду у охотника, но зато и никуда далеко от него не уходил. Охотник привык к такому характеру Акчинука и стал прятать свою еду подальше. Но для хитрого зверя в голубой шерсти всегда оставлял кусочек.
Второй сон. Лазоревая Луна
Сейчас об этом уже никто не помнит, но спросите хотя бы у Острова, и он вам наверняка скажет: «Да-да, было дело, жили на небе две луны, две неразлучные сестры — Желтая и Лазоревая».
Желтая — постарше, поразумнее, а младшая — так, перекати-небо: то у звезд засидится в каком-нибудь созвездии, то найдет тучу почернее, пожирнее, спрячется за нее — и ищет ее сестра по всему небосводу: «Ээээээй! Лазоревая Лунааа!»
Так и жили они: младшая веселилась, старшая помогала солнцу землю по ночам освещать. И так дожили бы они до наших дней…
Но однажды Акчинук-голубая шерсть увидел в океане отражение Лазоревой Луны. И влюбился. Что ни ночь, стал Акчинук звать Луну:
«Пойдем, — говорит, — в мою нору, смотреть на подземелье».
«Пойдем, — говорит, — прятаться в белых цветах, высокой траве и лаять на бакланов».
«Пойдем, — говорит, — нырять в туман и махать хвостами».
Лазоревая Луна долго делала вид, что даже и не слышит, как Акчинук-голубая шерсть зовет ее ночи напролет. Но на самом деле ей было интересно, что это за зверь такой, не похожий ни на одну звезду, ни на одну планету. Однажды она, не в силах сдерживать свое лунное любопытство, сказала ему:
«Ну ладно, так и быть. Увидимся. Только ты должен сложить из камней высокую-высокую арку, такую, чтобы сквозь нее было видно весь океан. Ночью пройдешь через эту арку, превратишься в звезду. А я сама найду тебя на небе».
Акчинук лишился всякого покоя и сна, днем он таскал камни со всего Острова, а ночью складывал из них высокую-высокую арку — так хотелось ему поскорее встретиться на небе с Лазоревой Луной.
Под дождем мокла его голубая шерсть, на ветру взъерошивалась она, на солнце становилась совсем светлой. Ничто не могло остановить влюбленного Акчинука: в любую погоду, позабыв дорогу в свою нору, он строил, строил и строил…
В одну из ночей забрался Акчинук на самую вершину своей арки, встал на задние лапы, передние поднял к небу:
«Вот, Лазоревая Луна! Посмотри, какую арку я сделал — точно, как ты просила. Весь океан виден сквозь нее!»
Лазоревая Луна открыла глаз, потом другой. Выползла из-за тучи, вся сонная, сияет:
«Красивая, — говорит, — арка получилась. Пройди сквозь нее. Увидимся».
Акчинук прошел сквозь арку, превратился в звезду. Висит в небе, ждет Лазоревую Луну. Приплыла к нему Луна в своем кораблике: «Здравствуй, Акчинук-голубая шерсть!»
И потом много-много раз так было: проходил Акчинук через арку, становился звездой, и приплывала к нему Луна, и он ударял в ладони, бил в бубен, а Луна пела: «Х’ииии! Х’аааа!», и танцевала чачкух. А потом они долго-долго смотрели с неба на Остров, и Акчинук показывал, где его нора, где растут самые белые цветы и водятся самые вкусные мышки.
Однажды Желтая Луна узнала, кто ходит к ее сестре, превращаясь по ночам в звезду. И так ей это не понравилось, что она прогнала Акчинука с неба, и вместе с ней все звезды кричали ему вслед, чтобы больше и лапы его на небе не было. Младшую сестру она заперла в самом тесном созвездии — пусть посидит там, подумает. И приказала звездам присматривать за ней.
Стало Лазоревой Луне грустно без Акчинука, смотрит она вниз, на Остров — не заблестит ли в ее свете голубая шерсть, не помашет ли Акчинук ей лапой, веткой, мышиной косточкой.
Несколько дней Акчинук сидел в своей норе, не ел, не пил, только смотрел в землю и корябал когтем коренья. Когда такая жизнь ему надоела, он вышел из норы — под утро, когда звезды уже спали, взял бубен и запел:
Лазоревая Луна,
Забудь свои имена!
Х’аааа! Х’ииии!
Спускайся жить со мной
Жизнью земной
Х’аааа! Х’ииии!
Лазоревая Луна услышала песню Акчинука, и ее сияние стало ярче. Что-то внутри нее задрожало, заволновалось, забилось.
«Прощай, Желтая Луна!», — сказала она мысленно сестре и, пока звезды спали, тихо-тихо, быстро-быстро скатилась она вниз, на землю, прошла сквозь арку и стала такой же, как Акчинук — вся покрытая голубой шерстью, с четырьмя лапами. Акчинук подошел к ней, и они побежали по Острову. «Как это хорошо — бегать по земле, — подумала бывшая Лазоревая Луна, — и махать хвостом, и шевелить ушами, и нырять в туман. И как это скучно — все время быть луной».
Однако приближалась ночь.